Северная симфония - Андрей Белый

На вершине король в красной мантии простирал руки востоку.

Королева улыбалась.

Алмазные слезы капали из пролетающей тучи. Низкое темное облако прошло на туманный запад.

А прямо была лазурь свободная и бледно-голубая,

В тот час родилась королевна. Пала красная мантия на мрамор перил. Король, весь в белом шелку, весь в утренних, алмазных искрах, молился над ребенком своим.

И навстречу молитве сияла голубая бесконечность, голубая чистота восходящей жизни.

Король пел над ребенком своим. Он с каждым аккордом срывал со струн розу.

И день проходил. Стая лебедей потянула на далекий север. Звезды – гвозди золотые – вонзались в сапфировую синь,

С песней уснул король над ребенком своим. Уснула и мать над ребенком своим.

Они были одни, одни во всем мире.

Вечность строгою птицею летала во мраке ночном.

Королевна росла на вершине.

Бывало, мать, вся в шелку, говорит ей чудесные слова, отец молится на заре.

А вдали летят белые лебеди, окруженные синевой, и она следит, как исчезают они в мимолетном облачке, как кричат в белоснежном облачке.

И она склоняет голову на плечо к матери. Закрывая синие очи, слушает песни отца.

Отец срывает со струн розу за розой… Алые, белые – летят они вниз, освещенные легкой зарею.

Жемчужные слезы капают из пролетающей тучки, а деревья шумят в тумане на заре.

И маленькой королевне кажется, что она получает невозможное, и она подпевает королю-отцу.

В голосе ее – вздох прощенных после бури, а в изгибе рта – память о далеком горе: точно кто-то всю жизнь горевал, прося невозможного, и на заре получил невозможное и, успокоенный, плакал в последний раз.

Но раз вплелась печаль в песни отца, в песни короля. И только белые цветы, белые и смертельно бледные, слетали со струн.

И король поник и сидел без кровинки в лице.

Точно он, король, почуял лёт бесшумного темного лебедя из родимых стран. Звали темного лебедя лебедем печалей.

Так жили они на вершине башни, упиваясь высотой в своем одиноком царстве.

Серебро блеснуло в кудрях у короля. Морщины бороздили лицо матери.

За летом наступала осень. Темные тучи отражались в реке, блиставшей свинцовыми полосами.

Одинокая сосна плыла вдаль опущенной вершиной. Серый туман заволакивал вершины дерев.

Уходили жить под террасу в изразцовую комнату. Изредка прогуливались вдоль террасы.

Королевна выходила в теплом одеянии, отороченном горностаем. Почтенный король прятал свои руки в рукава от стужи.

Он любил топтаться на месте, согреваясь. Его нос становился красным. Оглядывая окрестности, он говаривал королевне: «Скоро выпадет снег».

Пролетали и каркали вороны.

Надвигалось ненастье. Мать сиживала у окна в изразцовой комнате. Не смела выйти на осенний холод – вся седая, вся строгая, вся покорная судьбе.

Отец поговорит о минувшем горе. Голову склонит. Стоит опечаленный.

Тогда прилетал лебедь темный и садился на перила террасы.

Королевна боялась лебедя темного. Звали лебедя лебедем печален.

А потом проливались ливни. Стояла сырость. Приходила северная зима. Блистала по ночам у горизонта полярным сиянием.

Над лесными вершинами пролетал ветер, Ревун, сжимая сердце смутным предчувствием.

Было тепло и уютно в изразцовой комнатке. Была изразцовая комнатка с очагом, тихо пылавшим, с мехами по стенам, с парчовыми и бархатными лавками.

Здесь, прижавшись друг к другу, коротали зиму.

А над головою словно ходили… Раздавались шаги на террасе. Словно отдыхал один из холодных летунов замороженного полюса.

А потом вновь летун срывался, продолжая хаотическую бредню.

В изразцовой комнатке слушали вьюгу и не жаловались. Только в окошке стоял плач, потому что оттуда била тусклая мгла и там мелькали бледные вихри.

Молодая девушка дремала на коленях державной матери. Отец, сняв свою красную одежду и оставшись в белом шелку и в короне, безропотно штопал дыры на красной одежде и обшивал ее золотом.

Раз в год ночь зажигалась огнями: невидимые силы возжигали иллюминацию. Сквозь морозные узоры из окна рвался странный свет. Всюду ложились отсветы и огненные знаки.

Король подходил к королевне в своей заштопанной одежде, обшитой золотом. Трепал по плечу. Говорил, сдерживая улыбку: «Это рождественская ночь…»

Иногда в окнах пропадали морозные узоры. Чистая ночь смотрела в окно.

В глубине ночи – в небесах – горели и теплились иные, далекие миры.

Приникнув к окошку, все втроем любовались небом, вели речь о лучшем мире.

А потом начинались первые весенние приветы.

Так проходил год за годом.

А в далеких северных полях одиноко торчал сонный город, повитый грустью.

Почивший король все сидел на гробнице, поджидая убежавшего сына. Шли года, а сын не возвращался.

Тогда мертвец сжал в руке своей жезл и гордо пошел к одинокому дворцу, возвращался обратно, влача за собой пурпур мантии.

Вот уже он всходил по мраморной лестнице, над которой повисло странное облако. Вот он уже входил в тронную залу. На тяжелом троне восседал Мрак, повелитель этой страны.

И старик сел на трон и призвал черного лебедя. И говорил лебедю своим глухим, холодным голосом: «Лети к моему неверному сыну и зови его сюда… Здесь погибают в его отсутствии.

«Скажи ему, что я сам встал из гроба и сел на трон в ожидании его»…

Лебедь вылетел в открытое окно. Взвился над царским садом. Задел наклоненное дерево… И дерево вздрогнуло и, вздрогнув, опять уснуло.

Светало. В готические окна пал красный луч. Со стен равнодушно взирали изображения пасмурных рыцарей.

На троне сидел мертвый владыка, поникший и столетний, заалевший с рассветом.

Весенней ночью король с королевой сидели на вершине башни в зубчатых коронах и красных, заштопанных мантиях.

Королевна стояла у перил, вдыхая весну. Она была красавица севера с синими глазами и с грустной улыбкой, таящей воспоминания.

Король запел свои песни старческим голосом, пытаясь проводить дрожащими пальцами по струнам лютни.

Со струн сорвался только один цветок, да и тот был бледен, как смерть.

И король поник.

На зубцы короны сыпался вечерний блеск. Они горели, будто вспыхнувший венок алых маков.

Запахнувшись в свой пурпур и увенчанный маками, чуял он бесшумный лет птицы из родимых стран.

А в небесах летал черный лебедь и манил за собою короля. Он пел о покинутом народе и звал на далекую родину… От этого зова деревья, колыхаемые, уплывали вдаль сонными вершинами.

Король сидел со стиснутыми губами. Черная тень его распласталась на мраморе террасы. Уже месяц – белый меланхолик – печально зиял в вышине.

И вот он встал. Простирал руки окрестностям. Он прощался. Уходил на родину.

Говорил жене и дочери: «Возлюбленные мои; зовут из туманной дали…

«Мой народ зовет… Мой народ в темноте, в убожестве… Зовет.

«Скоро приду… Скоро увижусь с вами… Приведу народ из туманной дали…

«Не горюйте, о, возлюбленные мои!»

И король стал спускаться в низины по витой, беломраморной лестнице, и королевна простирала ему свои тонкие, белые руки, прощаясь с отцом, но ее удерживала мать; слезы текли из глаз державной матери, застывали в морщинах.

И сам король закрывал морщинистое лицо свое красным рукавом. Он не раз останавливался на витой лестнице.

Заглядывал в башенные оконца. Видел черного лебедя, распластанного в небе. И не смел вернуться.

Спускался все нгоке. Закрывалась даль стонущих изогнутых сосен.

Что-то шумело кругом свежим ревом. Когда оно отходило вдаль, деревья будто прислушивались к уходящим порывам.

Скоро увидели короля внизу, внизу на лесной поляне. Он казался совсем маленьким.

Он махнул рукою и что-то кричал. Ветер отнес в сторону его слова. Он ушел в лесную глушь.

Восточная туча, всю ночь залегавшая на горизонте, вспыхнула утренним огонечком. Королевна утешилась.

Низкое темное облако прошло на туманный запад; оттуда перестали капать алмазные слезы.

Утешенная королевна напевала, хлопая в ладоши: «Еще придет… Еще увидимся с ним…»

Стволистая даль темнела синевой… В лесу заплутался усталый король. Его пурпур был весь изорван и зубья короны поломаны.

Он не мог выбраться ни в далекие, северные поля, чтобы идти к родному городу, ни вернуться назад.

Он горевал о покинутых.

Стволистая даль темнела синевой.

У серебряного ручейка отдыхал сутулый колосс, одинокий в этом мире.

Ведь он был только сказкой.

Часы текли за часами. Холодная струйка ручейка прожурчала: «Без-вре-менье…»

Колосс встал. Забродил по окрестностям. Одинокий! Непонятный!..

Снега горбатых гор сверкали лиловым огнем.

Лебеди знакомой вереницей на заре тянулись к далекому северу.

Королевна вышла на террасу башни в легких розовых шелках. Старая мать шепталась и грезила в изразцовой комнатке.