Незваные гости - Эльза Триоле

Серж перестал шептать. Он выпрямился и взялся за кофе.

– Конечно, – сказал Альберто, – в общей борьбе против фашизма мы все товарищи, но все-таки человек не может жить вне родины, без нее…

Серж поставил чашку и продолжал своим спокойным, ровным голосом:

– Можно ли отдать больше, чем собственную жизнь?… А на это тебе возражают: «Да, тебе легко быть героем, не твой дом взорвали». Вы знаете, что именно это и говорили крестьяне южной зоны парижанам, которые там партизанили. Мы имели полное право ответить: «Разумеется, но мы ведь рискуем взорвать также и самих себя, свою драгоценную персону…»

– Человек не может жить без родины, – повторил Альберто. – Он стоял, поставив одну ногу на стул… Он был поистине великолепен.

Серж невесело рассмеялся:

– И между тем ты жив… Так же, как и я. Люди редко умирают или сходят с ума от горя. Мы теряем все, что любим, – родину, жену, ребенка – и продолжаем жить, не сходим с ума, не теряем головы, как говорится.

– Имейте в виду, что это очень хороший коньяк, – вмешался Патрис, – пейте его с благоговением, умоляю вас. – Он наполнил стаканы по кругу. – Это заветное, подспудное вино тети Марты, и не в переносном, а в буквальном смысле: она прятала его за дровами. На днях, когда я разбирался в подвале, я нашел пять бутылок.

– Они у нее от дядюшки Андрэ, из Шаранты, – уточнил Дэдэ.

– Надо тебе сказать, Альберто, – вставил Серж очень серьезно, но в голосе его послышалась скрытая ирония, – что Граммонов можно найти даже в Шаранте. Они покорили Вуазен-ле-Нобль и отправились на поиски приключений в самые отдаленные места. Настоящие эмигранты! Представь себе, Альберто, они попали даже в Ланды! Авантюристы, да и только. Выпьем за здоровье отважных искателей приключений, за колонистов, находящихся вдали от родины, в Шаранте. И за здоровье тети Марты. Да будет земля ей пухом. Не обижайся, Патрис!

– Она уже лет десять как выжила из ума, – сказал Патрис и глотнул коньяку, – все были рады, когда она умерла, и она сама в первую очередь.

– Пойдем пройдемся, – предложил Дэдэ, – или я завалюсь спать.

Хоть дни и стали длиннее, но двор уже погрузился в тень – солнце перешло на другую сторону дома, туда, где был сад. Сад этот еще походил на пустырь с одной жалкой грядкой, на которой тетка Марта выращивала порей. Несколько замшелых яблонь переплелись голыми ветвями, и только скамейка, прислоненная к стволу одной из них, напоминала о том, что летом здесь бывает прохладная зеленая тень. Но до лета было еще далеко, робкие, косые лучи едва осмеливались пробраться в глубину сада и обласкать расшатанные камни ограды… Дэдэ перелез через высокую стену, словно по лестнице, – не глядя под ноги, становясь на расшатанные камни, как на ступеньки.

– Я ее наизусть знаю, эту стену.

За ним перелезли и остальные. По ту сторону открывался обширный, будто с птичьего полета, пейзаж, чуть закругленный, как гигантский глобус; зелень только начинала проступать, самые первые ее мазки, кое-где проложенные по морщинисто-бурому фону земли. Приятели пересекли узкую вспаханную полосу и вышли на широкую магистраль. Здесь можно было идти рядом, поэтому, естественно, они пошли в ногу и запели: Патрис, Серж и Альберто были вместе в концентрационном лагере. Дэдэ, молодой деревенский кузен, был в их компании приемышем.

Когда они вернулись, ночь уже уютно обволакивала домик тетки Марты. Прогулка и свежий воздух пошли им на пользу, они смеялись и пели. Однако в доме было холодновато! Патрис принес еще дров, налил своего заветного коньячку, который согревал и слегка бросался в голову… Без лампы, при одном только огне камина, который освещал маленькую комнату и тишину, друзьям было очень хорошо. Они долго сидели молча.

– Ты видел Ольгу, Серж? – голос Патриса прозвучал откуда-то издалека.

– Ольга… Где теперь Ольга? – Казалось, Альберто тоже только что очнулся.

– Я ее видел вчера. Как всегда, в «Терминюсе».

– По-прежнему хороша? – спросил Альберто.

– Царственна. Может быть, как женщина она уже и не та, но по-прежнему – королева.

– Кто это Ольга? – спросил Дэдэ.

– Кто Ольга? – повторил Патрис – Краткий вопрос. А ответ получился бы длинный.

– Она – видение прошлого, – сказал Альберто, – видение изредка является вам и вновь растворяется…

– Женщина из плоти и крови, и очень несчастная, – сказал Серж. – Не слушай их, Дэдэ. Я ее хорошо знал в прежние времена, на Монпарнасе, когда Монпарнас еще что-то представлял из себя.

– Я знал ее во время оккупации, – сказал Патрис, – и с трудом могу ее себе представить не в героической обстановке. Для меня она сохранила ореол таинственности.

– Расскажите, – попросил Дэдэ, как дети просят о сказке.

– Ты никогда не говорил о твоих встречах с Ольгой, Альберто! – Патрис подвинул к Альберто еще одну бутылку, присланную Граммоном, эмигрировавшим в Шаранту.

– Это было, кажется, в тридцать девятом… – зазвучал характерный испанский голос Альберто.

Он рассказывал… О том, как случай, умелый режиссер, заставил их с Ольгой встретиться в вагоне-ресторане, этой своеобразной нейтральной зоне, поскольку эти вагоны называются «международными» и повсюду одинаковы – и во Франции, и в Германии, и в Италии, и в Норвегии. В них только кухня меняется в зависимости от того, какой национальности шеф-повар, да и то еще не доказано, что ростбиф с горошком или жареный цыпленок не одни и те же по всей Европе. Альберто заметил Ольгу за завтраком, она сидела за столиком на четыре персоны, а он за столиком на двоих. Он сразу же пожалел, что не оказался рядом с ней, тем более что она явно была одна и явно не знакома с теми тремя мужчинами, которые сидели за ее столиком: они были поглощены деловым разговором и как бы совсем ее не замечали. Однако в тот момент, когда она сняла перчатки и руки ее появились над столом с голубой посудой, в их разговоре произошла заминка…

– Руки у нее все так же прекрасны, – раздался голос Сержа, утонувшего в темной глубине кресла.

Альберто встал и, расхаживая взад и вперед по комнате, продолжал рассказ.

…Некоторое удивление отмерило паузу в разговоре соседей этой женщины с прекрасными руками. Потом они опять заговорили об Африке, копях, акциях… Альберто, сидя один за столиком, мог свободно ею любоваться: она сидела со стороны моря, и все, естественно, поворачивали туда голову. Время от времени официанты прерывали нить разговора, который велся за столом Ольги, и один из трех господ даже успел слегка отклониться от темы и заговорил о своем желудке: «Интересно, – сказал он, – почему я страдаю желудком. Ведь я ем в определенные часы, соблюдаю это правило благоговейно и никогда за всю мою жизнь не пропустил ни одного приема пищи!»

Серж и Патрис засмеялись, Дэдэ рассердился:

– Дал бы я ему…

…В этот момент Альберто встретился глазами с женщиной, и она ему улыбнулась, но тут же отвела глаза и стерла со своих губ остатки улыбки, «как будто это было апельсиновое варенье», – сказал Альберто.

– Вот, вот! – подтвердил Патрис, – горько-сладкая улыбка.

…Альберто разглядывал море и женщину одновременно, не рискуя показаться нескромным. Это была не француженка, но, наверное, она жила в Париже… Одна из парижских иностранок, с национальным налетом в одежде, хотя бы самой парижской…

«Да, это верно, – подумал Патрис, – в самых парижских из иностранцев всегда остается что-то экзотичное. Худощавые парижане никогда не бывают такими сухопарыми, как Альберто, они не напоминают Эль-Греко…» Он любовался смуглым, высоким, поджарым Альберто, похожим на сухое зимнее дерево, любовался свободой и непринужденностью его движений, когда он поднимался за спичками, садился, опять вставал…

– Но ты догадался, что Ольга – русская? – спросил Патрис.

– Нет. Я так и не понял, откуда она может быть родом, но я восхищался ее красотой. Необычайные краски, живые, матовые… Что-то от молодой Греты Гарбо. Дэдэ, ты, конечно, не знал Греты Гарбо… Посадка головы, улыбка, плечи, очарование!…

– Невыносимое очарование… – сказал Патрис и, помолчав, добавил: – Невыносимое.

Альберто продолжал рассказ.

…Соседи по столу ни разу не обратились к красавице. Это, несомненно, были какие-то лица, причастные к правительству. Альберто даже показалось, что он узнал одного из них, генерала в штатском, которого он встречал в те времена, когда сам носил форму и был официальным лицом. Все трое, видимо, были в особо важной командировке, иначе они обратили бы внимание на такую красавицу. Возможно, и они сумели угадать в ней иностранку, а иностранка не внушает доверия официальным лицам в особо важной командировке. А для Альберто, как раз наоборот, мысль, что эта женщина, как и он, не у себя дома, была приятна. Он представил себе лицо генерала в штатском, если бы он ему напомнил их прежние встречи, а может быть, тот его прекрасно узнал, хотя на Альберто был поношенный костюм и он уже не был ни атташе посольства, ни генералом, который… впрочем… его прошлое хорошо известно всем присутствующим… И у него уже не было прежней самоуверенности, – признался Альберто. Женщина поднялась сразу же, как только расплатилась, и с едва заметным кивком в сторону этих господ, которые продолжали разговаривать, не сделав на этот раз паузы, покинула вагон. Альберто вышел вслед, прошел за ней по пятам весь поезд, но она исчезла, растворилась, испарилась…, Это было первое явление Ольги. Альберто замолчал.