Дом на горе - Константин Сергиенко

Зато у нас на Горе деревьев больше, чем во всем городе. И не хилых, недавно посаженных. Тут могучие узловатые дубы, особенно внушительные на белых заснеженных склонах. Среди этих дубов возвышается серое здание с готическими башенками и шпилями, на фасаде его красуется черная с золотом вывеска «Интернат № 13». К парадному входу ведет липовая аллея.

Но я не пошел по аллее. Проторенной дорожкой вдоль массивной чугунной ограды я пробрался к задам интерната и тут проник через лаз, хорошо известный как воспитанникам, так и воспитателям. Меня поджидал Голубовский.

— Принес? — спросил он, похрустывая льдинкой. Я вручил Голубовскому мороженое. Он оглядел его, скривив губы.

— А по уху хочешь? Заказывали пломбир.

— Не было, Голубок.

— Тебе же хуже. — Он развернул мороженое. — Куртку больше не дам.

— Честное слово, не было.

— Тебя, между прочим, Петруша искал. В городе не светился?

— Да нет… — промямлил я неуверенно.

Голубовский посмотрел на меня пытливо.

— Сразу вижу, светился. Лажа, старик. Куртку больше не дам. Весь интернат прет в моей куртке на выход.

— Зато мороженое… — пробормотал я.

— Мне ваше мороженое! Я ананасы с ликером едал, пока не свинтили. Плохо ты знаешь, старый, мой лайф.

Голубовский помедлил, протянул мне остаток мороженого.

— На, освежись.

— Да я не хочу…

Он аккуратно доел мороженое, вытер губы, сморкнулся.

— Хоть ты и друг мне, Царевич, а куртку больше не дам. И вот тебе мой совет, вали к Петруше, пока силой не отвели. Тучи над городом встали.

Петр Васильевич играл на гитаре. Он молод, наш третий директор, с его приходом мы ожили сразу, почувствовав неподдельный интерес к нашей жизни, заботу. Кто-то из девочек ласково окрестил его Петрушей, и мы охотно приняли это прозвище.

Петруша сразу взялся за дело. Дел в интернате ведь было невпроворот. Я уж не говорю, что здание обветшало, обветшала и наша одежда, порядочно обветшали мечты и надежды. В первый же день Петруша поразил обитателей Горы тем, что прошел по коридорам» спальням и классам, задумчиво поигрывая на гитаре. С тех пор он не раз повторял музыкальные обходы, собирая за собой толпы малышей и почитателей повзрослев. «Петр Васильевич, а вот эту, испанскую!» — но он не отзывался, побренькивая свое и думая нелегкую думу, как приодеть воспитанников, чтобы на улицах их принимали за обычных, благополучных детей.

Он хоть и молод, но ранняя седина уже тронула его волосы. Говорили, что и сам он инкубаторский, а потому хорошо понимает чаянья юных цыплят.

Петр Васильевич играл на гитаре. Он сидел в своем кабинете среди развешанных по стенам электрогитар, расставленных усилителей и колонок. На его столе в стакане красовался букет первых подснежников. Конфета, наверное, принесла или Уховертка. Конфета с Уховерткой, закадычные две подружки, всегда носят Петруше цветы.

Он вновь играл что-то испанское. Нервно-задиристое. Какое-нибудь фламенко. Я застыл у двери в ожидании. Он кивнул, приглашая сесть. Пальцы его с треском терзали струны.

— Неплоха гитара, — сказал он и поставил ее в угол. — Как дела, Дмитрий Царевич?

— Более-менее, — ответил я. — Где пропадал, опять небось в «Синикубе»? Меня занимает твое упорное желание читать это слово наоборот. Но ты непоследователен, потому что выбрасываешь последнюю букву.

— Ее выбросил ветер, — ответил я. — Буква «т» давно отвалилась. И потом, почему наоборот? Разве к каждому слову приставлена стрелка, в какую сторону читать?

— Я заразился твоим увлеченьем, — сказал он. — Иду и читаю, «фаргелет-нофелет», «наротсер», правда, забавно? Но вчера я нашел безупречную вывеску «Дом мод», тут уж, как ни крути, все одно и то же.

— Да, это вывеска для белых людей, — солидно согласился я.

Он встал, собрал на столе бумаги.

— Я пригласил тебя затем, чтобы вместе совершить тихий обход.

Так, подумал я, значит, все не так уж плохо. «Тихий обход» — это примерно то же, что прогулка с гитарой. Директор медленно ходит по интернату, все разглядывает, старается не вступать в долгие разговоры и все думает свою бесконечную думу, чем порадовать своих драгоценных воспитанников.

Наш сумрачный замок стоит на самой верхушке Горы. И замок и гора, это сказано, наверное, слишком сильно. Не гора, скорее холм, с которого видно, впрочем, далеко вокруг. В одну сторону идет плавный Спуск, и там раскинулся город. Верней, не раскинулся, слепился белыми коробками домов, и все, кто живет там, работают на комбинате.

Комбинат расстраивается по другую, крутую сторону Горы, в низине, окаймленной хилой зловонной речкой. Всю ночь над комбинатом горят адские оранжевые огни, слышатся свист и шипящие звуки, тяжелые удары, стрекот механизмов. А по утрам в морозном тумане комбинат исторгает из себя разноцветные дымы, от желто-бурых до бледно-фиолетовых. Иногда он сплошь заволакивается тлетворным туманом, от которого становится трудно дышать. Тогда в нашем замке поспешно закрываются окна и форточки.

Замок. Да, иногда мне так хочется думать. Ибо главная часть интерната и вправду походит на замок. Она построена довольно давно, чуть ли не сто лет назад. Какой-то полубезумный наследник купеческих миллионов решил возвести себе особняк в глуши, в отдаленье от света.

Справедливости ради надо сказать, что тогда и Гора и окрестности были покрыты густым лесом, речка была прозрачна и богата рыбой, а лоси бродили тут, не боясь человека. Всего одна деревенька, купленная наследником, располагалась вблизи, так что он вполне мог рассчитывать на тишину и покой.

Наследника почему-то называли Барон. Хотя никаким бароном он не был, и более того, его отец начинал подмастерьем, но, проявив сметку и рассудительность, женился на дочке хозяина, а там неожиданно разбогател, купив прииск в Сибири.

Не в пример своему папаше Барон не собирался заниматься торговлей, он проявил недюжинный интерес к наукам, искусствам. С отцом, разумеется, он не ладил, и дело дошло до того, что тот изгнал его из родного дома. Наследник долго мыкался, чему-то обучался, пока не получил свои миллионы.

Тут-то он и замыслил постройку особняка в духе мрачной английской готики. Вероятно, это обошлось ему в копеечку, потому что и дорог-то в этих краях не было.

Тем не менее в середине семидесятых годов прошлого века на вершине Горы уже возвышались башенки с медными шпилями и сумрачно блестели узкие, заплетенные рамами окна.

О жизни Барона дошли разные малоправдоподобные слухи. Да и бывал-то он на Горе не часто, столичная жизнь все-таки завлекла его в свои тенета. Но если уж наезжал с кучей знакомых, то на Горе творилось невообразимое. Какие-то ссоры, дуэли, фейерверки и бесконечные гулянья.

В особенности же запомнилось жителям деревеньки Лето, когда приехал целый оркестр из четырнадцати музыкантов и по всей округе день и ночь лилась божественная музыка, которая собирала даже зверье из окрестных лесов.

Барон сгинул бесследно. Говорили, что кто-то застрелил его на дуэли. Говорили, что он отказался от своего богатства и скрылся в лесах. Говорили, что уехал в Америку. Но исчезновение его связывали с несчастливой любовью.

Так или иначе, но дом пришел в запустение. В двадцатых годах тут открыли колонию для беспризорников, но она продержалась в глуши всего лишь два года. Потом здесь была какая-то больница, чуть ли не дом скорби. Но и душевнобольные с врачами скоро покинули Гору. Кто-то предлагал основать здесь дом отдыха, но, согласитесь, отдыхающий и душевнобольной не одно и то же. Сошла на нет и эта идея.

Лет двадцать особняк простоял без присмотра. Все изменилось, когда в низине начали строить комбинат. Одновременно возник и город. Гора своей грудью спасала его от разноцветных дымов. Тут обратили внимание и на особняк.

Сначала дирекция комбината решила превратить его в профилакторий, а потом, выстроив профилакторий в более привлекательных местах, отдала особняк нам. Тут же к особняку пристроили спальные корпуса, столовую, мастерские и вообще заставили Гору коробками, сараями, летними верандами. Испещрили тело Горы дорожками, загромоздили клумбами, скульптурами. У нас даже есть фонтан. Словом, живем мы по-царски и жить бы так безмятежно целую жизнь.

— Нет, Митя, — говорил Петр Васильевич. — Вовсе не по-царски мы живем. Неужели ты не видишь, как все обветшало? Особняк невозможно содержать в порядке. А, согласись, он красив. Да, он красив, наш баронский замок, хоть и мрачен слегка. Главная его достопримечательность дубовый зал, ставший теперь актовым. Здесь висит гигантская, чудом сохранившаяся хрустальная люстра. Кое-какие части ее заменены стеклом, так как в зале неоднократно развлекались, стреляя по хрустальным подвескам из ружей, пистолетов и даже, кажется, автоматов. Можно дивиться тому, что люстра не до конца растеряла свое сверкающее платье. Да и так сказать, ведь сшито оно из пятисот хрустальных нитей.