Петропавловская крепость - Татьяна Жарикова

Момбелли, гвардейский офицер, перебил Баласогло, заступился: не надо бранить тех литераторов, которые принадлежат к их обществу, их и в том большая заслуга, что они разделяют общие с ним идеи.

Петрашевский продолжал теперь спор в одиночку, теребил свою длинную бороду, стоя у стола, обдумывал, как точнее записать свои мысли. Журнал необходим. Нужно начинать вести пропаганду через печать. Пора приспела. Размышления прервал звон колокольчика. Михаил Васильевич недовольно поморщился: поздновато кто-то явился. Он вышел в коридор, открыл и увидел на лестничной площадке управляющего Третьим отделением генерала Дубельта с офицером в голубом и двумя жандармами.

- Ба, Леонтий Васильевич! - воскликнул Петрашевский, раскидывая руки, словно собирался обнять Дубельта. - Собственной персоной!... Что же Вы так поздновато, - укоризненно продолжал он, отходя вглубь коридора, чтобы пропустить жандармов. - Часика бы на три пораньше... Гости были. Я ведь, как Вам известно, по пятницам принимаю...

- Господин Петрашевский? - строго спросил, входя, генерал. Одевайтесь!

- По-моему я одет, - оглядел себя Михаил Васильевич. После ухода гостей он переоделся в домашнее. - Ночью я иначе не одеваюсь!

- Вы не знаете куда Вас повезут...

- Догадываюсь, - перебил, усмехаясь, Петрашевский.

- ...и перед кем предстанете, - закончил Дубельт.

- Неужто перед самим... - с наигранным испугом поднял Михаил Васильевич глаза к потолку.

- Не поясничайте... Прошу одеваться!

- Тогда надо... тороплюсь, - двинулся Михаил Васильевич в комнату. Он слышал, как Дубельт сердито приказал:

- Обыскать!... Все бумаги, письма, книги связать!

Петрашевский догадался, что генерал сердит потому, что ожидал, что появление его вызовет трепет, испуг, а его встретили с иронией.

- Леонтий Васильевич, - крикнул он из комнаты насмешливо, - не смогут жандармы приказ Ваш выполнить! Книг у меня столько, что бечевки не хватит.

Генерал ответил не сразу. Видимо, обдумывая ответ. Произнес в тон Петрашевскому:

- Мы знали куда ехали. Запаслись!

Обыск продолжался часа два. Бумаги и письма взяли с собой жандармы. Квартиру опечатали и вышли на улицу.

Утро серенькое, туманное. Дождик перестал. Тихо. Фыркнула лошадь. У подъезда стояла карета. Кучер, дремавший на облучке, услышав шаги, стук двери, поднял голову и стал расправлять вожжи:

- На Фонтанку! К Цепному мосту, - бодро бросил ему Петрашевский и по-хозяйски, первым, полез в карету.

Жандармский офицер удержал его за локоть.

- Не торопись!

Пропустили вперед жандарма с двумя пачками бумаг. Потом офицер подтолкнул к двери Петрашевского.

3

В третьем отделении поднялись в большой зал, где было многолюдно и все знакомые лица: Федор Достоевский, Момбелли, Дуров, все вчерашние гости, всего, наверное, десятка три будет, и между ними господа в голубых мундирах.

С удивлением увидел младшего из братьев Достоевских, Андрея. Петрашевский познакомился с ним, когда навещал Федора, но у себя Андрея никогда не видел. Вероятно, взяли его по ошибке, вместо Михаила. Возле одной двери столпилось несколько человек вокруг невысокого лысого чиновника, у него был какой-то список в руках. Момбелли увидел вошедшего Петрашевского и энергичным жестом пригласил его к группе вокруг лысого чиновника. Достоевский тоже поманил туда же Михаила Васильевича.

- Недосуг мне, господа, - громко ответил Петрашевский, снимая свою широкополую до нелепости шляпу и кланяясь. - Спать хочется зверски, вздремну малость.

Он растегнул широкий плащ, устроился в кресле у окна и надвинул шляпу на глаза.

Напрасно не подошел он к ним. Мог бы увидеть в списке, по которому лысый суетливый чиновник проверял арестованных, перед именем Антонелли надпись карандашом: "агент по найденному делу". Но не узнал этого Петрашевский и сказать ему не успели. Голубые мундиры вдруг засуетились, отводя арестованных друг от друга, и замерли. В зал вошел шеф жандармов граф Орлов. Вслед за ним несколько офицеров, звеневших шпорами и сверкавших эполетами с золотым и серебряным шитьем. Орлов остановился. Лысый чиновник со списком суетливо подскочил к нему и что-то тихо проговорил.

- Сколько всего арестовано? - спросил Орлов.

- Тридцать четыре, Ваше сиятельство.

Граф Орлов повертел в руке список и ступил два шага вперед.

- Изволили, господа, незаконными делами заниматься? - строго спросил он, сердито оглядывая в тишине арестованных.

- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, - громко произнес Петрашевский, отодвигая пальцем шляпу на затылок.

Все разом повернулись к нему. Кто-то коротко хохотнул. Михаил Васильевич по-прежнему сидел в кресле и невинно глядел на графа Орлова.

- Встать! - рявкнул граф.

Один из жандармов подскочил к Петрашевскому, намереваясь силой поднять его, но Михаил Васильевич оттолкнул его и встал сам.

- Кто такой? - грозно глядел на него граф.

- Титулярный советник Михаил Васильевич сын Буташевич-Петрашевский, спокойно ответил Петрашевский.

- А-а, главный возмутитель?! Что Вы сейчас имели в виду? - сердито спросил граф.

- Вы о Юрьеве дне?... Сегодня же двадцать третье апреля, Юрьев день... Это я имел в виду, - невинно развел руками Петрашевский.

Граф Орлов отвернулся от него и уже без пафоса произнес, что специальная комиссия произведет строжайшее расследование всех поступков и намерений арестованных. Проговорив это, граф Орлов поспешно направился к выходу, словно, опасаясь, как бы еще какую насмешку не услышать в ответ. Офицеры зазвякали шпорами следом.

4

- Господин Достоевский! - громко произнес жандарм, появляясь в двери комнаты, куда только что вошел генерал Дубельт.

Федор Михайлович слегка вздрогнул, поправил жилет и откликнулся:

- Я здесь.

На мгновенье все примолкли.

- Прошу! - указал рукой на дверь жандарм.

В комнате генерал Дубельт сидел за столом. Худощавое лицо его с широкими усами, распустившимися по обеим щекам и слившимися с бакенбардами, было доброжелательным.

- Достоевский? - спросил Дубельт и, не дожидаясь ответа, указал на кресло.

Федор Михайлович осторожно присел, опустился в кресло. Генерал наблюдал за ним с улыбкой, потом заговорил с ноткой сожаления в голосе:

- В числе прочих, Вам хорошо известных лиц Вы арестованы как соучастник преступных намерений, направленных против могущества и спокойствия Российского государства. Следствие обнаружит во всей полноте степень Вашего участия в сих намерениях, теперь же мы вынуждены препроводить Вас для заключения в крепость... Поручик! - обратился он к стоявшему у окна офицеру, - арестованного препроводить в Петропавловскую крепость.

Федор Михайлович поднялся. Встал и Дубельт.

- Сожалею, что и Вы, господин Достоевский, среди этих... прочих... Сожалею... А могли бы послужить достойным образом отечественному просвещению...

Федор Михайлович перебил, вспылил:

- Служил и служу... Как могу и нахожу нужным...

- Нужным-с? - переспросил с удивлением Дубельт. - Для кого же это нужно? Впрочем, я еще буду иметь возможность услышать от Вас объяснения насчет Ваших нужных поступков... Извольте следовать с поручиком...

Петрашевского поместили в камере номер один Алексеевского равелина Петропавловской крепости. Выдали старый арестантский халат, большие туфли без задников, и теперь Михаил Васильевич, посвистывая, бродил по камере, разглядывал стены, койку с ветхим матрацем, стол, зарешеченное окно с закрашенными нижними стеклами, вентилятор. Подошел к окну, потрогал пальцем отставшую от стены окраску, висевшую лоскутами. Услышав голоса за дверью, поднял голову, прислушался. Шаги в коридоре замерли возле двери его камеры. Позвякивание ключей донеслось, потом ключ заскребся в двери, звякнул засов. Первым вошел комендант крепости Набоков, толстый пожилой человек в генеральском мундире, за ним высокий одноглазый старик, подполковник, и бородатый надзиратель.

- Как устроились? Все ли имеете? - быстро и нетерпеливо проговорил генерал. - Я комендант крепости!

Он, видимо, ожидал, что Петрашевский ответит, что ничего не требуется, как это отвечали другие, и готов был тут же повернуться и выйти, но Михаил Васильевич ответил быстро, стараясь говорить недовольным и раздражительным голосом:

- Как это все? Ничего я не имею! Чем Вы гостей уважаемых встречаете? Сами видите, - указал он рукой на стол, - пустота! Где "мадера", спрашивается? А рябчик? Учтите, я люблю поджаристый, с корочкой!.. И насчет самоварчика похлопочите... пастилы, варенья крымского не забудьте!

Толстый генерал смотрел на Петрашевского изумленно, даже чуточку рот приоткрыл.

- Шутить изволите, - только и нашелся, что ответить генерал, повернулся и вышел из камеры.

Достоевского бил озноб. Он, сгорбившись, прижав руки к груди, бродил по камере, тихонько постанывал, вспоминал, как солдат туго перетягивал рукопись недописанной части романа. "Неужели все! Неужели та голова, которая создавала, жила высшею жизнью искусмтва, неужели та голова срезана с плеч моих?"