Музыка любви - Анхела Бесерра

— Что нам делать с телами?

Музыка все играла. Андреу, привыкший отдавать распоряжения, указал на проигрыватель.

— Выключите это безобразие. Оно мешает мне думать. Вы выяснили, кто... она? — кивнул он на невесту.

— Если уж вы, сын жениха, не знаете... — отозвался Ульяда с некоторым оттенком сарказма. Высокомерие Дольгута-младшего его раздражало.

Инспектор успел найти удостоверение личности покойной в сумочке из крокодиловой кожи, которая обнаружилась в ящике ночного столика. И номер телефона, нацарапанный на бумажке, тоже не ускользнул от его внимания. Но сколько он ни названивал по этому номеру, никто не брал трубку. В конце концов он оставил на автоответчике сообщение с номером своего мобильного и настоятельной просьбой связаться с ним как можно скорее. Просто докладывать об этом Андреу у него не было никакого желания. Да пошел он к черту.

Соледад Урданета жила одна в своей квартирке на бульваре Колом. Давным-давно, в пятидесятых, когда она вскоре после свадьбы приехала с супругом из Колумбии, эта очаровательная мансарда была роскошным жилищем. Но с годами она утратила прежний вид. Нехватка денег не позволяла восстановить искусную резьбу, украшавшую дверь из красного дерева, починить изящную ручку в стиле модерн и вернуть блеск внушительной медной обивке. Соледад постепенно распродала в антикварные магазины все ценные предметы мебели. Только несколько светильников в стиле ар-деко сохранила она на память, да еще мраморный бюстик работы Аристида Майоля, подарок отца к первому причастию, с которым не находила в себе сил расстаться.

Судьба ее не скупилась ни на мед, ни на деготь. Горечь вынужденного изгнания, тоска по далекой родине, необходимость приспосабливаться к континентальному климату и чужому языку, к холоду и одиночеству — все это опустошало душу, и без того опустошенную любовью. И глядя сквозь огромные окна на расстилающееся лазурным шелком Средиземное море, Соледад Урданета не испытывала радости, ибо шепот волн неизменно напоминал об отречении, искалечившем ее жизнь.

Дочь, выйдя замуж, хотела забрать ее с собой, уговаривала продать квартиру и переехать к ним, но Соледад понимала, что будет только мешать счастливому уединению новобрачных. Зачем им старуха с затуманенным печалью взглядом? И она решила остаться в своем кресле-качалке за вышиванием, день за днем глядя на море и предаваясь грезам.

Визгливый голос Кончиты Маредедеу нарушил тишину в доме Дольгута. Она снова маячила под дверью в надежде разжиться какой-нибудь свеженькой сплетней для соседских кумушек. Под предлогом, что, дескать, вспомнила нечто важное, она ухитрилась привлечь внимание полицейских.

— Чуть больше месяца назад я видела, как сеньор Жоан говорил с торговцем, который развозит баллоны с газом. — Еще не закончив фразу, она успела придирчиво рассмотреть Андреу, стоящего в конце коридора. Такие блестящие, важные господа обычно не забредали в их квартал.

— Что-нибудь еще? — невежливо бросил Ульяда.

— Ах да... Монсита, наша булочница, однажды видела его оживленно беседующим с какой-то женщиной, а ведь он многословием не отличался, не здоровался даже. Сразу виден недостаток светских манер. В лифте с ним спускаешься, так он и глаза отводит, больно оно нужно, его приветствие, но все же и «здравствуйте» услышать порой приятно, особенно когда ты так одинока... — Последние слова сопровождались кокетливым взглядом в сторону Андреу.

Инспектору ужасно хотелось захлопнуть дверь у нее перед носом, но он сдержался, увидев, как открывается старая железная решетка лифта.

Красивая женщина со спокойным, задумчивым лицом, одетая в серую юбку и белую поплиновую блузку, явно утомленная июльским зноем, обратилась к Кончите Маредедеу с вопросом, где найти инспектора Ульяду. К груди она прижимала стопку каких-то истрепанных книг.

— Это я, сеньора. Проходите. — Ульяда жестом пригласил ее следовать за ним, одновременно взглядом приказывая назойливой соседке испариться.

Несмотря на строгий облик посетительницы, ее врожденная грация и элегантность бросались в глаза. Она казалась невесомой — мягкие жесты, плавная походка. Как она подает руку, как поправляет локон за ушком... женщина, сотканная из легкого ветерка.

Андреу окинул ее равнодушным взглядом, отошел подальше и принялся разглядывать невзрачные предметы на какой-то полочке. Бонифаци тем временем собирал отпечатки пальцев. Приятный голос посетительницы подтвердил догадку инспектора: да, она дочь Соледад Урданеты. Прежде чем сообщить печальное известие, полицейский предложил ей сесть.

Аврора Вильямари положила на старый диван свою ношу.

— Это по поводу вашей матери... — начал инспектор, пытаясь как-то предотвратить неизбежный поток слез, который, скорее всего, ему придется лицезреть с минуты на минуту.

Женщина сразу поняла, что лежит на полу. Мать не раз сидела при ней за вышиванием этого воздушного кружева, делая вид, что выполняет заказ для чьей-то свадьбы в Педральбесе.

По скорбному выражению лица инспектора Аврора догадалась, что ей предстоит услышать нечто ужасное, и решила сама выяснить, что именно. Она бросилась бегом по широкому коридору, на ходу подбирая и прижимая к себе бесконечную фату, пока фата не кончилась увядшей веточкой флердоранжа на голове женщины, которая дала Авроре все в этой жизни. В отчаянии она бросилась к телу усопшей, обняла, покрывая мертвое лицо поцелуями и слезами. Задыхаясь от рыданий, заботливо поправила венок и прическу, словно мать, наряжающая дочку для первого причастия. Прошло несколько минут, показавшихся вечностью. Немного успокоившись, она ласково погладила окоченевшее лицо бедного старика, накрепко прикованного смертью к своей невесте, поправила ему цветок в петлице и осторожно поцеловала в гладкую лысину.

Ульяда растрогался, созерцая эту сцену, и дал себе слово побольше времени уделять матери.

Аврора Вильямари ничего не понимала. Стоя на коленях на полу незнакомой кухни, она отказывалась верить своим глазам. Что делает здесь ее мать, мертвая, в подвенечном платье? Кто этот человек, который ее обнимает? И как так вышло, что она, Аврора, ничего не знала?

Растерянная и недоумевающая, она потихоньку пыталась взять себя в руки, совладать с пронзительной болью. Все равно рядом нет никого, кто подставил бы ей плечо, позволил бы выплакаться у себя на груди. Видя, в каком она состоянии, инспектор Ульяда не решался начать допрос. Нервно откашлявшись, он наконец спросил:

— Вы знали покойного? — И не дожидаясь ответа, продолжил: — Все, похоже, указывает на то, что они по взаимному согласию решили отправиться в мир иной, но... Вы не знаете, у них были враги?

Аврора отрицательно покачала головой, роясь в сумочке в поисках салфеток. Андреу протянул ей надушенный носовой платок, но она отмахнулась, постеснявшись сморкаться в этот тончайший хлопок.

— Враги? — сдавленным голосом повторила она. — Иной раз собственная жизнь хуже всякого врага...

Андреу откровенно поглядывал на часы в надежде положить конец этому бессмысленному разговору. Если он поторопится, то успеет еще позвонить в Нью-Йорк. Не хотелось бы упустить брокера, которому он назначил видеоконференцию.

— ...Аутопсия? — Он возмущенно повернулся к инспектору и включился в беседу: — Не желаю, чтобы кто-то копался в его внутренностях. Никаких вскрытий и обследований. Чем скорее мы со всем этим покончим, тем лучше.

Темные глаза Авроры обожгли его. В бархатном голосе зазвенела сталь:

— Я хочу знать, отчего умерла моя мать.

Трупы забирали со всеми возможными предосторожностями. Пришлось уместить их на одни носилки, поскольку разделить мертвых, чтобы нести по отдельности, не удалось. Они словно слились воедино, да так и окаменели. По просьбе дочери Соледад не стали ни обрезать фату, ни забирать букет у невесты. Так их и отправили в морг на вскрытие — в том же виде, в каком нашли. Андреу ушел возмущенный, угрожая сворой адвокатов инспектору, который всего лишь выполнял свой долг.

Аврора испросила разрешения остаться в квартире подольше и теперь пыталась уловить здесь отзвуки голоса матери, который хоть немного разогнал бы черные тучи ее мучительных размышлений.

В тесной гостиной Дольгута большой рояль — единственная ценная вещь в доме — стоял открытый, словно в ожидании хозяина. Инстинкт прирожденной пианистки потребовал исполнить что-нибудь. Аврора повиновалась — сначала робко, затем со страстью, переходящей в исступление. Удивительно верно она повторяла мелодию, которую в детстве часто слышала от мамы. Каждый такт болью отзывался в сердце инспектора Ульяды, не посмевшего отнять у осиротевшей дочери это последнее утешение. Аврора играла и играла, пока у нее не заболели пальцы, снова и снова взывая к матери. Соседям, слышащим ее, казалось, будто в этой мелодии изливается неприкаянная душа Дольгута, которому не суждено покоиться с миром, раз он нарушил планы Господа призвать его в назначенный день и оскорбил Его грехом самоубийства.