Пустой гроб - Пьер Сувестр

Профессор быстро поднялся на один этаж, и на сей раз его ничто не задержало. Его давно ожидали помощники и молодые врачи, и он заторопился в примыкаь дую к операционной умывальную, а его коллеги тем временем пошли за больной и начали подготовку к анестезии.

Пожалуй, из всех парижских клиник психиатрическая лечебница Поля Дро размещалась самым выгодным образом. Находилась она неподзлеку от Булонского леса, в славящемся своим целебным воздухом квартале Нейи и, по крайней мере внешне, была уютной, приветливой и веселой.

Уже два года как доктор Поль Дро обосновался в этом чудесном особняке, некогда частном владении, возведенном среди огромного парка. Умело организовав рекламу вокруг своего имени, а заодно и вокруг лечебницы, он приобрел известность в аристократических светских кругах и обзавелся богатыми клиентами с толстыми кошельками, которые ценили его по достоинству.

В скором времени лечебницу предстояло расширить, и два ее новых корпуса уже вторглись на территорию сада, тесня доходные дома, возведенные с двух сторон от лечебницы строительными подрядчиками.

Эти-то корпуса и называли новыми павильонами. В каждом из них насчитывалось с десяток палат, широких, просторных, полных воздуха, где для больных были все современные удобства, включая новейшие антисептические установки.

Повсюду, конечно же, была горячая и холодная вода, центральное отопление, электричество.

На четвертом этаже главного корпуса располагались две огромные операционные. Профессор оперировал ежедневно, и не только он: другие хирурги, которые, подобно Полю Дро, не стремились заводить специализированные психиатрические клиники, нередко оперировали своих пациентов на авеню Мадрид.

Многочисленным, отлично вышколенным персоналом лечебницы умело заправляла лично мадемуазель Даниэль, которая, основательно проштудировав премудрости своей профессии, за три года работы старшей медсестрой развернула бурную деятельность, знала все о каждом больном и, если надо, не ленилась подняться ночью.

Она была доверенным лицом доктора и, надо отдать ей должное, особым своим положением никогда не злоупотребляла.

Под началом у Даниэль было около сорока медсестер и монахинь, которых прикрепляли к больным в зависимости от их пожеланий.

Пребывание в лечебнице обходилось в круглую сумму, операция стоило не меньше двенадцати тысяч франков, включая до- и послеоперационный уход. Надо думать, цены эти не казались завышенными, ибо в разгар сезона — а ведь, подобно театральному, существует и операционный сезон — пробиться к доктору Полю Дро было невероятно сложно, и места в палатах резервировали заранее.

Несмотря на это, с коммерческой точки зрения, предприятие отнюдь не процветало. Хотя завсегдатаям пребывание в лечебнице стоило недешево, она почти не приносила дохода.

Без конца приходилось что-то менять, совершенствовать, персонал обходился все дороже, за рекламу запрашивали баснословные суммы, и когда порой профессор Поль Дро выглядел озабоченным и уходил в себя, тревожило его не только состояние больных, но и финансы лечебницы.

В свое время профессор сговорился с одним предпринимателем, и тот взял на себя все расходы по благоустройству помещений. Сам доктор выступал лишь в качестве хирурга, своего рода технического директора лечебницы.

Но вскоре дела приняли скверный оборот и предприятие, куда наряду с больницами другого профиля входила лечебница Поля Дро, обанкротилось.

Лечебница на авеню Мадрид стала предприятием на акционерных началах; с трудом сколотили акционерное общество, которое, едва родившись, грозило распасться; рассыльные, распространявшие акции на бирже, сбывали их с большим трудом.

В этот период междувластия Поль Дро волей-неволей вынужден был не только практиковать, но и заниматься коммерцией. Он взял на себя обязательство выплатить многочисленные долги и, хоть и не без опаски, все же надеялся в скором времени что-нибудь придумать, сбросить с себя бремя материальных забот и целиком отдаться врачебной практике.

Правда, такое скверное положение дел могло сохраняться еще бесконечно долго и потому всерьез тревожило доктора.

сбросившими листву вековыми деревьями и корпуса, в которых уснули больные.

Когда мадемуазель Даниэль отправилась спать, время подходило к полуночи. Обязанности медсестры она выполняла до восьми вечера, а потом вступала в должность экономки. Сменив больничный халат на черный канцелярский фартук, Даниэль добрых четыре часа сверяла цифры, заполняла счета и накладные, проверяла записи в приходно-расходной книге, прежде чем, вконец измученная, решила подняться к себе и прилечь, но сначала строго-настрого наказала дежурившей в ту ночь Фелисите:

— Будите меня только в случае крайней необходимости.

Тем временем в палате 28 медсестра Жермена по-прежнему бодрствовала у постели больной. Предписанное хирургом лечение почти не возымело действия, и страдания перуанки, понемногу приходившей в себя, стали нестерпимыми. Уже несколько часов несчастная задыхалась и, не переставая, жалобно стонала, глухо, едва слышно — так слаба она была после операции, так обессилена лихорадкой и диетой.

Хорошенькая медсестра искренне сочувствовала бедняжке, обреченной мучиться на больничной койке, несмотря на баснословные миллионы, которыми, по слухам, владела и которые не могли дать ей ни малейшего облегчения.

Дрожащим голосом старая дама что-то бессвязно шептала на непонятном медсестре языке, но иногда с губ ее срывалось какое-нибудь французское слово.

То и дело слышалось:

— Пить, пить…

Кроме того, как все послеоперационные больные, Конча Коралес настойчиво просила успокоительное. Быть может, в надежде получить лекарство она даже слегка преувеличивала свои страдания; медсестра же никак не могла решиться — она ведь знала, как опасны слишком сильные болеутоляющие средства.

Нескончаемые, все более пронзительные стоны вновь и вновь раздавались в ночной тиши.

Палата, в которой стоял запах хлороформа и перевязочных бинтов, освещалась одной-единственной притушенной электрической лампочкой.

Смирившись со своей участью, медсестра слушала, как часы отбивают час за часом; к полуночи страдания больной усилились. Неслышно ступая, Жермена обошла вокруг кровати и приоткрыла дверь в коридор.

— Фелисите!.. Фелисите!.. — позвала она.

Дремавшая в кресле дежурная медсестра сладко потянулась и подошла к Жермене.

— Что случилось? — спросила она.

— Двадцать восьмой совсем плохо, — сказала Жермена, — наверное, стоит предупредить мадемуазель Даниэль.

Фелисите скорчила многозначительную гримасу.

— Даниэль нуждается в отдыхе, она наказала будить ее лишь в случае крайней необходимости… Не умирает же ваша больная?

— Надеюсь, что нет, — сказала Жермена, — но она так страдает!..

По своему обыкновению Фелисите выразительно пожала плечами. Что поделаешь?.. Такова судьба всех после операции — крестный путь, который нужно преодолеть, если хочешь поправиться!

— А вечером вы давали ей успокоительное? — спросила все-таки старая медсестра.

— Нет, — отвечала Жермена, — вы же сами знаете, что по инструкции эти лекарства дают при нестерпимых болях, в случае, если боли могут помешать выздоровлению.

— Так-то оно так, — рассудила Фелисите, по-видимому не столь уж строго соблюдавшая медицинские предписания, — но нельзя же, чтобы пациенты всю ночь так надрывались… Дайте ей что-нибудь. Бедняжка это заслужила.

— По правде сказать, и я так думаю, — согласилась Жермена.

На этом они расстались, неслышно заскользив по паркету в разные стороны.

Фелисите направилась к своему креслу и с наслаждением опустилась в него, предвкушая новые сновидения, а хорошенькая Жермена возвратилась в палату, где хрипло постанывала несчастная Конча Коралес.

— О боже, — шептала она, — как мне больно, как больно…

С ангельски кроткой улыбкой на лице Жермена подошла к больной:

— Сейчас вам станет легче, мадам, — сказала она, — я дам вам микстуру, и вы уснете.

При свете мерцавшей лампочки замелькали белые, изящные ручки Жермены, она приготовила снотворную микстуру и принесла ее Конче Коралес.

Больной так не терпелось поскорее утолить жажду, а затем погрузиться в забытье, избавиться на время от мук, что она попыталась приподняться.

Жермена остановила ее:

— Нет, нет, лежите спокойно.

Действуя с профессиональной ловкостью, молодая медсестра одну руку подсунула под валик, медленно, очень осторожно приподняла его вместе с подушкой, а второй, свободной рукой поднесла к губам больной стаканчик с микстурой.

Даже такое незначительное усилие оказалось слишком изнурительным для старой перуанки. Чуть заметной улыбкой она поблагодарила свою хорошенькую сиделку и слабо выдохнула: