Фаворит императрицы - Нина Соротокина

Говорить подобное в доме графа Головкина было крайне бестактно. Отношения между Россией и Францией оставались напряженными, граф не был аккредитован в Париже и значился посланником только на словах. Дело шло к тому, что русский дипломат должен был поменять местожительство, а с ним и весь его штат. И вдруг заезжий человек, всего-то как две недели приехавший в Париж, грохочет о тайном во весь голос. И добро был бы знатен, уважаем в кругах, но ведь известно, что разбогател он на откупах по питейным делам, а в Париж явился не государственные дела решать, а покупать вино к столу ее величества Анны Ивановны. Но так было сильно ослепление чужим богатством, что за столом никто более не стал перечить Сурмилову, только звонче застучали ножи о тарелки да хозяйка засуетилась, предлагая гостям отведать новые блюда.

– И еще скажу, – продолжил Сурмилов. – Знатно мы Швеции нос натянули. Земли, Петром I у нее отвоеванные, есть русские, законные, наши. И что дипломаты их удумали, а наши чуть было им не спустили? Шведы сказали, мол, ладно, мы простим России ее завоевания, если она уплатит наш долг Голландии. Каково – а? Вот тебе и Ништадтский мир!

Разговоры об уплате долга за Швецию действительно велись несколько лет назад, но, во-первых, к этому никто в русском кабинете серьезно не относился, а во-вторых, разговоры эти были секретными. Откуда узнал об этом господин Сурмилов, это на его совести, но зачем говорить об этом вслух? Дамы вдруг защебетали, зажеманничали, мол, ах, как сложны все эти разговоры, да зачем об этом судачить в дамском обществе. Супруга посланника, басистая Мария Петровна, вдруг сказала доверительно:

– Я бы тоже могла рассказать, как грузди солить, чтобы они хрусткие были, да не всем это интересно.

Все рассмеялись, каждый понимал, что графиня Головкина, умная женщина, вытащила разговор из опасной трясины, и мысленно благодарили ее за находчивость.

Матвея не интересовала застольная болтовня. Мало ли он здесь слышал умных и глупых разговоров? Одно ему было интересно – наблюдать за папенькой своей избранницы. Эк перед ним все стелются! Что он ни брякни – слушают, как ни поверни разговор – поддакивают. И про Левенвольде съели! Другому бы прилюдно скандал закатили, а тут… тю-тю-тю, и дальше поехали. А чадо единоутробное – возлюбленная моя – не в папеньку, тиха. А уж хлеба-то вокруг себя накрошила! Переживает… Может, это моя недавняя речь за живое ее задела?

Разговор с папенькой Сурмиловым с предложением руки и сердца Матвей решил не откладывать в долгий ящик… Завтра или послезавтра, в крайнем случае в конце недели. Матвей был уверен в благоприятном исходе для себя этого разговора не только потому, что считался любимцем русского общества в Париже (да и у французов пользовался успехом), а потому, что невеста была с изъяном.

2

Князь Матвей Козловский принадлежал к одной из лучших семей России, и не его вина, что в двадцать два года он торчал вдали от отечества и без гроша в кармане. Совсем без гроша – это, пожалуй, сильно сказано, жалованье при русском представительстве он получал, но оно было столь ничтожно, что вслух о нем говорить просто неприлично.

Виной Матвеевой бедности был введенный императором Петром I закон о майорате. Петр I решил, следуя примеру англичан, не дробить по наследникам отцовские земли и капитал. По закону о майорате все наследовал старший сын. Прочие же дети должны были искать себе денег и пропитание службой или торгами. Что касается дочерей, то закон этот возбранял выдавать им приличное приданое деревнями и капиталом. Коли любишь – бери жену бесприданную. Если ты богат, то и жена будет богата. А если беден? Вот так-то…

Можно ли придумать более бесчеловечный закон? Умные люди говорят, и сама Британия майорат плохо переваривала. Вдруг оказалось, что кругом полно рыцарских детей, у которых одна собственность – умение воевать. И пошли они в поход за веру – в крестовые походы за Гроб Господень. Будь у них земли и деньги, может быть, и поостереглись бы.

Русь для майората и вовсе не приспособлена. Сколько из-за этого закона пролито слез, произошло разорений, обмана, склок и даже смертоубийств. И пожалеть надо не только безземельных чад, но и родителей их, которые любили всех своих детей и не хотели в пользу одного, старшего, оставлять прочих без средств.

В семье Матвей был младшим и любимцем родителей. Старший – Иван – натура замкнутая, на мир смотрел с осторожкой, словно бы все примеривался, стоит ли расточать свои душевные свойства аль погодить, а Матвей с малолетства был ласкун, взор имел светлый, открытый, голос звонкий, в доме расхохочется, на скотном дворе слышно. Обаяние – вещь тонкая, его воспитанием не привьешь. Бывало, нашкодничает в детстве, папенькин пистолет утащит для стрельбы в цель или улакомит полную банку варенья в буфетной, его бы наказать, а родители расчувствуются – мальчик не со зла сотворил, а от излишней прыти и здорового любопытства. Дворня звала Матвея «милый барчук».

Батюшка Николай Никифорович был человеком положительным и жил в ногу со временем, а потому сообразно нововведениям в государстве дал Матвею хорошее образование, грамоту мальчик одолел в шестилетнем возрасте, а когда в тринадцать лет поступил в Нарвское училище, то недурно говорил по-немецки и по-французски.

В четырнадцать лет Матвей потерял мать. В этом же году он был зачислен в полк, что не помешало продолжить учебу в Нарве. К девятнадцати годам Матвей Козловский получил чин подпоручика.

Вот тут и подвернулся заграничный вояж, совершенно повернувший судьбу его. Генерал-аншеф Обольянинов, фигура в петербургских кругах заметная, отправился в длительную заграничную командировку, взяв с собой в качестве адъютанта Матвея Козловского. С генералом Обольяниновым Матвей побывал в Риге, Стокгольме, Варшаве и наконец осел в Париже.

Один из наших соотечественников, кажется, в конце XVIII века, составил описание этого города, что-то вроде путеводителя, которое начинается словами: «Париж – город овражистый и голодный». Матвей в полной мере почувствовал правоту этих слов. Русские ехали во Францию с малой копейкой, дома-то тоже деньги были не больно в ходу: для барского пропитания тянулись в столицы длинные обозы, груженные разнообразной снедью. Хочешь новую карету завести или одеться поприличнее, продавай деревеньку. А в Париже никто тебе гусей да баранины из деревни не привезет.

Первое время Матвей получал воспоможествование от родителя, но потом пришла беда – батюшка скончался от гнилой лихорадки. Извещение о смерти отца нашло Матвея только два месяца спустя, посольские дела увлекли его в Данию, а когда вернулся в Париж, уже и сороковины прошли, ехать домой не имело смысла. Да и захоти Матвей поклониться останкам родителя, денег на дорогу в Россию у него все равно не было, а пешком домой не пойдешь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});