Элла и звёзды - Виктор Цененко

завтра утром митап, от Эллы ждут конкретные цифры и предложения, чтобы не как в прошлый раз. Элла идет в уборную, освежается, слегка причесывается. Возвращается к рабочему месту, кидает мобильник в сумку, усыпляет ноут, гасит маленькую настольную лампу. Темно. Она мельком припомнила похороны, безжизненные и почти неузнаваемые тела своих стариков…

На улице огрызки снега, водичка и вообще хмурый вечер. Серенько и зябко. Всё это заупокойно обсыпано расслаивающимися фонарями, электрическими звездами. Они светят, сияют, но никакой загадочной жизни в них нет. Вспоминается, дедушка достал простенький и небольшой, по меркам специалиста, телескоп, увлекался когда-то, и внучка вдруг открыла звезды, планеты, увидела их, буквально побывала там, в космосе. Смотрели почти каждый вечер на балконе. Дедушка с интересом поглядывал на внучку и покуривал самокрутку, смотрел в ночное небо и думал о чем-то своем.

Вспомнилось, как же интриговало то, что там. Мир без границ – непознанный, искрящийся и молчаливый. Вперед, открывать его, деда! Мы обнимем его весь, этот мир, у нас будет так много приключений. Но однажды, чуть позднее, этот далекий мир впервые показался ей чуждым и страшным, абсолютно и непрозрачно черным. Он говорил новым голосом: «Ничего нет, только темнота. Воздуха нет, никого нет, пусто, слепо». «Всё искрящееся находит тьма». Эличка даже заплакала, а дедушка, пахнущий табаком, обнял ее и сказал, что всё в порядке. Понимал он или нет, что случилось? Стоял ли он так же, подростком, глядя в окно, и не менялся ли мир у него на глазах, только что дружелюбный и манящий, и теперь такой чуждый? Но дедушка сказал ей, «всё хорошо, всё в порядке, ну что ты, Эличка». И ей стало легче. Тьма отступала, пряталась. Тьма никогда не пройдет через дедушку. Если он сказал, что все хорошо, так тому и быть. У него крепкие руки, теплая и сухая кожа на ладонях. Небо всё в звездах.

Она выдохнула дым и подняла глаза вверх, взрослая Элла, на секунду наполнившись приятный предвкушением, но тут же всё сникло, ведь небо сегодня заплыло серыми ватками. Только заменители – фонари, фары, баннеры, экранчики смартфонов.

Дедушку поглотила тьма… Ну уж нет! Не могло так случиться с дедушкой. И с бабушкой. Тогда где они? Умерли. А это разве не тот случай, когда становится темно и пусто? Нет! А где ты? Может и ты уже одной ногой по ту сторону?

Элла задумалась – с кем она говорит? Идет по улице, покуривает тонкую сигарету, и в уме крутится этот странный диалог. Чувствует себя попеременно маленькой, озадаченной Эличкой и большой, пахнущей потом и за*бавшейся на работе Эллой. Темнота съедает день, съедает бабушку с дедушкой, съедает малышечку Эличку и ее доверие к жизни, ее ожидания. И самое грустное, наверное… Нет, какая же неприятная мысль. Она появляется и у Элички, и у Эллы, но только вторая может ее осмысленно воспроизвести – тьма съедает тебя сейчас, прямо сейчас. Вначале она пощипывает, потом покусывает, а потом хватает за шкирку и начинает мотать и рвать… Вот таким вечером, в котором так темно быть. Вечер, как и сотня предыдущих. Чем они отличались? Скажите, электрические звезды. Одна такая звезда засияла вдруг ярче – звонит Маша и ее беглый, звенящий голос, все время на позитиве и в энтузиазме.

Э: Алёш.

М: Ну что, Икселька, отпахала на сегодня? Запыхалась? Приветик.

Э: Да, прусь на автобус. Еще на завтра готовить гору работы, пипец…

М: Вах! Я это, что я хотела, ты, ну, не переживаешь, да?

Э: Чего не переживаю?

М: Если хочешь, давай завтра вечерком в нашей ламповой рюмочной, а? Всё мне расскажешь, порыдаем. Кста, меня Ирка звала, рядом они с друзьями будут что-то там отмечать, можем потом к ним, и какие-то ребята будут, ну, то есть, ты понимаешь, не всё же тухнуть.

Э: Шама, я подумаю, завтра давай скажу утром, после пыток.

М: Ты не волнуйся, я не хочу тебя ни к чему подталкивать, просто нужно на людей же посматривать. Мало ли что. Я вот недавно, помнишь Гарри, ну Гарик. Я что-то так в этого мудака влипла, а он же таким и оказался, но вчера сбегала к своей психологичичке, она мне сделала типа как отворот только по-научному. То я переживала, а через минуту, ну буквально забыла кто это такой. А вчера смотрю на Лёнчика, ну того, того самого, а он на меня смотрит, вот и чувствую – а что-то может закрутиться. А? Понимаешь, Эльчушка?

Э: Забыла за минуту? В общем… Маша, мне нужно домой, помазаться водой в душе и упасть дрыхнуть. Всё остальное завтра. Сил нет.

М: Я это, Элька, призываю к конструктиву и не париться ни о чем. Ты можешь со мной поговорить. Если хочешь, приди домой, посиди там на горшке, а потом звони, я послушаю хоть вот так, хоть через трубку, обсудим то да сё. Я ведь и скучаю.

Э: Хорошо, если дойду до дома, я наберу, Мыша. Всё, целую тебя липкими губами Гарри.

М: Фу! Целую, девочка. До созвона! Жду!

Нет, Шама была настоящей звездочкой, настоящей подругой, еще со студенческих лет. И с ней правда можно было болтать, делиться, напиться, разгуляться. С ней все казалось проще, но чем дальше девочки заходили в этот омут космической ночи, который еще называют взрослой жизнь, тем больше боялись. Смеялись, прикалывали друг друга. Но, глядя в глаза, одна другой, они видели там страх, один и тот же, ненадежно прикрытый шелковыми трусиками и бровями, страх, от которого не могли друг друга излечить. Могли только отшучиваться и стараться забыть. Но он подбирался ближе и ближе, забывался на всё менее длительный период. Всё, что вокруг, лишается смысла и направлений. И не потому что все плохо, а потому что все так… Темнеет и мерцает… Раньше сияло, а теперь мерцает.

Здесь и задумаешься, как же бабушка с дедушкой прожили лет… По сколько? По восемьдесят с небольшим. И были такими… Да просто были. Взрослея, Элла замечала в них много чего – где-то, может быть, недалекость, где простоту, местами грубоватость. Но по-настоящему взрослея, прямо вот сейчас, Элла все это пересматривала и понимала, что они всего-то были людьми, со своими закидонами. И более того, людьми, которые смогли прожить жизнь, подарили жизнь ее маме и воспитали саму Эличку, во многом воспитали ее, и дарили ей человеческое тепло до самой своей смерти. Как же они смогли? Она, в свои почти тридцать, буквально изнывала, шла по