Король сусликов - Гоян Николич

трещинами осколки покрывала ярко-зеленая плесень, что брала начало от канализационного отверстия в полу. На пороге лежала куча окаменелых нечистот высотой сантиметров тридцать.

Я прикрыл рот рукой, развернулся и вышел. Делать здесь больше было нечего. Конечно же, мой сентиментальный порыв оказался сущей нелепостью. Я отправился сюда, чтобы вернуть фотографию, в последней неуклюжей попытке получить прощение, но оказался в тупике.

Я снова двинулся в путь. В одном из переулков увидел мужчину, стоявшего на коленях возле крошечной ниши, в которой плясало пламя свечей. Гигантская тень согбенного незнакомца падала на покосившуюся цементную стену, которая, по идее, давно должна была обрушиться — в этом позабытом всеми мирке, наполненном брошенным хламом.

Услышав звук моих шагов, мужчина, не выказав ни малейшего удивления, быстро кинул на меня взгляд, после чего снова занялся делом. У маленького алтаря курились палочки с благовониями, воткнутые в миску с песком. Рядом в изящных фарфоровых чашечках желтели очаровательные цветы. Мне вспомнилось, что желтый — это цвет Будды. Мужчина взял одну из дымящихся палочек, зажал между ладонями и дважды поклонился: один раз в память об умерших, второй — о живых. С кем, интересно, он сейчас пытался проститься?

Я двинулся дальше, стараясь не обращать внимания на ноющие колени. Мне подумалось, что было бы здорово проживать жизнь дважды: первый раз — так, пробный, а второй уже нормальный, без всяких глупостей и нелепых ошибок. Так бы мы причиняли друг другу гораздо меньше боли.

ГЛАВА 8

В самолете, возвращаясь домой, я решил покурить в туалете — и это притом, что завязал с табаком много лет назад.

Будучи уже высоко в небе над Тихим океаном, в тот самый момент, когда командир экипажа по громкой связи порекомендовал пассажирам посмотреть в иллюминатор, поскольку собирался совершить правый поворот над Токио, я стоял, балансируя на одной ноге, на унитазе из нержавейки. Мое лицо отделяло от потолка сантиметров пять. Я со всей тщательностью старался выдыхать дым в вытяжку-вентилятор. После нескольких пробных затяжек я много о себе возомнил и решил выдохнуть колечко дыма. Нет, нет, нет, только не это! Колечко гордо проплыло мимо вытяжки, и, распадаясь, обвилось вокруг крошечного красного детектора дыма на потолке.

Лампочка мигнула. Заревел сигнал тревоги — совсем как полицейская сирена, а в дверь тут же принялась барабанить стюардесса.

Мне сообщили, что я совершил уголовное преступление, нарушив федеральный закон, после чего отвели на мое место, где и велели оставаться, пока мы не приземлимся на Гавайях, где мне предстояло делать пересадку. Покидая самолет, я попытался извиниться перед одной из стюардесс, но она холодно на меня посмотрела, после чего радушно улыбнулась пассажиру, следовавшему за мной.

Когда я вернулся домой в Булл-Ривер Фолс, то даже толком не успел взяться за дело. Поверх стопки дожидавшейся моего внимания корреспонденции лежало очередное письмо, которое я отправил хозяйке дома на улице Со-Лой. На конверте красовался знакомый уже штамп «адресат не найден».

Несмотря на роскошные гостиничные трапезы по системе «шведский стол» и закуски, что нам раздавали в автобусе, я похудел.

Я решил навести порядок и, когда разбирал бумаги, наткнулся на альбом с фотографиями.

Я взял его в руки со всей осторожностью, словно раскаленную сковородку. Как он оказался в чулане, было для меня загадкой, хотя я помнил, как упаковывал его вместе с остальными вещами, когда переезжал сюда после продажи предыдущего дома.

Моя старая форма висела в чулане на гвозде под армейскими полевыми рубашками и зеленым мешком для белья со всяким барахлом, оставшимся после армии, к которому я не прикасался уже долгие годы. Латунные пуговицы на мундире сделались липкими, значок «За участие в боевых действиях» потемнел, погнулся, как дешевая вилка, и висел на одной цанге, а выцветший желтый аксельбант свисал с надорванного погона. Я уставился на нагрудный пластиковый бейдж, на котором столпились буквы, складывавшиеся в мою фамилию: Пржевальский.

Три ряда наградных планок съехали набок и теперь торчали из левого нагрудного кармана, отчего создавалось впечатление, что они пытаются там спрятаться от лишних глаз. Я уже не помнил, что означали эти прямоугольники кричаще-желтого, красного и синего в зеленую полоску цветов. Впрочем, не вызывало ни малейших сомнений, что они имели отношение к чьей-то смерти — жуткой и совершенно бессмысленной.

Последний раз я надевал этот мундир много лет назад, когда летел домой из Вьетнама. Мы сели в Сиэтле в два часа ночи. Демонстранты так и липли к окнам зала прибытия, размахивая транспарантами и плакатами. Когда мы с двумя приятелями шли к терминалу, один из демонстрантов подбежал к нам и стал орать, мол, ну как, вам понравилось убивать женщин и детей?

В те годы планка у меня падала быстро. Я вырвал у парня из рук транспарант, разорвал его пополам и швырнул в лицо этому прыщавому сопляку с тоненькими, как макаронины, руками. Еще подумалось, что он, наверное, больной на голову, раз не боится связываться со мной. Я чувствовал, что кончики ушей так и горят, и уже был готов хорошенько ему врезать, но тут мои приятели навалились на меня и оттащили прочь. Потом мы все втроем отправились в туалет, где переоделись в гражданское.

Я принял таблетку и начал листать альбом.

Старые исцарапанные карточки с плохой экспозицией были сделаны в основном на фотоаппарат моментальной печати «Пентакс», который я купил в армейском магазине на базе Таншоннят. На одном фото запечатлен я в том самом мундире и с дурацкой улыбкой во весь рот. В руке — пустой бокал из-под шампанского. Я стою среди столиков с изящными лампами в зале, полном мужчин в темных вечерних костюмах и дам в коктейльных платьях.

Через две недели после того, как меня выписали из больницы, я получил приказ отправиться в Сайгон и явиться в «Рекс». На крыше этой гостиницы располагался роскошный бар, в котором имело обыкновение надираться армейское начальство. В речи на торжественном приеме, организованном в фойе гостиницы, упомянули и меня. Кого только на тот прием не пригласили: и вьетнамских правительственных чиновников, и посольских работников, и важных шишек из Командования по оказанию военной помощи Вьетнаму. Ко мне то и дело подходили какие-то люди, одобрительно хлопали по спине и повторяли: «Лети, лети». Меня сфотографировал журналист из газеты «Старз энд страйпс»[6].

— А куда это они мне предлагают лететь? — спросил я лейтенанта из отдела по связям с общественностью, которого приставили ко мне в роли дуэньи. — Твердят как заведенные: «Лети, лети».

— Успокойся, сержант. Никуда