Дамы убивают кавалеров - Анна и Сергей Литвиновы

Душ в половине седьмого утра – в ту жаркую пору, когда в доме отключили горячую воду, – сомнительное удовольствие.

К тому же в ванной я затеял ремонт. Сооружал навесные потолки с точечными светильниками. По этому случаю привычного света в санузле не было. С наполовину готового потолка свисали провода. Для временного освещения я приспособил настольную лампу (помнится, с ее помощью меня когда-то пытали люди одного полукриминального олигарха). Лампа после того эпизода осталась жива и здорова (в отличие от тех, кто пытал). Теперь она размещалась на кафельном полу в санузле. Ее свет отбрасывал мефистофельские тени.

Я мок под старой коммунальной лейкой. У меня было предчувствие, что после сегодняшнего звонка я не скоро вернусь к мирному навешиванию потолков.

Черт бы побрал Катерину, ее родственников, ее сестру и ее бестолкового племянника!

С Катей Калашниковой наши отношения зашли столь далеко, что я держал свой запасной «Жиллетт» на полочке ее ванной в Петровско-Разумовском переулке. Она хранила свою зубную щетку и свой халатик в моей квартире на Большой Дмитровке.

Однако мы далеко не каждую ночь проводили вместе. Но в то же время Екатерина посчитала уместным поднять меня на рассвете – в тот момент, когда ее племянник попал в беду.

Растираясь полотенцем, я вышел на кухню с видом на Генеральную прокуратуру. Кухня недавно перестала быть коммунальной. Теперь я стал ее единоличным хозяином. Сквозь пыльные оконные стекла кое-где пролегли разводы свежей белой краски. Позавчера я побелил на кухне потолок. Сегодня Катя Калашникова обещала приехать и помыть окна и пол. Похоже, уборка не состоится.

Большая Дмитровка сквозь полубеленые окна выглядела пустынной.

Я бухнул три ложки растворимого кофе в кружку с выцветшей гравировкой «Павлу Синичкину за отличную службу». Чайник вскипел, и я налил кипятка, положил сахару.

Великолепное начало. Веселящий напиток, семь утра, позлащенная солнцем Дмитровка, июнь.

И срочное личное дело, за которое я, конечно же, не получу ни копейки.

А пулю в лоб, похоже, – могу.

Катя Калашникова.В то же самое время

«Все-таки грош цена женским решениям», – самокритично думала Катя Калашникова, щелкая центральным замком своего «фиатика» «Пунто».

Бригада дворников уже бодро подметала тополиный пух и мусор и с удивлением поглядывала на молодую женщину за рулем маленькой иномарки. Наверно, принимали Катюшу за важную бизнес-леди, спешащую с утра пораньше в навороченный офис. Эх, если бы…

Катя тронула «Пунто», поддала газку. Мимо Петровского замка она выехала на Ленинградский проспект и повернула направо, в сторону от центра. Она давно вычислила, что от одного окраинного района Москвы до другого удобнее всего добираться не напрямую, через центр, а кружным путем, по Кольцевой.

«Да-а, вот, значит, я и приняла решение… – иронизировала над собой Катя. – Называется, созрела… Решила твердо и навсегда. «Навсегда» продолжалось ровно шесть часов…»

Кандидат филологических наук Екатерина Калашникова вчера наконец определилась: во-первых, она вплотную займется докторской диссертацией. Завкафедрой уже все уши прожужжал: хватит, мол, в кандидатах ходить, голова у тебя светлая, да и возраст позволяет выйти с защитой на ученый совет. (На факультете существовало негласное правило: валить докторские у тех соискателей, кому еще не исполнилось тридцати.)

Кроме того, вчера Катя решила плавненько сворачивать отношения с частным детективом Пашей Синичкиным. С одной стороны, он классный парень. Сильный, надежный и красивый. Но… Никогда с этими мужиками не обходится без «но»… Слишком уж Паша простой. Без изюминки. Не считать же изюминкой зеленый пояс по карате и первый разряд по самбо.

А вот с чердаком у Паши проблемы. Ментовский менталитет. Бум, хрясь, боевики по видаку… Надоело, когда человек знает про Рэмбо, но никогда даже не слыхивал об Артюре Рембо.

Вчера оба решения – сворачивать роман с Пашей и браться за докторскую – казались простыми, естественными и жизненно необходимыми. Но сегодня утром стало ясно: простых решений не бывает. Кате придется повременить. И с докторской, и с расставанием с Пашей Синичкиным.

«Нехорошо как. – Она даже покраснела. Или просто жарко в салоне? – Пока все было в порядке, я Пашу решила бросить… А случилась беда – и кому я позвонила первому? Именно ему, Павлу Синичкину, позвонила…»

Но кому еще, спрашивается, она могла позвонить в такой ситуации?

Мысли перенеслись на племянника, виновника ее непоследовательности. Нет, право слово, лучше бы дети вовсе не росли. Лучше бы Ленчик до сих пор оставался крохой.

Катя вспомнила те времена, когда старшая сестра Дашка просила забрать Ленчика из детского садика и посидеть с ним – пока та в очередной раз устраивала свою личную жизнь… Катя тогда злилась, что с малышом хлопотно: то описается, то кашу есть не желает… Да, хлопотно… Но какая это мелочь по сравнению с сегодняшними хлопотами!

Паша Синичкин.В то же самое время

В восемь тридцать пять утра я уже подрулил к брежневской унылой девятиэтажке на окраине Москвы. Здесь проживала родная сестра моей Екатерины – Даша. Плюс ее сын – Ленчик. Катерины, значит, непутевый племянник.

Вход в подъезд ограничивала стальная дверь. Я набрал на домофоне номер квартиры. Через домофон откликнулся усталый Дашин голос. Похоже, здесь не ложились всю ночь.

– Это Паша Синичкин, – браво сказал я.

– Да, да, открываю, – поспешно и умученно произнесла Даша.

Даша, старшая Катина сестра, всегда была мне симпатична. Несмотря на то что мы с ней виделись два с половиной раза. Женщина она веселая, общительная. Радушная. Улыбалась в тридцать два зуба. Каждой твоей шутке готова рассмеяться. Даже анекдоту, которому исполнилось уже лет сто. На домашних празднествах с ней никогда не тягостно.

Кстати, гостей она принимала в соответствии с принципом: «Что ни есть в печи, все на стол мечи». Если делает Дарья для родственников винегрет – то это целая бадья! Пирожков с капустой – штук двести. Гора салата «Оливье». Селедка под шубой на огромном блюде…

Настоящая русачка. Дарью я из всей Катиной родни любил более всех.

В лифте по мере приближения к ее квартире у меня, словно у собачки Павлова, стала выделяться слюна. Условный рефлекс. Плюс к тому: во рту с утра, кроме ударной дозы кофе, ни крошки не было. Пусто в моем холодильнике.

Моя Катька в отличие от сестры своей Дарьи готовить не любит и не умеет. Продуктовых запасов не делает. Ни у себя в квартире, ни тем более у меня.

Сегодня из-за Дашиных дверей, естественно, пирогами не пахло. Да и прибыл я к ней отнюдь не на семейный обед. Даша открыла мне в халатике. Глаза заплаканы. Сейчас, когда она не старалась прихорошиться, стало очевидно: она много старше младшей сестры – моей Катерины. Яркий свет июньского утра безжалостно демонстрировал ее настоящий возраст: под сорок.

– А, вот и Пашенька, – безжизненным голосом проговорила она и на секунду доверчиво прильнула к моему плечу.

Таким жестом приветствуют обычно дальних родственников, прибывших на поминки.

До поминок дело пока не дошло. Меня и призвали сюда для того, чтобы до них не дошло.

– Где больной? – преувеличенно бодрым голосом попытался пошутить я, пародируя старого доброго участкового врача, доктора Айболита.

– В своей комнате, – откликнулась Даша.

– Спит?

Она пожала плечами:

– Наверно.

Мы по-прежнему торчали с Дашей в прихожей. Прихожая у Коноплевых была такая маленькая, что мы в ней вдвоем едва помещались.

– Как Ленька? В порядке?

– Здоровье – в порядке, – безучастно ответила Даша. – Возила его в травмпункт. Рану ему промыли. Говорят, сотрясения мозга нет.

Я повесил куртку на вешалку.

– Ну и слава богу. Шрамы украшают мужчину. А Катя уже приехала?

– В дороге. Звонила из машины со своей мобилы. Будет у нас минут через пять.

Леня Коноплев.В то же самое время

Леня лежал в своей комнате, положив на голову подушку. На уши он надел наушники от си-ди-плейера. Солнечный Боб Марли звучал сейчас черно-печально.

Сказать, что Ленчик был подавлен, – значило ничего не сказать. Первый острый приступ горя, обиды и боли уже прошел. Теперь в его душе царила безмерная безрадостная тоска.

«Господи, оказывается, ты никогда не замечаешь, когда бываешь счастлив… – думал Ленчик в жесточайшем приступе меланхолии. – Живешь себе в этом счастье, как рыбка в аквариуме… Купаешься в нем… Словно какая-нибудь скалярия или гуппи, не замечаешь водички вокруг себя. Не замечаешь до тех пор, пока кто-то (я бы сказал бог, но в бога я не верю) не разбивает вдребезги твой аквариум. И ты, несчастный лузер[1], барахтаешься в жалких лужах. Глотаешь воздух ртом и жабрами.

Вот и я… Кем я был всего несколько часов назад?..