Святитель Филипп Московский. Вехи русской православной истории - Дмитрий Немельштейн

Суббота

Ты, матушка, прикрой его тулупом.

Пускай поспит покуда – ночь мудра.

Да оттащи от изголовья ступу.

Доведаемся, что к чему, с утра.

Мать

Дуняша, я опару замесила…

Смотри, не спи, доглядывай ее.

За гостем тож… Эк, как его сморило.

Да попряди, деньком возьмешь свое.

Все укладываются спать. При мерцающем свете лучины Дуняша прядет и следит за опарой, прислушиваясь к словам, которые незнакомец изредка произносит во сне. Ранним утром, затемно, крестьянский дом оживает. Первой поднимается мать, дабы испечь хлебов и приготовить гостю отвар. Следом поднимается Суббота и выходит на двор присмотреть за скотиной.

Дуняша (шепчет)

Полночный гость наш, кажется, проснулся.

Отвар взогрейте, матушка, скорей.

Уж встал, перекрестился, улыбнулся.

Мать

Да ты, Дуняша, быстро и взогрей.

Ужо я баньку нашу истопила;

Попарить гостя доброго не грех.

И будет он здоров, и будет сила,

А там и доберется без помех

В далекий монастырь, о коем ночью

Не раз он поминал во сне своем.

Однако ж, где зимою взяться кочу[2]?

И ни гроша, к тому же, нет при нем.

Входит Суббота, бормоча

Мне б молодца такого. На полатях

Лишь девки с бабкой жмутся мал-мала…

Бог сыновей не дал… Дык, может зятя?..

Видит сидящего на лавке незнакомца.

Мил человек, присядем у стола.

Незнакомец крестится на образа, кланяется, подсаживается к столу с краю.

Суббота

Отвар испей, хлебца поешь ржаного,

Да о себе, коль хочешь, расскажи.

Что на Руси прошло, что стало ново?

Откуда родом? Как забрел в Хижи?[3]

Незнакомец

Как звать тебя, спаситель мой нежданный?

Суббота

Субботой люди кличут с первых зим, –

Явился я в сей день в сей мир престранный, –

Ну, а по святцам писан – Никодим.

Незнакомец

Ты мне, Суббота милый, явлен чудом.

Век за тебя молиться должен я.

Коль скоро к месту нужному прибуду,

Тебе молитва первая моя

За Богом вслед. Зовут меня Феодор.

Стремлюсь уйти из мира в монастырь.

Скарб, серебро дороги ради продал.

Язык мне был доселе поводырь.

Мой многодневен путь в страну покоя.

Бегу подале от мирских сует.

А как дошел?.. Господь Своей рукою

Прямил мой путь и вел на дальний свет.

Не вор я и не тать. В том будь уверен.

Работы не чураюсь хоть какой.

И тот обет я выполнить намерен,

Дабы обресть спасенье и покой.

Суббота

Да где ж сыскать нам нонечи покою?

За монастырской разве что стеной.

Хотя и там забот не счесть. Зимою

Скит не согреть лучиною одной.

В монастыре не токмо же молитвой

Придется жить. Труд тяжек чернецов.

Плоть умерщвляют не одною битвой

Духовной. Разве ты к тому готов?

Федор

Обвыкну как-нибудь. Господь поможет.

Суббота

Вот сказ те мой: иди-т-ко в найм ко мне.

Крестьянская сноровка приумножит

Твое раденье в горней стороне.

К тому же Соловки отсель далече.

На Беломорье нонче нет пути.

Придется ждать до лета с ними встречи.

И коч не скоро выпадет найти.

Федор

О Соловках я не во сне ль поведал?

Суббота

Во сне. Твой сон не безмятежен был.

Другой такой обители Бог не дал.

Тот монастырь давно святым прослыл.

Я старостою в этом поселенье

Ужо лет пять. Ужо лет пять Хижи

Мне доверяют суд и управленье.

И я радею безо всякой лжи.

Коров пяток, овец держу немало,

И поросята хрюкают в хлеву.

А все один. Невмоготу уж стало,

Хоть мужиком сноровистым слыву.

Каб наперед то знать – скорей в монахи,

Как ты, мил друг. Да что там говорить…

Подушки, сарафаны, да рубахи,

Да рушники[4] – в приданое вся прыть

Моя уходит, все мое богатство.

И женихов годящих подыскать…

Так что теперь ужо мне в ваше братство

Заказан путь. Кого тут попрекать?

За грех какой, не знаю сам, любезный,

Сподручников Господь мне не дает.

Все девки… Хороши, да бесполезны.

Прядут да ткут, да каждая поет –

Заслушаешься. Дуня – заводила.

Я кулачищем в бороду упрусь

И плачусь сам. На все Господня милость…

Трудись, да пой, да славь Святую Русь.

Федор

Да если б знал ты, милый друг Суббота,

По чьей бежал я милости сюда,

Пропала б говорить со мной охота,

Привязанность исчезла б без следа.

Суббота

Так повинись мне, милый друг, откройся.

Я видывал ужо лихих людей,

И так скажу: ты, брат, меня не бойся.

Чай ты не вор иль там какой злодей.

Федор

Дядья мои – удельные бояре –

Служили честно князю своему

И головы в междоусобной сваре

Сложили не по льстивому уму[5].

И я, на княжьей службе не угодник,

При малолетнем быв государе,

Стал виноват лишь тем, что я их сродник.

Мне жить негоже стало при дворе.

К тому же, я давным-давно решился

Уйти в обитель. Счастьем ли назвать

Несчастье рода: путь мой вдруг открылся,

И некогда мне стало горевать.

И в день один, простое взявши платье

И никому ни слова не сказав,

Сюда подался, дабы снять проклятье

С родни своей, обет святой прияв.

Суббота (сам себе)

Догадлив я: он роду не простого

И малый честный – это вижу я.

Другого некичливого такого

Сосватал бы Дуняше я в мужья.

Снова обращается к гостю.

Великому ты князю не изменщик,

Татьбы тебе незнамо ремесло.

Так стань же сам и барин, и поденщик –

Что сам посеял, то и проросло.

Платить тебе я, Федор, буду справно.

Деньжат подкопишь к лету – и ходи.

Пойдешь сейчас – погибнешь, брат, бесславно.

Да и сноровки нет в тебе, поди.

Ударим по рукам. Все честь по чести.

А летом ты подашься в монастырь.

Ты был один, таперя станем вместе

Застраивать души твоей пустырь.

Пока что обихаживать скотину

Я научу тебя, а ввечеру

Зажжем с тобой смолистую лучину

И станем ладить все, что ко двору

Нам надобно, а что и на продажу:

Плести корзины, сети починять,

Посуду резать… Этот промысл нажил

Я смолоду… Теперь уж не отнять.

И ты войдешь со мною в то искусство.

Монашеские нужды хоть скромны,

Да нужды, все ж… Наматывай на ус свой.

Тем скоротаем время до весны.

А как красна придет, мы вольну ниву

Засеем рожью, льном… Пасти зачнем

Скотину, птицу… Нам ли нерадиву

Да праздну быть, тем более вдвоем.

Федор

Поклон тебе глубокий и почтенье,

Опять меня ты, брат Суббота, спас.

Ты, словно кряж, который чужд сомненья,

Но выслушай же дальше мой рассказ.

Меня ведь князь Василий заприметил,

Когда я был семнадцати годов,

И ко двору призвал. И я ответил

Всем сердцем на любезный князя зов.

И быв изрядно грамоте обучен,

И в иноземных знаясь языках,

С мечом, конем, пищалью неразлучен,

В дворянских смалу служивал полках.

Мой род обширен, и богат, и знатен,

Три сотни лет в державе славен он.

Как не было на Колычевых пятен,

Так нет и ныне. Я же принужен

Уйти в безвестность собственной охотой.

Служить лишь Богу, чтоб избыть свой грех

Служения мамоне[6], и, Суббота,

Молиться в тишине за нас за всех:

За нищих ли, богатых ли, смятенных,

За веру, за державу, правый суд,

Дядьев своих, Еленою казненных,

За род свой древний, за безвестный люд.

И за тебя со чадами твоими.

Увы, мой путь становится длинней.

Один лишь ты мое проведал имя.

Храни же тайну, выдать не посмей.

В обитель должен я прийти безвестным

Послушником и понести свой крест

Безропотно путем молитвы тесным.

Как будет все – не знаю. Бог же весть!

Пока ж тебе служить без уговору,

Растить в душе смирения сады,

Выказывать во всем свою покору

Готов за хлеба кус да ковш воды.

Ты спас меня, тебе я благодарен.

Учи меня метать твои стога.

Забудь о том, что родом я боярин.

Ты – мой хозяин. Я тебе – слуга.

Сцена третья

Прошло три месяца. Зимний день. Горница. Федор плетет корзину. Рядом сидит Дуняша.

Дуняша

Скажи-ка, Федор, а в Москве девицы

Такое ж платье носят, как и я?

В домах под ноги стелют половицы

Иль в избах подом служит им земля?

Москва Хижей намного ли поболе?

Хоромы на Москве ли велики?

И можно ли перечить княжьей воле?

А пользуют ли бабы там вальки[7]?

А ходят ли девицы-молодицы

По ягоды, как мы на Сытну Гарь?

И много ли в Москве-реке водицы?