Грек-толмач - Артур Дойль

— С удовольствием, дорогой Майкрофт.

Брат написал несколько слов на листке, вырванном из записной книжки, позвонил и вручил записку вошедшему лакею.

— Я пригласил мистера Меласа зайти сюда, — сказал он. — Он живет над моей квартирой; мы немного знакомы с ним, вот почему он и обратился ко мне в своем затруднительном положении. М-р Мелас — грек по происхождению и замечательный лингвист. Он живет заработком, получаемым то в качестве толмача в судебных местах, то в качестве проводника при богатых путешественниках с востока, останавливающихся в отелях Нортумберлэнд авеню.

Через несколько минут к нам вошел маленький, крепкий человек. Оливковое лицо и черные, как уголь, волосы ясно выдавали его южное происхождение, хотя по разговору его можно было принять за образованного англичанина. Он поспешно пожал руку Шерлоку Холмсу, и его черные глаза заблестели от удовольствия, когда он узнал, что этот специалист очень желает выслушать его рассказ.

— Я не думаю, чтобы полиция поверила мне… честное слово, не верю, — сказал он плачущим голосом. — Им не приходилось слышать ничего подобного, и они думают, что этого и быть не может. Но я не успокоюсь, пока не узнаю, что сталось с моим бедняком, имеющим липкий пластырь на лице.

— Я весь — внимание, — проговорил Шерлок Холмс.

— Сегодня среда, — начал м-р Мелас, — ну, так это случилось в понедельник ночью… понимаете, только два дня тому назад. Я — толмач, как, вероятно, уже сказал вам мой сосед. Я знаю все языки, или почти все, но так как я грек по рождению и ношу греческую фамилию, то больше всего имею дело с греческим языком. В продолжение многих лет я состою главным толмачом с греческого языка в Лондоне, и мое имя хорошо известно во всех отелях.

Бывает, что за мной присылают в самые неподходящие часы, в случаях каких-либо приключений с иностранцами, а иногда приехавшие с поздними поездами путешественники требуют моих услуг. Поэтому я не был удивлен, когда в понедельник ночью ко мне явился некий мистер Летимэр, очень элегантный молодой человек, и попросил меня ехать с ним в ожидавшем его кэбе.

К нему приехал по делу один приятель-грек, — рассказывал он, — сам он говорит только на своем языке, поэтому потребовались услуги переводчика. Из его слов я вывел, что его дом находится вблизи, в Кенсингтоне. Мне казалось, что он очень торопится, так как поспешно усадил меня в кэб, когда мы вышли на улицу.

Я говорю в кэб, хотя сразу же я увидел, что еду в карете. Во всяком случае, экипаж был обширнее обыкновенного четырехколесного лондонского орудия пытки, а обивка, хотя потрепанная, была из дорогой материи. М-р Летимэр уселся напротив меня, и мы проехали по Чаринг-Кроссу к Шерфебери авеню. Затем мы выехали на Оксфордскую улицу, и я только что рискнул заговорить было о том, что мы делаем большой крюк на Кенсингтон, как речь моя была прервана необычайным поведением моего спутника.

Он начал с того, что вынул из кармана страшного вида палицу, налитую свинцом, и стал размахивать ею, как бы пробуя ее тяжесть и силу; потом, не говоря ни слова, положил ее на сиденье рядом с собой. Поднял окна с обеих сторон, и я увидел, к моему удивлению, что они заклеены бумагой, как будто для того, чтоб помешать мне смотреть на улицу.

— Сожалею, что лишил вас удовольствия обозревать, м-р Мелас, — сказал он. — Но дело в том, что я не желаю, чтобы вы видели то место, куда мы едем. Я не допускаю мысли, чтобы вы запомнили дорогу туда.

Можете себе представить, я был захвачен врасплох. Мой спутник — сильный, широкоплечий парень, и, не говоря уже о палице, я ни в коем случае не мог бы бороться с ним.

— Меня крайне удивляет ваше поведение, м-р Летимэр, — пробормотал я. — Будьте осторожны: вы поступаете незаконно.

— Да, без сомнения, тут своего рода вольность, — ответил он. — но мы вознаградим вас. Однако должен предупредить вас, м-р Мелас, что если ночью вы поднимете тревогу или проявите себя враждебно к моим интересам, вы навлечете на себя серьезные неприятности. Прошу вас помнить, что никто не знает, где вы находитесь, и в этой карете так же, как и в моем доме, вы целиком в моей власти.

Он говорил спокойно, но в оскорбительном тоне его голоса слышалась угроза. Я продолжал сидеть молча, недоумевая, зачем он похитил меня. Что бы ни случилось, было вполне ясно, что сопротивление невозможно и надо только ждать того, что будет.

Мы ехали около двух часов; и я никак не мог догадаться, где мы едем. Иногда по стуку камней можно было думать, что мы едем по шоссе, иногда по тихой, спокойной езде можно было заключить, что карета катится по асфальту. Но за исключением этой разницы в звуках не было ничего, что могло бы помочь мне догадаться, где мы. Бумага на окнах была непроницаема, а переднее окно затянуто синей занавеской. Мы выехали из Пелль-Мелля четверть восьмого, а на моих часах было без десяти минут девять, когда наш экипаж, наконец, остановился. Мой спутник опустил окно, и я мельком увидел низкий свод подъезда, где горела лампа. Когда я поспешно вышел из кареты, дверь подъезда распахнулась, и я очутился в доме. У меня осталось смутное впечатление, что перед подъездом была лужайка и деревья по обе стороны. Не могу сказать, была ли то частная усадьба или казенная.

В доме горела лампа под цветным колпаком. Огонь ее был спущен так низко, что я едва мог разглядеть довольно большую переднюю, увешанную картинами. В полумраке я заметил, что дверь нам отворил маленький, невзрачный, сутуловатый человек средних лет. Когда он повернул к нам свет, я увидел, что он был в очках.

— Это мистер Мелас, Гарольд, — сказал он.

— Да.

— Отлично! Отлично! Надеюсь, м-р Мелас, вы не рассердились, что мы не могли обойтись без вас. Если вы хорошо отнесетесь к нам, то не пожалеете, если вздумаете сыграть с нами какую-нибудь штуку, то… да хранит вас Бог.

Он говорил отрывисто, нервно, хихикая между словами, но почему-то он внушил мне больше страха, чем мой спутник.

— Да что вам от меня нужно? — спросил я.

— Только, чтобы вы задали несколько вопросов одному греку, который в гостях у нас, и затем передали бы нам его ответы. Но спрашивайте только то, что вам скажут, или… — тут он опять нервно захихикал, — лучше бы вам было не родиться.

С этими словами он отворил дверь и ввел меня в комнату, по-видимому, роскошно убранную, но тоже плохо освещенную единственной, полуспущенной лампой. Комната была большая и, судя по тому, что мои ноги утопали в коврах, очевидно, богато меблированная. Мимоходом я видел бархатные стулья, высокий белый мраморный камин и, как мне показалось, с одной стороны его набор японского оружия. Под самой лампой стоял стул; пожилой человек указал мне на него. Молодой вышел из комнаты и быстро вернулся через другую дверь, ведя за собой джентльмена, одетого во что-то вроде халата. Джентльмен медленно подходил ко мне. Когда он вошел в круг слабого света от лампы, я содрогнулся от ужаса при виде его. Он был смертельно бледен и страшно истощен. Его выпуклые глаза сверкали, как у человека, дух которого сильнее плоти. Но что поразило меня больше всех признаков физической слабости, — это то, что все его лицо было покрыто полосами липкого пластыря, скрещивавшимися между собой; такая же большая дорожка пластыря была перекинута через рот.

— У тебя аспидная доска, Гарольд? — крикнул пожилой, когда вошедшее странное существо скорее упало, чем село на стул. — Руки у него свободны. Ну, дай ему грифель. Предлагайте ему вопросы, м-р Мелас, а он напишет ответы. Прежде всего спросите его, готов ли он подписать бумаги.

Глаза незнакомца вспыхнули.

— Никогда, — написал он по-гречески на доске.

— Ни на каких условиях? — спросил я по приказанию нашего тирана.

— Только в том случае, если я увижу, что ее венчает мой знакомый греческий священник.

Пожилой захихикал язвительно.

— Вы ведь знаете, что вас ожидает в таком случае?

— Лично мне все равно.

Наша странная беседа была частью в устном, частью в письменном виде. Несколько раз я должен был предложить ему подписать бумагу и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову удачная мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу, сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески один из наших компаньонов. Когда же я увидел, что они даже и не подозревают, я начал более опасную игру. Вот, приблизительно наш разговор.

— Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?

— Мне все равно. Я иностранец.

— Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?

— Пусть будет так. Три недели.

— Состояние никогда не перейдет к вам. Чем вы больны?

— Оно не перейдет к негодяям. Они морят меня голодом.

— Вы будете свободны, если подпишете. Кому принадлежит этот дом?

— Я никогда не подпишу. Не знаю.