Оккупация (СИ) - Валерий Рыбалкин

5.

Наконец на какой-то станции узники поняли, что состав расформировывают. Несколько вагонов загнали в тупик, и спустя пару часов двери, наконец, открыли настежь. Огромные длинные бараки, огороженные колючей проволокой, предстали взору невольников, которых тут же пересчитали и построили перед пустыми вагонами. Какой-то важный немец в форме объявил, что они находятся на территории Великой Германии, являются её неотъемлемой собственностью и должны трудиться не за страх, а за совесть ради процветания тысячелетнего рейха. Затем пленников рассортировали по возрасту, полу и строем повели на санобработку.

После мытья в душе девушкам выдали какие-то арестантские полосатые халаты, уточнили списочный состав и стали по очереди вызывать в помещение, из которого доносились истошные крики тех, кто зашёл раньше, и чувствовался сладковатый запах чего-то палёного. Таню обуял дикий страх перед этой страшной комнатой пыток, откуда никто не возвращался назад. Она не помнила, как шагнула за дверь, как её схватили двое здоровенных мужиков, обнажили плечо, а третий приложил к телу раскалённое докрасна клеймо. Ужасная боль пронзила тело несчастной узницы. В соседнем помещении санитары наложили на рану повязку и направили едва стоявшую на ногах девушку в столовую, где, морщась и плача от невыносимой боли, сидели за столом её подруги и, несмотря ни на что, с жадностью поедали похлёбку, смрадная вонь которой отдалённо напоминала запах человеческой пищи.

Нары в бараке с одеялами и подушками показались девушкам истинным раем: впервые за много дней они могли спать лёжа, блаженно вытянув ноги. Когда через какое-то время раны на плечах зажили, на их месте стали видны номера - у каждой свой, индивидуальный. Полонянок построили, и вновь на чистейшем русском языке перед ними говорил тот самый немец в форме, комендант лагеря. Он сказал, что свои старые имена девушкам придётся забыть, что вместо имени у каждой теперь будет номер, выжженный на плече, и что скоро приедут фермеры, у которых им придётся работать. Если же пленницы не будут стараться, то хозяева имеют полное право обменять их в лагере на других, работящих. А нерадивые будут наказаны и отправлены в другое место, где их всё равно заставят трудиться на благо великой Германии. Но он, комендант, искренне не советует никому доводить до этой крайности и надеется на примерное поведение всех работниц.

6.

Таня и ещё две девушки постарше попали на ферму Зикхреда, пожилого расчётливого немца плотного телосложения и спокойного незлобливого нрава. Хозяйство у него было большое - кони, коровы, овцы, куры, огород и поле, засеянное пшеницей. Старшие сыновья служили в армии, и маленький трактор, а также пара батраков, позволяли фермеру быстро и слажено справляться со всеми делами. Мужчин из лагеря Зикхред брать не захотел - мороки с ними не оберёшься. Женщины - другое дело, их можно легко обломать, заставить работать. Его жена Магда следила, чтобы полонянки не сидели без дела, да и сама тоже трудилась вместе с ними, покрикивая на работниц для порядка.

Кормили девушек неплохо, но вкалывать приходилось от зари до зари. Труд на земле отвлекает от дурных мыслей. Постепенно Таня привыкла к такой жизни - молодые легче адаптируются к любым условиям, и через год несчастной пленнице всё прошлое казалось далёким и нереальным сном. Батрак-немец, молодой парень, как-то пытался приставать к полонянке, но девушка подняла такой крик, что услышала хозяйка, которая сказала парню нечто резкое. Такое, что его поползновения сразу же прекратились. Правда чуть позже выяснилось, что забеременела одна из подруг Тани, которая оказалась более покладистой. Был большой скандал, батрака уволили, а беременную девушку хозяин обменял в лагере на другую.

Ходили слухи, что там, куда её отправили, проводили какие-то ужасные эксперименты над людьми, брали кровь у детей, но здесь, на ферме, Зикхред относился к работницам ровно и спокойно. Впрочем, к своим коровам и лошадям он относился так же, стараясь, чтобы все были здоровы и приносили прибыль. С тех пор перспектива оказаться в страшном лагере пугала девушек больше, чем любое самое сильное наказание на ферме, и полонянки работали, не покладая рук, лишь бы хозяева были ими довольны.

Наши войска освободили несчастных пленниц только весной сорок пятого. Однако прежде, чем отпустить, особисты долго мурыжили их допросами и проверками. Как-никак, ведь узники лагеря три с лишним года работали на благо фашистской Германии. Но сколько было таких невольных пособников врагу - не сосчитать! В конце концов, большинство невольниц были отпущены и разъехались по домам. Клеймо на плече, прядь седых волос и загубленные человеческие души, не способные больше любить и верить людям, были им, двадцатилетним, «наградой» за «доблестный» труд в годы этой ужасной войны.

7.

Антонина, оставшись в оккупации - без дочери, с малолетним Валентином на руках, долго была сама не своя от горя. Думала: что она скажет мужу, когда тот вернётся домой? Не уберегла, не сохранила родную свою красавицу, кровинку… Детей у неё больше не будет - годы не те. Да и зачем нужны другие дети, если все они без памяти любят, скорее, любили ненаглядную милую Танюшу? Несчастная женщина почему-то думала, что больше никогда не увидит своё дорогое дитя, которое растила в любви и ласке. Для чего? для фашистского рабства?!

Забегая вперёд, скажу, что в какой-то степени она оказалась права. Татьяна вернулась из плена совсем другим человеком - необщительным, малоэмоциональным, замкнутым в себе. В глазах девушки, порой, угадывались какие-то не свойственные ей ранее злобные звериные искорки. И ещё - она никогда, до конца своих дней, не носила платьев с коротким рукавом...

Жизнь в оккупированном донецком городке текла своим чередом. Все оставшиеся более или менее трудоспособные мужчины были отправлены на восстановление шахт Донбасса. Содержались они за колючей проволокой в построенном ими же бараке, и только изредка к воротам лагеря допускались родные, приносившие несчастным еду, хотя сами при этом жили впроголодь.

Вылазки партизан наносили ощутимый ущерб фашистам, которые до ужаса боялись лесов и снегозаграждающих посадок вдоль железных дорог. В конце лета 1942-го года и всю осень женщин заставляли вырубать деревья и кустарники, чтобы было видно с проходящего поезда не только партизан, но и любого прохожего. По подозрительным стреляли без предупреждения.

Отказаться от работы было нельзя, и Антонина ходила на эти лесозаготовки, оставляя, как и другие, семилетнего Валентина соседке, древней старухе. Женщины делились с бабушкой продовольственными пайками, которые получали за работу у немцев. Так и жили.

Но не все оккупанты были извергами. В городе стояли итальянцы, союзники Германии. Многие из них искренне сочувствовали нашим людям, помогали им. Однажды полицаи задержали женщину, уклонявшуюся от принудительных работ. Её долго били, допрашивали, пытаясь дознаться, не связана ли она с партизанами. Проходивший мимо управы итальянский офицер через окно услышал крики несчастной. Зайдя в дом, он увидел, что пьяный изувер пытается её насиловать. Удар кулаком - и расквашенный нос насильника стал расплатой за издевательства. Эмоциональный монолог разгневанного иноземного воина отрезвил не в меру ретивого фашистского нахлебника, который без перевода понял, что от него требуется. Женщину отпустили, и она, не дожидаясь нового ареста, действительно, ушла к партизанам.

Захватчики не церемонились с местным населением, считая порабощённых людей низшей расой. За каждого убитого немца – но не итальянца - они расстреливали сто заложников - женщин, детей, всех подряд. Страшная штука война. Здесь человек, солдат, становится убийцей помимо своей воли. И если он не выполнит приказ убивать, то тут же сам будет расстрелян за это по законам военного времени. Жестокая машина с хрустом перемалывает людские жизни. Бесценные жизни, каждая из которых - целый мир со своими мыслями и переживаниями, любовью и ненавистью, горем и счастьем... В мясорубке кем-то объявленной бойни человеческие души становятся разменной монетой, ужасной платой за кровожадные амбиции расчётливых, равнодушных к чужому горю правителей.

8.

Но война войной, а обед - по расписанию. Ещё весной 1942-го года комендант города распорядился посадить картофель. Было выделено большое поле за городом, и ближе к осени, когда второй хлеб начал поспевать, староста, боясь ответственности, попросил своего благодетеля-коменданта поставить там охрану. Украдут, мол, оголодавшие жители немецкий стратегический продовольственный запас. Глава города обещал подумать, и через пару дней по обе стороны немецкого огорода стояли две высокие, видные издалека виселицы с развевающимися по ветру верёвочными петлями. Все понимали, что оккупанты не шутят, и со страхом обходили стороной это ужасное место.