Смешенье - Нил Стивенсон

– Смиренно приношу извинения всем шотландцам, с которыми сталкивался в жизни, – прокричал он. – Их музыка всё-таки не самая отвратная в мире.

Его товарищ поднёс ладонь к уху, но мало что услышал, а понял и того меньше.

Надо сказать, почти весь город прятался за стеной, каких не видывал христианский мир. Однако по эту сторону имелось множество пирсов, волноломов, орудийных платформ, полосок илистого берега – и всё, способное выдержать вес человека или лошади, было заполнено людьми в диковинном обмундировании. Короче, происходило некое подобие военного смотра. И впрямь, после того, как по рядам несколько раз прокатился многоголосый рёв, отзвучали адская музыка и очередные залпы, разные важные турки (в нём крепла уверенность, что это именно турки) начали проезжать через ворота в могучей стене и исчезать в городе. Первым ехал невероятно грозный и величественный всадник на вороном жеребце. По бокам от него выступали два барабанщика. От барабанного боя накатило необъяснимое желание схватиться за вёсла.

– Это, Джек, aгa янычар, – сказал обрезанный.

Имя «Джек» показалось знакомым или, по крайней мере, сподручным. Значит, он Джек.

За барабанщиками ехал седобородый старик, почти такой же великолепный, как ага янычар, но не столь тяжело вооружённый. «Премьер-министр», – сказал Джеку его спутник. Потом, на своих двоих, проследовали десятка два более или менее пышно разодетых офицеров («ага-баши»), за ними целая толпа в роскошных тюрбанах, украшенных первоклассными страусовыми перьями («булюк-баши», – последовал комментарий).

Становилось ясно, что этот тип из тех, кто не упустит случая блеснуть познаниями и просветить недоумков. Джек собрался уже сказать, что не нуждается в просвещении, но что-то его остановило. Отчасти смутное ощущение, что они с этим малым знакомы, причём давно, а значит, тот всего лишь пытается поддержать разговор. Отчасти – некая языковая закавыка. Откуда-то Джек знал, что булюк-баши соответствуют капитанам, ага-баши на один ранг выше и что ага янычар – генерал. Однако он не мог взять в толк, с какой стати понимает всю эту тарабарщину. Поэтому Джек молчал, покуда в хвост процессии пристраивались многочисленные ода-баши (лейтананты) и векиль-харджи (урядники). Различные ходжи – например, соляной ходжа, таможенный ходжа, ходжа мер и весов – следовали за главным ходжой; далее выступали чауши в длинных изумрудных одеяниях, подпоясанных алыми кушаками, и белых кожаных шапках; их фантастически закрученные усы лихо завивались вверх, алые подбитые башмаки грозно стучали по каменной пристани. Следом промаршировали кадии, имамы и муфтии. И наконец, с золочёной галеры на причал спустилась рота великолепных янычар. За ними появился человек в ярдах кипенно-белой ткани, собранной при помощи множества массивных золотых брошей в наряд, который наверняка бы рассыпался, если бы человек шёл, а не ехал на белом красноглазом коне, обвешанном драгоценной сбруей в том количестве, какое только может нести лошадь, не спотыкаясь обо все эти роскошества.

– Новый паша – прямиком из Константинополя.

– Гром меня разрази – из-за него-то, и палили все пушки?

– Нового пашу принято встречать полутора тысячами выстрелов.

– Где принято?

– Здесь.

– А здесь – это где?

– Прости, я запамятовал, что ты был не в себе. Город, высящийся вон на той горе, – Несокрушимый бастион ислама, Бич христианского мира, Узда Италии и Гроза Испании, Форпост священной войны, покоривший все моря и сбирающий со всех народов законную дань.

– Враз не выговоришь.

– Англичане называют его Алжир.

– Что ж, в христианском мире я видел, как на целые войны тратилось меньше пороха, чем в Алжире на то, чтобы поздоровкаться с пашой; так что, может быть, твои слова – не пустая похвальба. Кстати, на каком языке мы говорим?

– Его называют «лингва франка» или «сабир». Часть слов в нём из провансальского, испанского или итальянского, часть – из арабского и турецкого. В твоём сабире, Джек, больше французского, в моём – испанского.

– Уж точно ты не испанец!

– Собеседник поклонился (правда, шапочку не снял); пейсы, соскользнув с плеч, закачались в воздухе.

– Мойше де ла Крус к вашим услугам.

– Моисей Креста?! Что за имечко такое еврейское? Мойше, похоже, не находил своё имя особенно комичным.

– История долгая – даже по твоим меркам, Джек. Довольно сказать, что нелегко быть иудеем на Пиренейском полуострове.

– Как ты здесь очутился? – начал Джек, но его перебил рослый турок с «бычьим хером» в руке, который замахал на Джека и Мойше, приказывая им выйти из прибрежной полосы и возвращаться к работе: сиеста была фини, и теперь, когда паша проехал через баб в ситэ, наступило время трабахо[2] .

– Трабахо заключалась в том, чтобы отскребать ракушки от ближайшей галеры, вытащенной на берег и перевёрнутой килем кверху. Джек, Мойше и ещё десяток невольников (ибо никуда было не деться от факта, что все они здесь невольники) принялись скоблить днище галеры различными грубыми металлическими орудиями. Турок расхаживал взад-вперёд, помахивая «бычьим хером». Высоко над ними слышалось подобие канонады – это процессия двигалась по улицам города; на счастье, бой барабанов, завывание осадных гобоев и штурмовых фаготов приглушала высокая стена.

– Сдаётся мне, ты и впрямь выздоровел.

– Что бы ни плели тебе алхимики и врачи, французская хворь не лечится. У меня короткое просветление, вот и всё.

– Отнюдь. Некоторые видные арабские и еврейские целители утверждают, что упомянутая хворь выходит из организма полностью и навсегда, если у больного несколько дней кряду держится исключительно высокий жар.

– Не то чтобы я очень хорошо себя чувствовал, но жара у меня нет.

– Однако несколько дней назад ты и ещё несколько человек слегли с сильнейшей suette anglaise[3]

– Никогда про такую не слыхивал, даром, что сам англичанин.

 Мойше дела Крус пожал плечами, насколько такое возможно, когда сковыриваешь ракушки ржавой зазубренной киркой.

– Здесь она хорошо известна – прошлой весной выкашивала целые селения.

– Может, тамошние жители просто слишком долго слушали местную музыку?

– Мойше снова пожал плечами.

– Болезнь вполне реальная – может, не столь страшная, как антонов огонь, носовертица или письма-из-Венеции…

– Отставить!

– Так или иначе, Джек, ты слёг с таким жаром, что другие mymсаки в баньёле две недели жарили кебабы у тебя на лбу. Наконец как-то утром тебя объявили мёртвым, вынесли из баньёла и бросили на телегу. Наш хозяин отправился в казначейство уведомить ходжа-эл-пенджик, чтобы в твоей купчей проставили отметку о смерти, – это необходимо для выплаты страхового возмещения. Однако ходжа-эл-пенджик, памятуя о скором приезде нового паши, желал самолично убедиться в правильности записи; за любые огрехи, выявленные при ревизии, его ждет, по меньшей мере, битьё по пяткам.

– Можно ли из этого сделать вывод, что рабовладельцы часто мухлюют со страховкой?

– На некоторых из них клейма негде ставить, – сообщил Мойше. – Поэтому мне велели сопровождать ходжу-эл-пенджика в баньёл и показать ему твоё тело, а прежде я долгие часы дожидался во дворе, покуда ходжа-эл-пенджик проводил сиесту в тени лаймово-го дерева. Потом мы отправились в баньёл, но к тому времени тебя уже увезли на янычарское кладбище.

– Куда-куда? Я такой же янычар, как и ты!

– Тс-с-с! Так я и заключил за те несколько лет, что был прикован рядом с тобой и выслушивал твой автобиографический бред. Поначалу рассказы казались невероятными, затем – даже занимательными, но после сотого и тысячного повторения…

– Хватит! Не сомневаюсь, Мойше де ла Крус, что у тебя хватает собственных неприятных качеств, даже если я в отличие от тебя их не помню. Сейчас я хочу знать одно: почему меня приняли за янычара?

– Во-первых, когда тебя взяли в плен, при тебе была янычарская сабля. Военный трофей?

– Во-вторых, ты бился с таким ожесточением, что недостаток мастерства остался незамеченным.

– Я намеревался пасть в бою, иначе проявил бы меньше первого и больше второго.

– В-третьих – неестественное состояние твоего члена сочли знаком строгого воздержания.

– Вынужденного!

– И заключили, что ты сам себя укоротил.

– Ха! Всё было совсем не так…

– Стоп! – Мойше схватился за голову.

– Я забыл, что ты всё слышал.

– В-четвертых: у тебя на руке выжжена арабская цифра 7.

– Я тебе скажу, что это буква V и означает она «вагабонд».

– Сбоку похожа на семёрку.