Капитуляция отменяется - Джон Бакстер

Вскоре дорога привела к заброшенному артезианскому колодцу. У легкого горячего ветерка едва хватало сил, чтобы вращать крылья старой водяной помпы. Она со свистом выкачивала из подземных озер струйку воды, солоноватой и непригодной для питья.

Я подождал. Немного погодя старая бетонная плита, на которой когда-то покоилась насосная станция, медленно наклонилась, и в земле появилась темная расселина. По образовавшемуся уклону я направил машину к Центру «Кроссуинд».

На дне шахты я вылез из машины. Меня ждал Кол Талура. Кол — значит Колемара. Его предки в свое время отражали набеги переселенцев и не раз смазывали тело почечным жиром белых. А сам Кол был посвящен в мужчины племени аранда. Кол первым из аборигенов получил ученую степень доктора философии и стал в придачу бакалавром естественных наук. Возможно, этот контраст и был причиной тому, что я сделал Кола своим заместителем. Мудрость, сочетавшаяся в нем с верностью старым обычаям племени, делала Кола человеком, к которому стоило присмотреться получше. Но сейчас мне было не до психологии.

Мы обменялись коротким рукопожатием.

— Как он? — спросил я.

— Черт меня подери, если я знаю. Физически очень плох, но вне опасности. Психически же… впрочем, доктору это лучше известно. Хотите сходить в госпиталь?

Мы встали на движущуюся дорожку. Кол протянул мне папку.

— Ознакомьтесь с этими бумагами, — сказал он. — Доклады поисковой партии.

Я пролистал папку. Карты, на которых были отмечены маршруты поисков, и в одном месте — победный крестик. Здесь нашли Чарта. Я прикинул: миль двадцать от базы. Записи радиопередач, несколько фотографий. На первой какая-то равнина с разбросанными по ней выветренными скалами. «Непонятная страна» — так называют ее аборигены.

— Это здесь его нашли? — спросил я.

— Ужасная местность, — кивнув, ответил Кол.

Я просмотрел другие фотографии. Снимок брошенного автомобиля. Всего-навсего армейский «джип» с откинутой полусферической крышей. Я взглянул на следующую фотографию.

— О боже!

Кол даже не повернулся. Он знал, на что я смотрю.

— Жуть, правда? Ожоги третьей степени, нагота, жажда — страшное дело.

— Он что, голый?

— Таким его нашли. Ничего особенного. Заблудившиеся в пустыне часто теряют рассудок и срывают с себя одежду. Несколько недель температура здесь не опускалась ниже ста по Фаренгейту.

Дорожка кончилась у дверей госпиталя. Доктор ждал нас.

— Как он? — спросил я.

— Плохо. Но выжить должен. Он помещен в кожный кокон.

Врач ввел нас в палату, где лежал Чарт. Здесь не было ничего, кроме кокона — длинного, похожего на саркофаг пластикового сооружения, соединенного с тихо гудевшими приборами. В коконе плавал человек, не похожий ни на Питера Чарта, каким я знал его полгода назад, ни на то обгоревшее существо с фотографии. Это было какое-то новое, полуоформившееся создание. Кожа по всему телу была розовая, как у младенца.

Я повернулся к доктору. Не было никакой необходимости шептать, но мне почему-то казалось, что стоит заговорить во весь голос, как тонкое равновесие, в котором пребывал больной, непременно нарушится.

— Показания мозга снимаете? — спросил я.

Доктор повернул ручку энцефалографа, и из прибора выскочила полоска бумаги. Он протянул ее мне. Я всмотрелся в кривую на бумаге. В ней было нечто странное, но что именно, сказать было трудно. Потом до меня дошло: однообразие линии. У кататоников кривая работы мозга особенно сложная. Внешне они неподвижны, но подсознательно мозг их продолжает работу, силясь решить проблему, заставившую их замкнуться. А вот мозг Чарта оставался расслабленным, как и его тело. На диаграмме не было ничего, кроме обычной записи показаний мозга, выполняющего свои естественные функции. Лишь в одном месте линия неожиданно подскакивала и с четверть дюйма вела себя как сумасшедшая, потом снова возвращалась в прежнее положение. Вероятно, это был период пробуждения Чарта. Я сказал об этом доктору только тогда, когда мы снова очутились в коридоре, потом спросил:

— Как же это случилось?

— Моя вина, — нервно почесав за ухом, ответил врач. — Хотя при таких обстоятельствах кто угодно, наверное, сделал бы то же самое. Несколько дней Чарт был без сознания. Мы провели обычное исследование и решили оставить его под наблюдением медсестры, чтобы она следила за питанием и всем прочим, и был охранник — на всякий случай. В ночь побега девушка, как обычно, в два часа вышла заменить питающую емкость. Состояние Чарта за день ничуть не изменилось. Как видно из диаграммы, вплоть до того момента он был без сознания, а тут вдруг неожиданно очнулся, голыми руками задушил охранника, выскользнул из госпиталя и украл машину. С медицинской точки зрения это совершенно невероятно, а вот поди ж ты…

— Неужели нельзя найти никакого объяснения? — спросил Кол. — Неважно, насколько оно будет притянуто за уши, лишь бы подходило к случаю.

— Хотел бы я, чтобы все было так просто, — смущенно ответил врач. — В ту ночь мы перебрали любые мыслимые варианты, но все без толку. Человеческие существа не так сложны, как вы, вероятно, полагаете. Разумеется, порой и при относительно простых болезнях наблюдаются непонятные симптомы, но обычно причину нетрудно увязать со следствием. А тут…

— Стало быть, Чарт страдает каким-то неизвестным помрачением ума, вызванным тем, что он пережил в полете? — спросил я.

— Ну нет, — возразил доктор. — Здесь дело обстоит слишком уж необычно. Мы всесторонне обследовали Чарта. Изоляция, тишина, регенерируемый воздух — ни то, ни другое, ни третье, по-видимому, не могло повлиять на него. Его мозг, если хотите, приобрел иммунитет против невроза. Разумеется, кое на что он способен был отреагировать, но за весь полет в оболочке ничего необычного не произошло…

— Но если это не психическое явление, тогда, может быть, биологическое? Какой-нибудь новый вирус…

— Тоже исключено. Поле непроницаемо, он был совершенно изолирован. Во всяком случае, мы бы зафиксировали следы бактериологического воздействия.

Итак, мы зашли в тупик. Оставалось одно — проводить исследования, чем мы и занялись на другой день.

Вызвать силовое поле нетрудно. Довести напряжение до нескольких тысяч вольт и повыше поднять прожектор, чтобы в поле не попала часть пола. Ну а уж когда поле образовано, его ничем не прошибешь — ни кулаком, ни пучком гамма-лучей. Даже всепроникающему нейтрино в него не пробиться. Потому мы и стремимся применять поле при полетах в космос: исчезает угроза радиации. Для опытов мы соорудили обычный комплекс прожектора — поместили на колонну раму, с виду похожую на шасси старого автомобиля. В центре, прямо над колонной, — прожектор, перед ним — место пилота и консоль, а сзади регенератор воздуха. Единственной новинкой была двусторонняя телесвязь, кабель которой сбегал вниз. Колонна обычно убиралась перед взлетом, чтобы поле могло полностью замкнуться, но сейчас требовался хоть какой-то механизм наблюдения. Запечатывание было полное. Если не считать телесвязи, новый пилот-испытатель очутился в точно таком же положении, как когда-то Чарт.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});