Тройное Дно - Леонид Могилев

— Ты смотри, Потапыч. Все у нас есть. И селедка, и студень, и хурма, и шпроты. Ветчина вот. Мясо. Сидим мы с тобой, встречаем Новый год, ты при наградах. — Телепин взял в руки бутылку шампанского, стал открывать ее и проколол палец проволочкой. Ранка была небольшой, но крови натекло изрядно. В тот самый миг, когда Хоттабыч пришел в себя, генеральный секретарь начал поздравлять советский народ с Новым, 1991 годом…

— А что потом?

— А потом, как и предполагал Телепин, в отделении выпили по стопке и приехали по вызову. В комнату вошли трое с пистолетами и в бронежилетах под куртками и увидели старика, едва живого, рядом на столе парабеллум — и больше никого.

— То есть как никого?

— А вот так. Телепин сидел на своем стуле, уставившись в одну точку. Но он стал невидимым. Эфемерной субстанцией. Сквозь него проходили, проносили вещи, двигали его стул. Старик все это видел, но не вмешивался. Он охотно признал парабеллум своим, где собутыльники — связно ответить не смог, как не смогла это объяснить наконец появившаяся соседка. По ее наблюдениям, Телепин не уходил. Обыскали все, но не нашли его. В комнате старика нашли петлю, прощальную записку Айболиты. Она так и не вернулась. Пропала без вести. Хоттабыча привлекли к суду за незаконное хранение оружия, дали год. Не помогли никакие ходатайства с фабрики. Комната была большой и в хорошем районе. Потом соседку отселили. Вся квартира досталась новому хозяину.

— А Телепин?

— Когда все вышли, а комнату опечатали, он материализовался, взял фолиант, еще какие-то порошки, крылышки вороньи, ну в общем самое дорогое, открыл дверь, сорвав печатку, и вышел в первую ночь нового года. Больше он сюда не возвращался. За остальным имуществом потом приехала его немыслимая супруга. Перевезла вещи к себе. Чуть позже Телепин навестил ее и забрал кое-что.

— А это ты откуда знаешь?

— А знаю от Хоттабыча. Когда он снова побывал у колдуна, то видел примерно то, что было в его коммуналке.

— Ну и где же теперь живет колдун?

— А вот этого мне неведомо… Молчит Хоттабыч.

— Ну ладно. Отдыхай. Завтра что делать собрались?

— Чердаки чистить. По полтиннику обещали. Не должны «кинуть».

— Ну-ну… Отдыхай.

Очень надежная литовская машина времени

Трущоба. «Мы побрели неведомо куда»… Ну почему — трущоба? Чистая случайность, небрежность, издержка, бред. Нет там ничего. И Пуляев приносит каждый день художественную прозу. Никакой информации. Колдун Телепин. Хоттабыч. Его маленький друг. Уборка мусора. Очередь в гостиницу. И мальчика нет. Ах, если б мальчик из Пулкова! Он же стоял на оси. Все вертелось около него. И потому его вывезли. Мальчик, Телепин, колдун, Хоттабыч, трущоба. Еще что-то было. Литовец. Новогодняя ночь. При чем здесь литовец? «Саюдис», Телепин, трущоба. Тогда начался путь старика на Дно. Ну и что? Бытовуха, пьянь, парабеллум. Где сейчас Телепин? А зачем мне это знать? А затем, что события перешли в иррациональную плоскость. Исчезающие трупы. Блистательно задуманные убийства, непойманные убийцы, а их уже несколько. Не может один человек выполнить такое трижды. Не может один человек так все задумать и просчитать. Это группа. Что им поп-артисты? Какие-то «зеленые» от нравственности. Диктатура совести. Колоссальные убытки на эстраде. Империя зрелищ. Империя — это когда строят города, дороги, космодромы. Когда есть император. От Бога или случая. А случай тоже от Бога. Судьба. Поэтому-то хитроумные идеологи всемирного безумия и говорят — империя. Подмена понятий. Чужое строение души. Мещане во дворянстве. Сначала дворян в овраг или на пароход. Потом забрать их дома и землю. Недвижимость. Надеть их одежды. Но под одеждой мещанин во дворянстве. Тогда перелезть в костюмы и стать политиками. Ростовщики и процентщики. А чтобы оправдать, чтобы дискомфорта не чувствовать, чтобы за стол не со свиным рылом — империя. Империя игр, зрелищ, чувств. Гладиаторские игры. Смотришь конкурс в Сопоте и глотаешь пыль. Значит, те, кто открыл военные действия, те, кто объявил войну пошлой грудастой девице и педику на экране говорящего «ящика», бьют не просто по штабам, они не по сердцу даже бьют чужому, а по его серому мозгу. По чужому мозгу. По архетипу. Хотя какой архетип у мещанина? Он же на обочине. Дороги и космодромы без него. Он не национален. Он интернационален и вечен. Ну что ты, Зверев, рефераты сочиняешь? Ты думай. Телепин, Хоттабыч, «Соломинка», Ларинчукас, новогодняя ночь, морг, Пулково, мальчик, трущоба. И оружие трущобы. Стоять! Где я слышал это? Оружие трущоб. Нет. Не может быть у нее никакого оружия, кроме «розочки» и бутылки с бензином. Но кто сказал про оружие? К утру он вспомнил…

В семь часов утра в отделе все же были люди в кабинетах. Все люди у него сейчас находились в разгоне. По всему десятку версий, по адресам и весям. Через дежурного он вызвал резерв, практикантов из училища.

— Вот что, Саша и Наташа. Сейчас пойдете в Публичную библиотеку. Весь день будете искать и ксерить для меня все публикации в городских газетах журналистки Гражины Никодимовны Стручок за последние два года. В библиотеке всех газет нет. Соберете все что можно во всех редакциях. Я сейчас позвоню начальнику училища, вам дадут еще людей. Естественно, говорить всем, что нужны просто старые номера газет. Любите их газету, или ищете что-то, или подшивка неполная. Никакой фамилии. К восемнадцати часам все ксероксы ко мне в кабинет. Вопросы есть? Вопросов нет.

Вот так-то. Преступное оружие трущоб. Гражина Никодимовна Стручок.

К вечеру личное дело гражданки Стручок пополнилось полным собранием ее публикаций. До недавнего времени — ничего о бомжах. А далее только о них. Рождественские сказки и проблемные статьи. Интервью с чиновниками мэрии и содержателями ночлежек. Милицейские рейды и притоны. Зоны и судьба бывших зэков. Проекты законов муниципальных и федеральных. Реабилитационные центры и трупы в парадных.

Сама Гражина Никодимовна, тридцати пяти лет от роду, окончившая ЛГУ по журфаку, вечернее отделение, отец, бывший директором завода, погиб в автокатастрофе, мать-алкоголичка доживает в коммуналке то, что можно назвать жизнью. Сама Гражина дважды разведена, живет в однокомнатной квартире по адресу… работает в хорошей городской газете. Специализация — отдел новостей. Несудима, один привод за мелкое хулиганство в общественном месте в составе компании лет десять назад. «Чудесно работала наша правоохранительная система», — подумал Зверев удовлетворенно. За границей была недавно, на Кипре, одна неделя. Тур. Детей нет.

В двадцать часов собрался оперативный штаб в кабинете генерала. Зверев доложил результаты, обрисовал огромную проделанную работу, послушал крики и матерщину, сообщил, что собирается делать дальше. Потом отправился как бы домой. Теперь он носил с собой в сумке портативную рацию с декодером. Говорить между собой могла только его бригада, и еще можно было послушать пожелания начальников в любом месте и в любое время суток. С виду простой сотовый телефон. Технари обещали полную конфиденциальность. То есть утечку информации в терпимой дозе.

* * *

Из автомата он позвонил Гражине. Она была одна и искренне удивилась желанию Юрия Ивановича встретиться. Он купил бутылку армянского коньяка за пятнадцать тысяч. Недавно в отдел привозили ящики. Шесть сортов — одно и то же. Паленый, но качественный. Будь то «Отборный», будь «Юбилейный». Цветов купил на двадцать тысяч и печень трески за восемь. Полная иллюзия интереса. А интерес действительно появился.

— Ты, Юра, хозяйственный мужик, я это хорошо помню. Грибов нет, есть сосиски. Счас картошки начистим. Давай свою бутылку, у меня такая же, правда начатая. С которой начнем?

— В сарайке-то своей наследственной давно была?

— Давно, Юра. Посиди пока. Хочешь, телевизор смотри, хочешь, пластинки ставь.

— Я лучше радио. На иностранном языке.

Пока она на кухне готовилась к торжественной встрече старого, но как бы случайного товарища, он позвонил по своему волшебному телефону на пульт и попросил по пустякам его до утра не беспокоить. Потом прошлепал в ванную и помылся совершенно ледяной водой, потому что так хотел, растерся полотенцем, которое Гражина заткнула за ручку двери с той стороны, повеселел. Немного позже в домашней рубахе Гражины сидел за столом, пил коньяк большими стопками, ел салат, накладывал снова, лил на картофель кетчуп, макал сосиску в горчицу. В четыре часа утра они с подачи Зверева решили прокатиться в Литву. Устроить себе маленький отпуск. В шесть часов он проснулся отчетливо, с трезвой головой и в здравой памяти. В восемь провел совещание и стал оформлять срочный служебный паспорт.

Зверев уже уходил из дома, когда зазвонил телефон. Он давно решил для себя проблему этого изумительного аппарата, умудрявшегося ломать самые отрадные планы. Он просто не подходил к нему, если до двери оставалось больше пяти шагов, чем приводил в бешенство многочисленных своих начальников, которые доподлинно знали, что именно в эту секунду Зверев находился дома. Но начальники приходили и уходили, а Зверев своих привычек не менял.