Клетка - Надежда Лухманова

Сердце Лины искало привязанности, тем более, что отец и мать, мечтавшие иметь сына, как-то холодно относились к дочери и, поглощённые всецело всё разраставшимися коммерческими оборотами, обращали своё внимание на девочку настолько, чтобы не пропадали даром деньги за её ученье, и чтобы дома она оказывала им посильную помощь. Все сокровища любви маленького, замкнутого в себя сердечка, Лина расточала на бессловесных друзей. Амалия Францевна, по-прежнему красивая и белая, флиртовала с покупателями в первом отделении магазина, а Фёдор Иванович также охотно читал лекции по естественной истории своим прекрасным и не прекрасным покупательницам, также умело разжигал желание балованных детей приобрести дорогую собачку, попугая или обезьяну.

Лине минуло 14 лет. Это была тоненькая, серьёзная девочка, с тяжёлой, длинной, белокурой косой, с личиком бледным как цветок, выращенный в подвале без света и воздуха. Тонкие бровки её часто сдвигались точно под какими-то вопросами или думами, зарождавшимися под широким, белым лбом. Маленький рот, с серьёзной, недетской складкой губ, и заострённый подбородок, серые глаза, ясные, чистые, не подозревавшие обмана и сами не умевшие скрыть никакой мысли.

Теперь Лина была уже деятельной помощницей по делам магазина. Она сводила счета, помогала при чистке всех клеток, развешивала и распределяла корм, вела иностранную корреспонденцию и получала заграничный товар.

Отец и мать нашли, что ей совершенно достаточно полученного образования, и Линьхен с восторгом оставила школу, с гордостью надела белый передник, за поясок которого заткнула стальной крючок, с большим кольцом и ключиками от всевозможных клеток и ящиков с кормом.

* * *

Суббота… Вечер… Расфранчённая Амалия Францевна отправилась со своим супругом в немецкий рай, называемый обществом «Пальма». Там, несмотря на вечный чад кухни, на низкие, закоптелые потолки, на миниатюрной сцене любители разыгрывали разные «poss'ы» и «gesang stüke». Там же устраивались состязания любителей атлетического спорта, и всякий такой спектакль кончался танцами, и, под звуки упоительного вальса, по залу носились и порхали всевозможные Вильгельмины и Амалии, с Адамами и Карлами, петербургскими немчиками средней руки. После танцев, в столовой, за столами, накрытыми подозрительной чистоты скатертями, съедалась порция форшмака, запивавшаяся неисчислимыми кружками пива. Затем, с пожатиями рук, грациозными улыбками и вздохами о кратковременном счастье, в два часа ночи все расходились по домам.

Заперев дверь за своими родителями, Лина, с облегчённым вздохом, вернулась в магазин.

В эти два часа, оставшиеся до закрытия, она чувствовала себя полной хозяйкой подвальчика. Работник Ганс и толстая Розалия, на которых лежала вся чёрная работа, заняты были на кухне ошпариванием грязных клеток. Лина обошла всех мелких птиц, осмотрела их кормушки, водопойки и только что хотела пройти во второе отделение, как раздался звонок входной двери, и в магазин вошёл высокий, тоненький мальчик, гимназист лет 16. Осмотревшись и не видя никого, кроме Лины, вышедший к нему навстречу, он снял фуражку и замял её в руках.

— Птичку хотелось бы, — начал он, не глядя на неё.

— Вам какую: иностранную или русскую?

— Недорогую…

Лина улыбнулась.

— У нас ведь особенно дешёвых нет, — это на Щукином.

— Покупал там… мрут… замучены… да и на холоду.

— Да, у нас выдержанные! Мы диких даже и в продажу не пускаем, они долго там, на кухне обживаются, и только потом уж их сюда переносим.

— Почему так?

Гимназисту очень понравилась худенькая, ласковая девочка, отвечавшая так толково и охотно.

— Да ведь дикая птица бьётся! И других начинает пугать, о лесе рассказывает… а им надо дать забыть о нём…

— Как рассказывает? Вы почему знаете?

Гимназист и Лина стояли во второй комнате, между аквариумами, фонтанами и рядами клеток с мелкими птичками. Высоко подвешенная лампа как лунным светом обливала густые, белокурые волосы Лины, коса как серебряная волна лежала у неё на спине. Головка гимназиста, с коротко остриженными чёрными волосами, бархатилась.

— Конечно рассказывают! Неужели вы не вслушивались? Ведь у птиц совсем-совсем слова есть!

— А вы их понимаете?

— Да, часто!

Лина вспыхнула: ей показалось недоверие в глазах мальчика. Она вдруг выпрямилась, приняла официальный вид продавщицы и начала указывать на клетки.

— Вот, угодно вам виленского щегла? Он хорошо поёт. Два рубля… обсидевшийся… Вот чижи… эти от рубля до четырёх: по голосу.

— Вас как зовут?

— Меня!?

Лина хотела рассердиться, но на неё глядели большие, тёмно-карие глаза, серьёзные и такие «простые», как она определила в душе.

— Меня зовут Лина.

— А меня — Сергей… Я через год кончу гимназию, мне восемнадцать лет, а вам?

— Мне — четырнадцать; я уже кончила, т. е. видите, я не ученье кончила, а учиться, потому нельзя, надо здесь помогать, вот видите сейчас: папа и мама в клубе, ведь это один раз в неделю, а то они никуда-никуда… А я — в магазине. Ещё через час можно будет закрыть.

— Вы не боитесь одна?

— Я не одна! Оглянитесь!

Гимназист оглянулся: у самых дверей, на коврике, спокойно, не двигаясь и только следя за пришедшим глазами, лежал громадный ульмский дог.

— Барс! — позвала его Лина.

Когда животное встало на все четыре ноги, потянулось, зевнуло, показав при этом розовую пасть с большими белыми клыками, Сергей даже отодвинулся.

— Я никогда не видал таких громадных собак.

— Да, это особенно крупной породы, и отец не продаст его ни за какие деньги. Он привёз его щенком из-за границы, сам выкормил… Это такой сторож! Если б я крикнула, он взял бы вас за горло, припёр к стене или повалил бы и, не сделав никакого зла, продержал бы так, пока пришли люди.

— Покорно благодарю! А теперь он меня не тронет?

— А разве вы хотите мне сделать зло? — засмеялась Лина.

— Боже избави!

Слова эти вызвались так искренно и горячо у мальчика, что они оба засмеялись.

— Барс, на место!

Собака ударила тяжёлым как полено хвостом по столу, и все стоявшие на нём клетки задрожали.

— Тубо! Куш! — крикнула Лина. — Вот видите: это он только повилял хвостом.

Барс флегматично улёгся на том же коврике.

— Вы на меня не сердитесь, я ведь только удивился, что вы понимаете птиц, а вы и замолчали, не захотели разговаривать…

— Мне показалось… Да видите, что я хотела сказать: ведь вот музыка без слов, а когда хорошо играют, так то молитву слышишь, то разговор, то ночь кажется, звёзды… вот так… разные картины, мне по крайней мере; так и птицы: вот эти, что обсиделись, в особенности год-два, совсем не так поют как те, что только что из лесу: у этих песня весёлая, звонкая и какая-то пустая, а диких я попробовала вносить сюда же, так как запоют… все остальные так и притихнут, и начнут тосковать; по жёрдочкам прыгают, едят мало и не поют. Вот мы с отцом и решили, что лучше их не смешивать. Хотите, я вам посоветую, какую птичку купить? Возьмите этого снегиря! Вот этого! — Лина поднялась на цыпочки и взяла клетку с красивой, пёстрой птичкой. — Постойте, вы для себя?

— Да, и я страстно люблю птиц! Не беспокойтесь, буду ухаживать!

— Видите, этой мой любимец! Я его сама дрессировала!..

Она открыла дверцу, и крошечный попугайчик сейчас же вылетел к ней на плечо. Он брал зерно не только из её рук, но и из губ, тёрся своей пунцовой грудкой о шею девушки и ворковал нежно, тихо как маленький голубёнок.

— Он и поёт. Это ведь не наш снегирь: он с Гарца, их несколько вывезли нам с канарейками… Нравится он вам?

— Нравится-то нравится, только он, поди, дорогой у вас?

— А у вас сколько денег?

— У меня? — гимназист смутился. — Да не жирно: мне крёстный подарил золотой на именины, всего пять рублей!.. Вот я и хочу, чтобы уж тут и клетка, да не дрянь какая-нибудь, а хорошая, и птичка, и корм, уж тут всё… Я прежде думал соловья, да ведь за ними уход…

Лина расхохоталась, да так звонко и весело, что сама огляделась кругом:

— Вы не собирались ли на эти деньги купить попугая? Да ещё говорящего?

Гимназист сконфузился:

— Разве уж так дороги соловьи? — пробормотал он.

— Да, который в клетке обживётся и станет петь… Вот у нас есть парочка, — по 50 рублей!

— Ну-у!!! А этот ваш снегирь?

— Этот?

Лина задумчиво гладила перья птички; она хорошо знала, что именно эту птицу отец не отдал бы дешевле рублей восьми, но гимназист ей очень нравился: он был совсем-совсем «простой». Никогда ещё ни с одним покупателем ей не приходилось так разговаривать, ни одного вечера она не провела так хорошо и так весело.

— А аквариум у вас есть?

— Н-нет… И аквариум бы хотелось! Это я решил сам себе сделать, как-нибудь летом, на каникулах примусь.