Детство и юность Катрин Шаррон - Жорж-Эммануэль Клансье

Тяжелая цепь со скрежетом разматывается и уходит вниз. Неужели она опустится в самую глубь земли? А кто там живет? Быть может, сам дьявол? Минуту цепь висит неподвижно, потом медленно ползет вверх. Мариэтта проворно перебирает руками спицы деревянного колеса, ворот поскрипывает, толстое бревно с трудом поворачивается вокруг оси, наматывая цепь.

Щеки Мариэтты раскраснелись от усилий, грудь высоко вздымается, ловкие руки движутся без остановки. «Какая она красивая, Мариэтта! Стану ли я такой красивой, когда вырасту большой?» Правда, большой Мариэтту не назовешь: она невысокая и тоненькая. И как похожа на мать, а ведь не родная ее дочь. Такие же темные волосы и блестящие черные глаза, только у матери они удлиненные и задумчивые. Мариэтта снимает ведро с крюка и, отстраняясь, чтобы не забрызгать юбку, ставит его на край колодца. Мгновение она стоит молча и неподвижно, о чем-то задумавшись. Интересно, о чем думает Мариэтта? С некоторых пор старшая сестра выбирает для своих нарядов самые яркие цвета.

Отец подтрунивает над ней за это пристрастие, а иногда сердится и говорит, что дочери крестьянина не пристало разыгрывать из себя барышню.

Мариэтта уже уходит с ведром в руке. Только лужица воды поблескивает на каменной закраине колодца. Катрин окунает пальцы в прохладную воду и старательно приглаживает свои светлые каштановые волосы, смачивает одну за другой тугие косички. Потом, лизнув указательный палец, проводит им по бровям, от переносицы к вискам, как это делает Мариэтта. «Я тоже буду красивой, когда вырасту! — шепчет она. — И у меня будут такие же розовые, голубые и зеленые корсажи! Крестный купит мне все, что я попрошу!» Отец часто говорит о Крестном: «Он тоже мой сын!» Но Катрин не обманешь. Нет, он ей не родной брат, этот долговязый девятнадцатилетний парень, застенчивый и чуть сутуловатый, с добрым взглядом больших близоруких глаз, Фредерик Леруа, которого все обитатели фермы Жалада привыкли называть Крестным, с тех пор как он — шесть лет тому назад — стал восприемником маленькой Фредерики-Катрин Шаррон. Катрин счастлива, что у нее с Крестным одно имя, и, хотя родные никогда не называют ее этим вторым именем, она ничуть не огорчается. Общее имя — это нечто вроде тайны между нею и тем, кто сажает ее, усталую, на свои широкие плечи, приносит гостинцы из города, а недавно подарил розовые ленты, которые мать заплетает ей в косы по воскресеньям. «У тебя нет матери?» — спросила однажды Катрин Крестного. «Твоя мать все равно что моя», — ответил он. Говорят, что когда Крестный осиротел, родители Катрин взяли его к себе. «А что значит „осиротел“?» — «Отец и мать у него умерли — вот что это значит», — пробурчал в ответ Марциал, пожимая плечами. Да разве отец с матерью могут умереть? Крестный говорит: «Твоя мать теперь все равно что моя». А Мариэтта наоборот: «Твоя мать — не моя мать. Ты, Катрин, мне не родная сестра, а сводная. Отец у нас один, а матери — разные». Бог ты мой, до чего все сложно! Но, в конце концов, Катрин эти сложности мало трогают. У нее-то ведь есть и родной отец, и родная мать, и Крестный, ее верный заступник. Он всегда с ней, и родители тоже всегда рядом, и Мариэтта, и братья… и все они — одно целое. Так уж повелось испокон веков. И ферма Жалада — она тоже существует всегда: и старый дом с его тяжелой дверью, которая так забавно скрипит, с кухней и спальней, где стоят три широкие деревянные кровати, а массивные ставни прорезаны сверкающими сердцами; и рига, и колодец, и хлев, и свинарник позади дома, откуда доносится пронзительный поросячий визг; и старая каштановая роща, и поля за ней… Все это было всегда, начиная с того холодного пасмурного декабря — месяца оборотней, — когда Катрин появилась на свет. Старшие братья — Марциал, Франсуа и Обен — говорят, что на их памяти тоже всегда существовала ферма Жалада, со всеми ее пристройками и угодьями. «Так было и так будет всегда», заявили они Катрин, а Марциал добавил, усмехаясь: «Во всяком случае, до тех пор, пока нам не исполнится двадцать лет и нас не заберут в солдаты».

Да, так уже повелось испокон веков: мальчишки идут в школу, потом на военную службу. А девочки — нет. Девочки остаются на ферме, стряпают, стирают, моют посуду, готовят месиво для свиней, пасут коров и овец, бегают к колодцу за водой… Так было всегда, с незапамятных времен, и так будет до скончания века!

* * *

Отойдя от колодца, Катрин побрела по тропинке, отделявшей каштановую рощу от большого луга. Верхушки высоких трав закрывали девочку почти с головой. Вдруг она услышала чей-то громкий голос: «Кати! Кати!» Это, должно быть, Обен звал ее играть. Катрин не остановилась, не ответила. Вскоре тропинка привела ее на край луга, и перед нею открылся небольшой — метра два шириной — канал. Когда-то по этому каналу подавали воду на старую мельницу, давно заброшенную и отданную во власть крапивы и колючего кустарника. Берега канала заросли камышом и дикими ирисами, круглые листья кувшинок и других водяных растений постепенно затянули его поверхность, и лишь кое-где среди яркой зелени проглядывали небольшие оконца чистой воды.

Катрин любила сидеть на берегу канала, глядя, как блики света и густые тени скользят по зеркальной глади. Время от времени она бросала в канал травинку или веточку и смотрела, как слабое течение медленно увлекает их прочь. Потом, растянувшись на берегу, она попыталась разглядеть свое отражение в воде, где мокли концы ее светлых косичек, и долго не двигалась, зачарованная игрой света и тени в таинственном подводном мире, куда старался проникнуть ее взор. Ослепительный диск, внезапно вспыхнувший, словно нимб, над ее отраженной в воде головкой, заставил девочку вскочить на ноги. На мгновение ей показалось, будто из темной глубины смотрит на нее лик святой девы, которую она видела в церкви, с таким же золотым сиянием вокруг головы.

Но тут же сообразив, что это всего лишь шутка июньского солнца, Катрин тихонько рассмеялась. И сразу мелькнула тревожная мысль: если солнце поднялось так высоко над каналом, значит, пора полдничать и отец, наверное, уже вернулся с поля. Вдруг он ждет ее на крылечке кухни? И Катрин опрометью бросилась по тропинке к ферме.

Тревога, однако, оказалась напрасной: мужчины еще не возвращались.

Фелавени, растянувшийся на каменных плитах двора, приветствовал ее радостным тявканьем. Но, вместо того чтобы войти в кухню, Катрин, сорвав на ходу розочку с чахлого куста, обогнула дом и побежала смотреть на кроликов.

Навстречу ей попался Обен.

— Где ты пропадала все утро? — недовольно спросил он. — Вот съест тебя когда-нибудь волк, тогда узнаешь! Катрин чуть не заплакала.

— Ты гадкий! — крикнула она. — Скажу маме, что ты гадкий!

— Глянь-ка, — перебил ее Обен.

Он стоял перед проволочной клеткой, висевшей на стене, и глядел, как рыжая белка грызет орех; сидя на задних лапках, зверек вертел в передних орешек, надкусывая его острыми зубами. Пышный хвост султаном торчал сзади.

Крошечный блестящий глазок пристально следил за детьми.

— Да, — завистливо вздохнул Обен, — Марциал с Франсуа мастаки… Знают все норки, все гнезда…

— А почему они не берут тебя с собой? — спросила Катрин.

— Говорят, что я еще маленький, — потупился мальчик. Когда он снова взглянул на белку, в серой глубине его глаз внезапно блеснула искорка.

— Глянь-ка, — сказал он снова.

Покончив с орехом, белка забралась на деревянное колесо, которое смастерил Франсуа, и, перебирая лапками спицы, вертела его все быстрей и быстрей.

— А что, если открыть дверцу?

— Нет, нет, нет! — умоляюще вскрикнула Катрин.

— А почему? Подумают, что клетку плохо закрыли и белка…

— Нет, — повторила Катрин, — белка все расскажет Франсуа… Обен удивленно покосился на сестренку и скорчил презрительную гримасу.

— Ха… — насмешливо протянул он. — Девчоночьи выдумки! — И добавил, словно для себя: — Ничего! После дня всех святых Марциал закончит ученье и начнет работать на ферме. А вместо него пойду в школу я. Франсуа останется один, вот и придется ему дружить со мной… — Он взглянул на Катрин: — Думаешь, белки такие же ябеды, как вы, девчонки?

Повернувшись к сестренке спиной, Обен припустил к дому.

Катрин побежала за братом.

Не успела она ступить на первую ступеньку крыльца, как две узловатые загорелые руки подхватили ее, подкинули чуть не до самого неба, с головокружительной быстротой опустили вниз — восхитительны, захватывающий дух полет — и осторожно поставили на пол кухни. Катрин улыбнулась Крестному: это он так встречал ее.

Стоя возле очага, где догорало несколько головешек, Мариэтта сердилась: эти дети сведут ее с ума, вечно они запаздывают! Мать расставляла вдоль длинного стола миски с супом.

— Ну, — провозгласил отец, — за стол, ребятишки! Прохлаждаться некогда!