Жизнь венецианского карлика - Сара Дюнан

После учиненного погребения у нас остался скромный дом с малым количеством украшений: две лютни, образ Мадонны в спальне да расписанное пышнотелыми нимфами деревянное панно в гостиной. Таковых декораций вполне хватало, чтобы свидетельствовать о сомнительном роде занятий моей госпожи, не мозоля при этом глаза излишней роскошью, какой дышали палаццо многих наших соседей. А по прошествии нескольких часов, когда вдали послышался великий гул, а в церквях ударили в колокола, звоном оповещая нас о том, что враги прорвали оборону, от нашего дома исходил единственный запах — а именно запах свинины, жарящейся на медленном огне в собственном соку.

Те, кто выжил тогда, рассказывали потом с благоговейным ужасом о той первой бреши в стенах; о том, что, по мере того как битва разгоралась, с болот позади неприятельского строя медленно поднимался туман, густой и мутный, как бульон, окутывая плотные ряды нападавших, так что защитники города, стрелявшие в них сверху, не могли точно прицелиться; а потом, словно полчище призраков, вырвавшихся из мглы, солдаты неприятеля разом обрушились на нас. И после этого уже никакая отвага, сколько ее у нас ни найдись, не могла тягаться с численностью вражьего натиска. К умалению нашего позора, мы все-таки поимели один трофей, когда выстрел из аркебузы проделал дыру величиной с облатку для причастия в груди их предводителя, славного Карла Бурбона. Позже золотых дел мастер Бенвенуто Челлини хвастался всем и каждому своей изумительной меткостью. Впрочем, чем только Челлини не хвастался! Послушать его, а он не прекращал бахвалиться повсюду — от домов знатных семейств до кабаков в трущобах, — так можно подумать, будто обороной города заправлял он один. В таком случае на него и следовало бы возложить вину за все то, что произошло потом, ибо, оставшись без предводителя, воинство врагов вконец обезумело, и его уже ничем было не унять. Пробив ту первую брешь, они перевалили через укрепления и ворвались в наш город, точно несметное полчище тараканов. Если бы мосты через Тибр были разрушены, как то советовал сделать возглавлявший оборону синьор да Чери, мы еще могли бы заманить их в Трастевере и удерживать там в течение некоторого времени, достаточного, чтобы самим сколотить некое подобие войска. Однако Рим здравому смыслу предпочел привычное удобство, и, так как враги сразу захватили Понте-Систо, их уже ничто не могло остановить.

Так, в шестой день месяца мая, в лето Господне 1527, началось второе разграбление Рима.

***

Все и вся, что нельзя было захватить и унести, убивали или уничтожали. Теперь обычно рассказывают, что пуще других зверствовали отряды лютеран-ландскнехтов. Пусть император Священной Римской империи Карл V и приносил клятву защищать Господа, он отнюдь не чурался мечей еретиков — и для умножения своих войск, и для устрашения врагов. Для них Рим был лакомой поживой, обиталищем Антихриста, и, оказавшись в роли наемников, которым император вдобавок позабыл заплатить, они пылали страстным желанием как очистить собственные души, так и набить собственные карманы. Каждая церковь превращалась в выгребную яму порока, каждый женский монастырь — в блудилище для шлюх Христовых, а всех сирот, спасая их души от ереси, протыкали штыком (их тельца были слишком малы, чтобы расходовать на них пули). Но пусть все это было правдой, я все-таки не могу не упомянуть о том, что к уличным крикам примешивалась не только немецкая ругань, но и испанская, и готов побожиться, что когда повозки и мулы завоевателей наконец выехали из Рима, нагруженные золотой посудой и гобеленами, то в Испанию их отправилось не меньше, нежели в Германию.

Если бы они продвигались быстрее и меньше занимались бы грабежами в ходе той первой атаки, то вполне могли бы захватить величайший трофей — Его Святейшество Папу Римского. Но к тому часу, когда враги добрались до Ватиканского дворца, Папа Климент VII, задрав юбки (там наверняка обнаружилась парочка кардиналов, укрывшихся под его толстым брюхом) и прихватив дюжину мешков, набитых впопыхах драгоценностями и святыми мощами, уже мчался, словно по пятам за ним гнался сам дьявол, к замку Святого Ангела, и уже в виду врагов за ним поднялся мост, оставив висеть на его цепях десятки попов и вельмож, коих пришлось затем стряхивать в ров, и спасшиеся наблюдали, как они тонут.

Видя таковую близость смерти, многие из живых поддались страху, вспомнив о своих душах. Некоторые церковники, узрев перед собою собственный страшный суд, бесплатно исповедовали и раздавали индульгенции, но находились и другие — те, кто сколачивал состояньица, продавая отпущения по непомерной цене. Видно, сам Господь наблюдал за их работой, и когда лютеране обнаруживали таковых духовников, забившихся, точно крысы, в самые темные углы церквей в едва не лопающихся на них рясах, то их, несомненно, настигал праведный гнев Божий: этих пустосвятов безжалостно потрошили, изымая вначале накопленные богатства, а потом выпуская им кишки.

Тем временем, прислушиваясь к отдаленным звукам насилия, долетавшим до нашего дома, мы начищали вилки и протирали не самые лучшие бокалы. Моя госпожа, как всегда, уделив превеликое внимание своей красоте, закончила наряжаться в спальне и спустилась вниз. Теперь из окна ее спальни можно было увидеть странную фигуру, которая мчалась по улицам, шарахаясь из стороны в сторону и оглядываясь на бегу, словно спасаясь от несущейся позади волны. Еще немного — и людские вопли зазвучат в такой близости к нам, что можно будет различить муку каждой отдельной жертвы. Пора было сплотиться для обороны и отпора.

Я уже созвал всех слуг в обеденный зал, когда она сошла к нам. Ее наружность я опишу позже: всем домочадцам давно была известна сила ее чар, но в тот миг всех нас гораздо сильнее занимал вопрос, как спасти собственную шкуру, чем великолепие нашей госпожи. Она окинула всех присутствующих быстрым взглядом. Слева от нее стояла служанка Адриана—она так сильно согнулась, так плотно обхватила себя руками, что казалось, ей не хватает воздуха. Повар Бальдассаре замер в дверном проеме, лицо и плечи у него лоснились от пота и от свиного жира с вертела, а у дальнего конца только что накрытого стола стояли стройные слуги-близнецы. Каждый держал в правой руке по стеклянному кубку, и отличало их друг от друга лишь то, что у одного рука дрожала намного более заметно, чем у другого.

— Если не можешь держать кубок как следует, лучше поставь его на стол, Дзаккано, — негромким ровным голосом произнесла моя госпожа. — Нашим гостям вряд ли понравится сидеть над грудой осколков.

Дзаккано издал стон, и его пальцы, сжимавшие стеклянную ножку, разжались, и бокал упал в раскрытую ладонь левой руки Джакомо, который, похоже, как всегда, заранее знал, что сейчас сделает брат.

— Браво, Джакомо. Ты будешь разливать вино.

— Госпожа…

— Что, Бальдассаре? — спросила она, едва повернув голову в его сторону.

— У нас в погребах есть три ружья. А в кухне — целый ящик ножей. — Он вытер руки об штаны. — Если каждый из нас возьмет по ножу…

— Если каждый возьмет по ножу, то, скажи на милость, как же ты будешь разрезать поросенка? — Теперь она повернулась к повару и смотрела ему прямо в глаза.

Он выдержал ее взгляд.

— Простите меня, госпожа, но ведь это безумие. Разве вы не слышите, что творится на улицах? Теперь поросята — это мы. Они уже рубят нас в куски, как мясо.

— Не спорю, это так. Но, какими бы грубыми мужланами они ни были, я полагаю, даже у них не хватит безрассудства утолять голод, изжарив наши заколотые тела.

Адриана, стоявшая возле госпожи, испустила длинный горестный вопль и рухнула на пол. Я хотел шагнуть к ней, но Фьямметта остановила меня взглядом.

— Вставай, Адриана, — проговорила она сердито. — Всем известно, что, если женщина уже лежит, гораздо легче задрать ей юбки. Ну, вставай же. Живо!

Адриана, судорожно всхлипывая, поднялась, а всем, кто был в комнате, передался ее испуг.

Фьямметта развернулась, и я увидел борьбу ярости и страха на ее лице.

— Да что с вами со всеми произошло? — Она стукнула кулаком по столу, да так сильно, что звякнули приборы. — Вы сами подумайте. Не могут же они перебить римлян всех до единого. Тех, кому суждено выжить, спасет собственная хитрость, а не какие-то тупые кухонные ножи! Впрочем, так и знай, Бальдассаре, я прощаю тебе тупые ножи, потому что твои соусы искупают мясницкую грубость твоих ударов.

— Когда они доберутся до нашего дома, конечно, среди них могут оказаться и такие, кто еще не утолил страсти к блуду и крови, но будут и те, кто всем этим пресытился. В аду горят и сами черти, кои там обитают, а бешеная жажда убийства способна доводить и до безумия, и до болезни. И потому мы спасем этих безумцев от них же самих. Мы распахнем перед ними двери своего дома, мы обеспечим им отдых и окажем гостеприимство — искусство, в коем мы прекрасно изощрены. А взамен пусть они и заберут — да мы и сами им предложим — все эти ложки и вилки, бокалы, коврики, побрякушки и все остальное, что только можно сдернуть со стен; они же, если нам повезет, сохранят нам жизнь. Еще и потому, что когда ты проводишь годы в дороге и вдруг встречаешь на пути обиталище, где можно почувствовать себя как дома, — это огромное утешение. К тому же в таком месте можно безопасно сложить захваченные военные трофеи, а единственное, что даже лучше отличной шлюхи, — это отличный повар. А в этом доме, напомню вам, имеется и то и другое.