Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лагерь — временное обиталище людей неунывающих, шумных, энергичных. Что они не лишены юмора, в полную меру дано ощутить даже в уборной, где над известным вырезом помоста прибита вверху жестяная, в траурной кайме, табличка. Она строго указует: «Следи за манометром!»
В палатке, где мне предстоит жить, на моем одеяле нарисована кем–то из предшественников символическая рожа — возможно, снежного человека, сразу не определишь. Рожа будет постоянно бодрствовать, охраняя мой сон. Что ж, ничего не имею против…
Здесь нас четверо. Все молодые, от восемнадцати до двадцати пяти. В этой компании я уже перестарок. Но ничего, надеюсь, мы столкуемся. Пока я исподволь к ним присматриваюсь и прислушиваюсь.
Одного я уже знаю. Это Вася Тутошкин — тот улыбистый парень в потешной фетровой шляпе, что угощал нас в автобусе конской колбасой. Спрашиваю, чем он занимается дома, то есть, короче говоря, интересуюсь профессией.
Профессии у него нет.
Оказывается, можно шить и без профессии. Без всепоглощающего увлечения радио или электронно–счетными машинами. Оказывается, можно, не мудрствуя лукаво, работать кладовщиком на каком–то складе спорттоваров и быть вполне довольным жизнью.
Вася Тутошкин, например, доволен.
Он хотя бы приятный парень — излучает что–то такое к нему располагающее. Подмигивает, кивая на соседа: каков, мол?..
Сосед, шахтер из Подмосковья, добытчик бурого угля, приобрел путевку в альплагерь, как в дом отдыха. Была лишняя путевка в месткоме — вот и дали. Езжай, шахтер, в горы, подыши синевой… Правда, он не очень огорчился, узнав, что такое альпинизм в натуральную величину.
Звать его Петром, он довольно тощ и оттого подвижен, уши у него лопухами, и нос массивный, и кадык выпирает мощно — что и говорить, это еще черновая обдирка, а не человек в отшлифованном виде. Кажется, задень его — и оцарапаешься, как об арматуру.
— Ухо, горло, нос, — шепчет Тутошкин, и я понимаю, что эта кличка пристанет к шахтеру накрепко.
Любопытно, что прошепчет Тутошкин кому–нибудь обо мне; я будто бы сколочен без особого изъяна и лицо в норме, но очкарик, без очков двух шагов не ступлю. Я долго форсил, и в десятом классе ходил еще без очков, у карты безнадежно плавал, тыча указкой наугад, но не подавал виду, что уже ничего ее различаю. Видимо, этим себе основательно повредил.
Паренек на кровати, что стоит к моей спинка в спинку, укладывается спать: уже давно свечерело, легла на парусину роса. В палатке прохладно.
Он недавний школьник, этот круглощекий Володя Гришечкин. У него голубые глаза. И физика, не столько дух, сколько букву которой он усердно усваивал с шестого по десятый, как видно, пошла ему впрок. На ночь он «заземляет» себя какой–то проволокой, в прямом смысле привязывает за ногу к спинке кровати — по его понятиям, все то электричество, которое вобрано им за день, уйдет в землю и облегчит ему сон. Гришечкин смолоду бережется от перегрузок. Он далеко пойдет.
Долго не могу заснуть. В соседней палатке знакомые мне латыши с устрашающим рыком исполняют на губах и на всяких подсобных инструментах импортные джазово–негритянские мотивы. Неунывающий народ! Нам бы в палатку такой накал, а то и впрямь дрожь пробирает.
Утром заглядывает плотный симпатяга в кожаной куртке на «молниях» — такие парни успешно занимаются борьбой. Оказывается, он тоже занимался борьбой, но потянуло к «интеллектуальному» спорту.
Хочет записаться к нам в отделение. Звать — Ким Попов.
— Но у нас еще никакого отделения, — говорю я.
— Уже разбивают. Из вашей палатки жук такой, в шляпе, тоже получил задание — он старостой будет, что ли.
— Быстро осваивается, — бормочу я. — Хотя кандидатура как будто подходящая.
Выходим из палатки, щуримся — непривычно яркое солнце. Мимо пробегает рослая, с накрашенными губами девица в шортах.
Ким уже знает ее и знает, что она вовсе не девица.
— Мадам Персикова, — вздыхает он. — Говорят, у нее двое детей. Но как сохранилась!
— Если двое детей, то у нее, вероятно, есть муж, — осторожно замечаю я.
— Да. Конечно. Мастер спорта Персиков. Они оба мастера и вместе здесь в лагере. — Внезапно Ким ожесточается. — У меня у самого жена и дочь, но я наблюдаю за Персиковой без угрызений совести. Никто не запретит мне любоваться красотой. Для меня эго процесс творческий.
Ну что ж, возможно, и творческий. Во всяком случае, красотой любоваться никому не запрещено. Для этого, пожалуй, стоит заниматься альпинизмом. И для этого и для того, чтобы хорошо сохраниться.
Вылезает на свет божий Гришечкин, заспанный, взлохмаченный. вероятно, уже вполне освобожденный от излишков электричества. Он беспокойно обозревает сверкающие грани Софруджу — нашей зачетной вершины. Видно, что он удручен.
— Неужели и спальный мешок в гору тащить?
— А в чем спать будешь? — спрашивает Ким. — Тебя, кроме спального мешка, еще знаешь как поднагрузят!
Гришечкин, молчит не меньше пяти минут — мучительно размышляет. И, вдруг встрепенувшись, говорит:
— А что еще, кроме спального–то, тащить? Вроде больше–то и нечего.
— А консервов дня на три, харчишек? А ледоруб, а набор веревок? А девчатам груз облегчать в порядке галантного обхождения? А дров для начала?..
Гришечкина становится жалко: у него такой пришибленный вид…
— Ты в физике силен, — говорю я, — вот и придумай какой–нибудь рычаг, систему блоков. Р‑раз — и на вершине.
Еще издали слышно сопение Тутошкина — у него на шляпе красуется уже не привычная всем нам кремовая лента, а мощный, шелковистого блеска, завязанный кокетливым узлом репшнур. Сразу видно, что альпинист.
Он переводит взгляд туда же, куда смотрим и мы, — на макушку Софруджу. Как всегда, он беспечен и мил. На него приятно смотреть.
— А, чего там, — смеется он, — мышь копны не боится. — Под «копной» он разумеет Софруджу. — Пойдем лучше девчат наших проведаем. Записал тут в отделение двух эстонок — как, ничего?..
— Ничего, — басит Ким. — Нужно крепить дружбу народов. А как у них конфигурация?
— Есть конфигурация, — туманно отвечает Тутошкин, сияя зубами; по–моему, он не знает, что за зверь эта конфигурация. — Такого добра навалом…
«Эстонки» оказались из Баку. Конфигурации у них нет. Все фикция! Одна, правда, еще туда–сюда, сдобная такая дивчина, а другая — худенькая, задумчивая. Я ее уже знаю: это моя соседка по автобусу, всю дорогу глазевшая на Теберду.
Она в общем ничего, и спортивная одежда ей идет. Финки — брюки со швом посередине — мягко обрисовывают ноги. Девушку зовут Катя Самедова. Но она не похожа на азербайджанку. И ее подруга тоже. Подруга, судя и по внешности и по фамилии, типичная армянка: Венера Сасикян.
Глаза у Венеры поразительные. Как у куклы, у которой они могут открываться и закрываться. И такие же игрушечно–неосмысленные.
— Люди, уже гонг на завтрак был, — радостно возвещает она, и мы тоже приходим в возбуждение: впервые нам предстоит отведать здешней стряпни.
В столовой много суеты. Каждому отделению отводят два стола Наши стоят в самом дальнем углу зала. Сюда не скоро доходит положенное нам пропитание.
Петр, уморительно прядая ушами, сетует:
— Кто точит зубы, а мы еще ножи точим.
В горах разыгрался нешуточный аппетит: видимо, разреженная атмосфера требует дополнительного пайка. Однако тоненькая Самедова почти ничего не ест. В чем у нее только душа держится.
Ким говорит ей участливо:
— Катенька, от вас останутся кожа да кости, если вы будете так питаться.
— Одно телесное указание, — доносится из–за другого стола — это острит некий настройщик музыкальных инструментов из Одессы. Я еще не знаю его фамилии.
Тутошкин снисходительно улыбается.
— Вот они скоро двинут в поход за талиями. Не затем, они сюда приехали, чтобы лишнее переедать. Чего там, вали свою порцию в мою тару. Мне, Катя, талия ни к чему.
Самедова краснеет, но молчит, отвернувшись к окну. Только чуть вздрагивают ресницы и губа с белесыми усиками — не усиками, а пушком.
Тутошкин гримасничает — то ли он подмигивает мне, то ли еще чего придумал. Но я не реагирую.
После завтрака он говорит:
— Обрати внимание — законная девчонка. Разве только малогабаритна, но она еще подрастет. Я тебе все время моргал, но ты? видно, мимики не понимаешь.
— А я думал, что у тебя нервный тик.
Тутошкин не обижается. Тутошкин человек лучезарный, омрачить его чем–нибудь невозможно.
У нас уже есть командир отделения — так называемый инструктор, — скоро сказка сказывается. Он перворазрядник, искусный скалолаз, отмеченный на всесоюзных соревнованиях золотой медалью. У него нет двух пальцев на правой руке. Тем более поразительно, что он удостоен медали именно за скалолазание. У него и фамилия — Беспалов, будто ему на роду написано лишиться пальцев.
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Сын - Наташа Доманская - Классическая проза / Советская классическая проза / Русская классическая проза
- Чертовицкие рассказы - Владимир Кораблинов - Советская классическая проза
- Броня - Андрей Платонов - Советская классическая проза
- Колымский котлован. Из записок гидростроителя - Леонид Кокоулин - Советская классическая проза
- Голубые горы - Владимир Санги - Советская классическая проза
- Журнал `Юность`, 1974-7 - журнал Юность - Советская классическая проза
- Я знаю ночь - Виктор Васильевич Шутов - О войне / Советская классическая проза
- Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов - Советская классическая проза