Лохматый - Камиль Зиганшин

Только тут полураздетый Лапа почувствовал, как трясется от страха и холода все его тело. Закопавшись в сено, он натянул сверху кусок брезента и настороженно вгляделся в удаляющийся непроницаемо-черный лес. Страх постепенно отпускал, уходил как бы внутрь. Но раз за разом прокручивая в памяти происшедшее, Лапа невольно ежился.

Въехав на окраину деревни, он попридержал запаленного коня: «Как бы не загнать. Добрый все же у меня мерин. Другой не сдюжил бы такой гонки».

Подъезжая по унылой, пустынной улице, к своей красавице-избе за сплошным крашеным забором, расчувствовался: «мог ведь и не увидеть больше».

Ставни были плотно закрыты. Свет не горел.

— Спит чертовка. Ей-то что, — пробормотал Лапа, вылезая из саней. Открыл ворота, загремел сапогом по двери.

В доме глухо завозились. Поспешно засеменили. Лязгнул засов. Дверь приоткрылась и Лапа, не взглянув, прошел мимо тощей фигуры в сени. Щелкнул выключателем. Темно.

— Лампочка перегорела, Федя, — тихо пояснила жена. Лапа чертыхнулся и скрылся за ситцевыми занавесками жарко натопленной горнице.

— Не думала, что так скоро. Назавтра ждала, — оправдывалась всполошившаяся хозяйка.

— Давай, мечи на стол, чай поставь, замерз, — тяжело выдохнул он, опускаясь на табуретку. — Эх, черт, Гнедко-то на улице, — и, нахлобучив старую ушанку, поспешно выскочил.

Распряг и завел мерина в теплое стойло. Накрыл подрагивающие, взмыленные бока попоной. Подложил в кормушку охапку сухого душистого сена.

— Отдыхай, ешь. Вот тебе еще за службу, — подсовывал благодарный Лапа, но мерин почему-то отвернул морду.

— Ты чего? Да если бы не Лохматый — мы все погибли б. Понимаешь — все! А я спас тебя, спас, — горячо зашептал Лапа. Но конь тяжело дышал и упорно смотрел в сторону.

«А может не погибли б?» — неожиданно уличил кто-то изнутри. «Топором саданул одного, глядишь, другим острастка, а то и на порубленного собрата позарились бы».

От этой простой мысли Лапа поежился. «Совсем я расклеился. Чего голову себе морочу… Что сделано, то сделано. Все правильно…»

Проходя мимо конуры, Лапа зацепил цепь. Она сиротливо звякнула и обожгла сердце тупой болью. Пересиливая внезапно навалившуюся слабость, Федор Дементьевич воротился в избу.

Жена ждала у накрытого стола. Умывшись в прихожей, сел за него, прижался спиной к теплой печке и замер.

— Ну, как съездил Федя? Видал молодых-то?

— Видал… Живы — здоровы. Хоромы большие, со всеми удобствами. Даже топят газом. Обещают на недельку приехать… Помогут по хозяйству.

— Да у них, поди, у себя в дому ничего не делано, — робко возразила жена.

— Ничего, у себя завсегда успеется.

— Мясо-то продал?

— А то нет! Мясо — не редька, только свистни, — Лапа нащупал завораживающе толстую пачку купюр и, вспомнив про подарок, вынул из другого кармана сверток.

— Держи, — развернул он цветастый платок.

— Ой, спасибо, Федя! Ой, спасибо!… А хорош-то как!

— Будя трепаться, — грубовато оборвал Лапа, хлебая ложкой суп.

Примерив обнову у зеркала, жена еще более оживилась. На губах заиграла несмелая улыбка. Прибирая со стола, она сказала:

— Пойду Лохматому супу снесу. Лапа чуть не поперхнулся.

— Ложись-ка лучше, сам покормлю. Посмолю заодно перед сном, — торопливо возразил он, — да и Гнедко скоро поить.

И взяв миску, вышел на свежий воздух. Покурил. Напоил Гнедко. Опять покурил. Сколько ни старался Лапа заставить себя думать о происшедшем, как неизбежном и оправданном, но гибель Лохматого занозой сидела в мозгу, палила огнем.

В постели Лапа без конца ворочался с боку на бок. Перед воспаленным взором вновь и вновь возникала одна и та же картина: сквозь вихри снежной пыли взлетает темный силуэт, плавно переворачивается в воздухе и скрывается в гуще голодной, разъяренной стаи. Взлетает, переворачивается и…

Под окном чудились странные, непонятные вздохи. Он подолгу прислушивался к ним и наконец незаметно забылся. И опять стая догоняла, окружала его, неумолимо затягивая живую петлю все туже и туже. В голове возник и нарастал гул смерти. А…а…а…! — заметался Лапа.

— Федя, ты чего? Что с тобой? Заболел? — трясла за плечо жена.

Лапа затравленно уставился на нее — не мог взять в толк, где находится. Он все еще жил привидившимся. Наконец, оглядевшись, узнал свой дом и жену.

— Фу ты, — облегченно выдохнул он.

— Чего кричал так, Федя? — встревоженно допытывалась супруга.

— Мяса видать переел. Мутит. Недоварила верно… Спи…

Жена участливо долго гладила сивые, непокорные кудри мужа. Так и заснула, оставив маленькую жесткую ладонь на голове. Лапа осторожно убрал ее. Напряженно лежал, вслушиваясь в ночь. Чем старательнее пытался Лапа отвлечься, думать о чем-нибудь приятном, тем назойливей лезли в голову мысли о Лохматом.

С щемящей тоской вспомнилось, как принес его, еще безымянного щенка, домой. Как радовался, что растет сильным, не признающим чужих, страж усадьбы. Как преданно глядели его глаза. Как ликовал, суматошно прыгал, захлебывался счастливым лаем, встречая с работы; с какой готовностью исполнял все его желания.

Сон не шел. Промаявшись до утра, Лапа осторожно встал, оделся и вышел в сени. Отпер дверь.

На крыльце, из предсветной мглы, возникло косматое чудище: морда в рваных лоскутах кожи, ухо, болтающееся на узкой полоске хряща, слипшаяся в клочья шерсть.

— Лохматый?! Ты?! Не может быть.

Растерявшийся Лапа, невольно попятился. В голове вновь возник нарастающий гул смерти…

г. Уфа, май 1986 г.