Разыскания о жизни и творчестве А.Ф. Лосева - Виктор Петрович Троицкий

С.А. Филатов, П.В. Флоренский, Ю.Н. Холопов, С.С. Хоружий, Д.О. Чехович, С.К. Шаумян, О.С. Широков, А.М. Штерн, В.Н. Щелкачев, С.В. Яковлев. Из зарубежных авторов тут же следует указать такие имена, как Р. Берд (США), М. Денн (Франция), А. Джубара (Германия), Э. Димитров (Болгария), Лин Цзияо (Китай), Ф. Осука (Япония), М. Узелац (Сербия и Черногория), А. Хаардт (Германия), Е. Чаплеевич (Польша). Разумеется, этот список неполон и пополним. Есть уже книги, специально написанные о нашем герое: Тахо-Годи А.А. Лосев (М., 1997 в серии «Жизнь замечательных людей»); Тахо-Годи Е.А. А.Ф. Лосев. От писем к прозе. От Пушкина до Пастернака (М., 1999); Тахо-Годи А.А., Тахо-Годи Е.А., Троицкий В.П. А.Ф. Лосев – философ и писатель (М., 2003); Данцев А.А. А.Ф. Лосев (М., Ростов-на-Дону, 2005 в серии «Философы XX века»). Среди материалов довольно многочисленных энциклопедических изданий следует особо, на наш взгляд, выделить обобщающие результаты исследовательской деятельности Л.А. Гоготишвили – обширную работу «Лосев А.Ф.» и примыкающие статьи «Абсолютная мифология» и «Двойной символ» в энциклопедическом словаре «Русская философия» (М., 1995).

Но каждому из здесь названных, как и автору этих строк, до сих пор удавалось размышлять только на частную тему «Мой Лосев», и лишь наши совокупные усилия могут дать и своим чередом, будем надеяться, дадут цельный образ искомого. А философское учение Лосева о части и целом пусть исподволь сообщает всякому ищущему свою толику оптимизма (ибо на любой части почиет печать целого) и одновременно оберегает от гордыни (ибо целое всегда превыше своих частей).

В разговоре о творчестве Лосева вовсе не обязателен только строго научный, академически выверенный подход, тем паче что Лосев сам не упускал случая приземлять свои теории до уровня обыденного (извините – обывательского) словоупотребления и нередко совершал «несерьезные» экскурсы в область бытия, скажем, предметов домашнего обихода или самого что ни есть конкретного дерева, произрастающего под окном философа. Нельзя исключать также, что некоторые, может быть самые заветные, мысли он точнее и полнее сумел (или успел) выразить не в философских трактатах, а на страницах художественной прозы. Тогда и о нем самом тоже не помешало бы хотя бы иногда говорить иным, ненаучным языком. Повествовательные вкрапления, тяготеющие именно к такому языку (и бывшие нередко преследуемыми – теперь уж не слишком, правда, рьяно, – редакторами тех или иных изданий), читатель без труда отыщет в наших текстах. Глядишь, какая-нибудь шуточная «формула Лосева» и сгодится-таки в дело.

Насколько помнится, в 1986 году для поздравления Алексея Федоровича с очередным днем рождения (потом Бог дал еще только один такой день) автор этих строк рискнул на следующую лирико-философскую формулировку творческого облика арбатского мудреца:

Восходящий с предгорий Детали на вершину Общего

или

Гость с планеты Певучей Незнаемости

или

Алеф с индексом не ноль

или

Русский диалектик

или

Фило –

или

–

Каждую строчку этого шуточного «определения» можно оснастить немалым комментарием, причем вполне серьезным, с опорой на всяческие высказывания и публикации. Например, упоминание об алефе с индексом, отличным от нуля, отправляет к одной из излюбленных тем Лосева, теме бесконечного (вряд ли мы заметно почерпали ее в той же третьей части нашей книги), но вместе с тем затрагивает и лосевскую антропологию или, вернее будет сказать, антроподицею, основанную на диалектике интеллигенции, того самосознающего бытия, которое живет бесконечными энергиями Творца…

Но мы чуть задержимся, однако, на самой короткой части этой «формулы Лосева» – на полуслове «фило» и тире, к нему примыкающем (и из него вытекающем во все и всяческие стороны). Они замкнули, как видим, конструкцию в ее развитии, выступили ее итогом. Нетрудно догадаться, что вкладывалось в эту часть «формулы»: наше «фило», непосредственно указывая на две основных специальности Лосева, философию и филологию, прежде всего напоминало о том терминологическом стержне, на котором держатся не только собственно названия наук о мудрости и о языке, но и сами эти науки. Это «фило» (пред)определяет то преимущественное чувство, что связывает мыслителя с предметом мысли, чувство любви-филии. И вот, насколько приближалась такого рода «образность» к образу самого Лосева, можно было убедиться в ту пору, когда широкий читатель впервые познакомился с философской прозой А.Ф. Лосева. В повести «Жизнь» имеются следующие строки

«Познание не есть отвлеченность. Познание не есть разрыв или раскол, не есть объединение расколотого. Познание есть брак познающего с познаваемым. Познание есть любовь познающего к познаваемому, и любовь эта – взаимная…»

И еще прочтем вот эти, итоговые по характеру, слова:

«Главное, что есть опора против бессмыслицы жизни, есть твердыня, превысшая судьбы, и есть внутренняя и несокрушимая цитадель презрения к смерти, есть любовь и жертва, есть подвиг и счастье самоотречения, есть в самоотречении для других и для Родины самое сокровенное и уже действительно несокрушимое самоутверждение».

Жизнь и творчество А.Ф. Лосева – это школа любви и жертвы.

ЧАСТЬ I

1.1. Бесконечность «торжественная» и бесконечность «живая»

– Что такое точка?

– Это есть бесконечность, данная как неделимый факт.

А.Ф. Лосев

Отправляясь от эпиграфа данной заметки или же вспоминая многочисленные иные «тезисы» и «формулы» Лосева, поневоле задумываешься над ролью того важнейшего методического правила, каковое сам его автор определенно характеризует «постоянным» и несущим «историко-философскую ясность». Он утверждает: «пока я не сумел выразить сложнейшую философскую систему в одной фразе, до тех пор я считаю свое изучение данной системы неполным» 1. Трудно избавиться от впечатления, что это обязательное требование лаконичности обобщений не только лишний раз подчеркивает принадлежность к определенной школе, основательную выучку Лосева у великих мыслителей прошлого, но и указывает некоторые сугубо индивидуальные, личные особенности его творчества. Далее речь пойдет (разумеется, в самом конспективном, постановочном плане) об отношении философа к категории бесконечности; здесь пока остается только предположить, что если кто и дерзнет когда-либо сжать необъятное наследие Лосева в итоговую «формулу», то неведомая «одна фраза» вряд ли будет убедительной без слова «бесконечность». Впрочем, это еще нужно если не доказать, то, во всяком случае, показать. Как будет ясно из дальнейшего, завершаемое вступление о «формулах» уже работает на такое показывание.

Категория бесконечности является важной составной частью философии языка Лосева. К примеру, уже первые разделы, если не первые страницы, книги автора «Языковая структура» (1983) доставляют тому немало свидетельств. Так, возражая против «отвлеченного математизма» в современной лингвистике, Лосев четко противопоставляет однородности и неподвижности математических обозначений изменчивую неоднородность