Выстрел в спину - Николай Леонов

Диплом нужен, иначе пропадешь. Какой диплом? Точные науки отпадают сразу, так как математика и физика болтовни не любят, здесь никого не обманешь, знать надо. Педагогическая деятельность не годится, потому что такие, как я, есть в каждом поколении, а на роль Иисуса не претендую… Иностранный язык, конечно, вещь, но ведь его целыми днями учить. Можно в инфизкульт, но к тому времени на склонах так накувыркаюсь, что меня туда калачом не заманишь. Вот и получилось, быть мне журналистом, спорт меня и по стране повозил, и за рубежом помотал. Кое-что я в жизни видел, людей встречал разных, писать же научусь, не боги горшки обжигают.

Так Павел Ветров говорил, но на самом деле все было иначе. Пашке еще не стукнуло и восемнадцати, когда однажды в доме у Шутиных он познакомился с известным писателем. Весь вечер Пашка тихонько просидел в уголке, внимательно слушал и запоминал.

— Научиться писать практически может каждый, — говорил тогда писатель. — Вопрос в том, есть ли тебе что рассказать людям. Знаешь ли ты что-то такое, чего многие не знают? Интересен ли ты людям, хотят ли они тебя слушать?

Пашка смотрел вокруг пытливо, приглядывался к людям, изучал их, даже пытался анализировать. И в университет он пошел, прекрасно отдавая себе отчет, что диплом дипломом, а образование, с которым у него, мягко выражаясь, плоховато, — необходимо.

Павел учился писать по спортивной системе. Накатать километры, запомнить причины падений, не стонать от ушибов, относиться к переломам философски: ты же сам лез, тебя в гору не гнали? Сидел бы на диване, не ушибся бы. Редактор газеты, посмотрев на него сочувственно, вернул статью и сказал, что не надо, Ветров, не надо, мы ведь тебя и так уважаем. Павел согласно кивнул и пришел через неделю. Он переписал ту статью двенадцать раз, ошалевший редактор переписал ее в тринадцатый и опубликовал. Так имя Павла Ветрова впервые появилось в печати.

Женька Шутин прожил с Леночкой три года. Они расстались спокойно, интеллигентно, разделив имущество поровну: Леночке — квартиру с обстановкой, Жене — чемодан с барахлом и книжки, он ведь всегда любил читать. Молодые то ли не помнили, то ли помнили сначала, да потом забыли, что и квартира, и прочая мелочь, как холодильник, телевизор, половичок у двери, были куплены на деньги Шутина-старшего.

Иняз Женя закончил благополучно, на госэкзамене получил твердую четверку, а потом — свободное распределение. Преподавать Женя не хотел, а таскаться с группой иностранцев по Москве, ежедневно рассказывать о Кремле и Третьяковке — занятие не из интересных. Евгений был парень образованный, общительный, он решил стать журналистом. Он писал легко, фразы у него были чистые и упругие, слова не выкинешь. Проработав два года вне штата, Шутин сделался сотрудником, а затем и редактором отдела центрального журнала.

Евгений и Павел вновь встретились, когда им было по двадцать семь. Шутин уже прочно стоял на ногах, Ветров еще цеплялся за сборную, но уже отлично видел свой финиш. Три заметки с его фамилией читали только друзья. Со свойственной ему бесцеремонностью Павел пришел без звонка, словно и не было семи лет и расстались они вчера, положил на стол свое очередное творение. Шутин прочитал, расставил знаки препинания и, исправляя ошибки, кое-что вычеркнул и сказал, что не так уж и плохо. Павел решил: Женька Шутин должен ему помочь и не так вот разово, а взять над ним постоянное шефство.

— Это же твой стадион, ты здесь выступаешь, — объяснил он, — еще на финише меня встречать будешь.

С годами Пашка Ветров стал не столько умнее, сколько упрямее и настырнее. Шутин же вырос в человека, который любил шефствовать и помогать.

Павел закончил университет, начал сотрудничать и в толстых журналах и однажды заявил, что написал повесть. Евгений работал над прозой давно, уже несколько лет, все не мог закончить, еще раз переделать, отшлифовать — мешали дела, жизненная круговерть. А тут Пашка, у которого в голове полторы мысли, положил на стол рукопись, смотрит невозмутимо. Повесть оказалась скверная, о языке и говорить нечего. Приговор Пашка выслушал стойко, дальше все закрутилось, как в отлаженном механизме. Пашка переписывал свою повесть столько раз, что довел Женьку и всех знакомых редакторов до белого каления. «Скоростной спуск» — так называлась повесть — опубликовали, под Пашкиным портретом коротко сообщили, что он мастер спорта, своих героев взял из жизни, выдрал прямо с мясом, в общем, выпросили индульгенцию за язык автора и прочие литературные огрехи.

Тридцатилетие друзья отмечали порознь. Евгений вновь женился. Шутин-старший построил вторую квартиру, появились новые холодильник, телевизор и половичок. В этот раз Павел мебель не таскал, ему дали отставку заранее. Верочка была красива, обаятельна и талантлива. Они три года сдавали в Строгановское, но экзаменаторы не могли или не хотели оценить ее талант. Женя понял, что, женившись, выиграл миллион по трамвайному билету.

В редакции, где он работал, сменилось руководство. Новая метла, новые порядки. Шутин привык отвечать за работу отдела, а не отчитываться, куда пошел, почему опоздал или вовремя не оказался на месте. Он был человеком творческим, а не чиновником, прикованным зарплатой к столу и телефону. Евгений Шутин стал корреспондентом другого журнала. На работу можно не ходить, пиши себе целыми днями, правда, зарплаты нет, зато и гонорар тебе никто не ограничивает. Вскоре родился сын, жизнь приобрела новый смысл. Евгений трудился: очерк, статья, рецензия, радио, телевидение, задумана новая книга, хотя еще не закончена старая.

Павел Ветров за эти годы написал несколько повестей, у него вышло две книги. Павел стал профессиональным писателем, работал уже уверенно, на него начали обращать внимание в литературных кругах. Некоторые его коллеги считали, что если Павел выйдет за рамки спорта, копнет поглубже и перестанет держаться за сюжет, как за якорь спасения, то он способен написать прозу настоящую.

— Возможно, когда-нибудь и рискну, — говорил Павел, — еще рано, класса не хватает.

Спорт выработал в нем не только упорство и умение работать. Павел еще обладал удивительным чувством времени и расстояния.

— Я знаю свою трассу и свой порядковый номер, — говорил он. — Рекорд не выскакивает, как джинн из бутылки, рекорд привозят на кровавых мозолях. И нельзя сесть за стол и сказать: сейчас я напишу гениальную прозу.

Дружба Шутина и Ветрова возродилась, когда они приближались к сорокалетию. Евгений жил у папы, переехал с чемоданами и книжками в свою комнату, Верочка с сыном остались в двухкомнатной квартире.

Евгений работал директором картины на киностудии, ел вкусные мамины обеды и был впервые по-настоящему счастлив.

— Двадцать лет отобрали у меня эти две женщины, — говорил он. — Хватит, теперь я наконец свободен и живу в свое удовольствие. Я молод, сорок лет для мужчины не возраст, все впереди.

Павел согласился, однако задал грубый вопрос:

— Директор картины — это интересно?

— Интересно, — решительно ответил Евгений. — Так называемым творчеством я предоставляю заниматься таким, как ты. Вы легко усваиваете, что хорошо и что плохо, о чем писать следует и о чем нельзя. Вас ценят и подкармливают. Я же не умею творить по указке.

Павел не возражал.

— Ты теперь совсем не пишешь?

— Почему же? — Евгений несколько надменно улыбнулся. — Я пишу, для себя. — Он посмотрел многозначительно, и Павлу стало ясно, что сам он, Ветров, пишет черт знает что, на потребу обывателя.

Он не обижался — хоть и с перерывами, но больше тридцати лет вместе, привыкли друг к другу. Сидят сейчас рядом за столиком кафе, как когда-то сидели за школьной партой.

Евгений, высокий, изящно-сухощавый брюнет с молодым подвижным лицом, небольшими, но очень яркими глазами, держался по-барски небрежно и чуть вызывающе.

Большеголовый скуластый Павел, крепко расставив ноги, подавшись вперед, облокотился на столик, приглаживая широкой ладонью мягкие, коротко стриженные волосы.

— И сколько ты думаешь здесь сидеть, Паша? — спросил Шутин, покачиваясь на стуле и оглядывая кафе. — Каждый вечер, третий месяц.

— Четвертый, — вздохнул Ветров.

— Гению необходимо одиночество. — Шутин понимающе кивнул. — Поэтому ты и не женишься? Это скверно, Паша, мальчонке за сорок, а он не знает, где находится загс.

Павел не ответил, потянулся, стул предупреждающе пискнул. Ветрову не хотелось ни двигаться, ни разговаривать Так бывало после тяжелых соревнований. Дрался, дрался, наконец победил, а зачем, спрашивается? Что до твоей победы окружающим? И никому до тебя нет дела, и всегда приходится платить за победу больше, чем она того стоит, и вот ты пустой, выжатый победитель — банкрот. И кажется тебе, что это последний раз, больше тебя в драку калачами не заманишь, и уверен, что это неправда, пройдет время, значительно меньшее, чем ты рассчитываешь, и затоскуешь, бросишься вновь и снова будешь проклинать себя, лезть вперед, падать и кувыркаться, не спать ночами и сторониться людей днем. И все ты врешь, Ветров, позер и пижон, победа приносит счастье, даже когда у тебя один зритель — ты сам.