Узел связи. Из дневника штабного писаря - Михаил Поляков

Но документов всё не было. И поняв, что они будут ещё не скоро, я начал уже по-настоящему бегать от армии. Скрывался в лесу на заброшенных огородах, прятался у друзей и знакомых, даже ночевал пару раз в ночлежке для бездомных. Впрочем, это всё не очень удивительно, почти каждый второй солдат расскажет историю, вроде моей. У некоторых и покруче бывало – одних из канализационных люков вынимали, других с больничной койки поднимали, третьих из каких-нибудь глухих заброшенных деревень привозили… Таких много, почти нет только тех, кто сам, добровольно в армию пошёл.

Прятался-то я хитро, а попался на самом примитивном трюке. Представьте себе, звонят мне как-то рано утром в дверь. Открываю (как всегда в страхе увидеть милиционера под руку с военным) и вижу старичка лет, наверное, семидесяти. Представился он сотрудником военкомата, служащим в отделе призыва. И объясняет мне: так и так, ваша ситуация рассмотрена, и мы решили предоставить вам вечную отсрочку от армии. Приходите в военкомат, а там, может быть, вас и навсегда комиссуют. При этом целую историю рассказал: дескать, висят на нас призывники, не являющиеся по повестке, а начальство на нас кричит, требует порядок навести в отчётности. План же по призыву в этом году выполнен, так что мы решили просто списать вас с баланса. И сам вид этого дедка безобидного, и лепечущая убедительность его слов как-то очень утешительно на меня подействовали. Когда я на другой день пришёл в военкомат, то сразу попал на приём к майору – начальнику призывной части. Он для вида порылся минуту в своих бумажках и заявил мне – да, хотели дать вам отсрочку, но вот я сейчас посмотрел – нет у вас права на неё (как будто я этого и раньше не знал). И тут же кладёт передо мной две бумажки. Одна – повестка – прибыть через сутки на призывной пункт, а другая – уже подписанный вызов в прокуратуру… Вообще, из способов, которыми заманивают в военкомат, можно целую книгу составить. Чего только я не слышал от солдат. Кому-то обещали, что он будет служить в самом военкомате, а спать ходить домой, кому-то сказали, что набор на этот год вообще отменён и просили прийти и расписаться в какой-то ведомости для порядка. Случается ещё, что призывнику, долго прячущемуся где-нибудь у друзей, звонит девушка, и говорит, что он с ней где-то когда-то учился, и назначает ему свидание. Парень приходит, а тут его милиция и цапает. Одному бедняге, моему сослуживцу, профессиональному хоккеисту, в военкомате слёзно клялись, что он будет играть в хоккейной команде внутренних войск. Притом у него была законная отговорка – бабка больная, лежачая. Так он всё бросил, бабку на попечение родственников оставил, и пошёл на службу. А вместо хоккея оказался в нашем чаду…

Я думаю: как они, наверное, развлекаются, военкоматские-то, выдумывая все эти фокусы? Как потирают, наверное, ручки: вот на этот способ десять человек клюнуло, а вот этот получше – двадцать пришло. Может быть, для них и какой-то особый шик есть в том, чтобы поймать уклониста, который долго скрывался от них? Это удовольствие, должно быть, очень похоже на торжество охотника, подстрелившего, наконец, после недели преследования старого хитрого медведя. В том, что дело именно так и обстоит, я не сомневаюсь. Я это по улыбке увидел, которую случайно перехватил у майора, когда он вручал мне повестку. Такая, знаете, самодовольно-радостная и как будто нечаянная улыбка… Впрочем, не думаю, что все это поймут. Надо, наверное, мои три месяца прожить в этой заострённой пугливой напряжённости, чтобы подобные вещи научится замечать и чувствовать. Вообще, психология военкоматских – тема очень занимательная. Особенно вот такой штришок интересен: я ещё понимаю, чем эти ребята объясняют себе охоту на призывников со всеми её азартом, грязью и подлостью. Как же: государево дело! А государево дело – это святое, оно любую гнусность безболезненно вынесет на себе. А как они любят иногда поговорить о нём! И Отчизна им вспомнится, и братья наши, гибнущие в Чечне (пока ты, подлец, от службы уклоняешься), и Россия, встающая с колен, и духовные скрепы. И голосок дрожит, и слезинка иногда на щёчке блеснёт.

Да, но ведь вместе с тем почти все они берут! Со сколькими ребятами я ни общался за год службы, все мне одно и то же повторяли, в том числе и называя суммы, удивительно похожие на наши. Личное дело на время потерять восемьсот долларов стоит, комиссоваться по состоянию здоровья – две тысячи, получить военный билет с записью о службе – пять. Да и говорить о взятках не надо, можно просто посмотреть на то, как живут эти товарищи. При их-то копеечных окладах тот самый майор на «Пассате» ездит, военком – на неплохой Ауди, даже лейтенантишка из призывного отдела, и тот уже новую «десятку» купил. Вот это-то вкупе с духовными скрепами на что списать? Знаю, что меня упрекнут в наивности – чего, мол, тут долго рассуждать – обычные лицемерные подлецы. Но, прослужив год, и лучше узнав офицеров наших, я убедился в том, что в каждой из двух своих ипостасей – и в патриотизме, и в мздоимстве, они в большинстве своём совершенно искренни. Это так: хотите – верьте, хотите – нет. Во-первых, ну не актёры же они, чтобы годами выдерживать один тон и ни разу не сорваться (что даже для хорошего артиста трудновато), а во-вторых и как-то не в военных традициях подобный театр. Но как же они вырастили, вылущили это в себе? Что за казуистика тут? И заметьте – одна на всех, общая казуистика, что уже само по себе удивительно. Истина святая – широк человек…

До самого отъезда в часть я бегал по всем знакомым, выпрашивая деньги, зашёл во все возможные социальные службы, набрал долгов, чтобы мать хоть как-то могла прожить. Удалось собрать приемлемую сумму, а после случилось почти чудо – тётя Надя, мамина сестра из Брянска, о которой мы слышать не слышали лет десять, неожиданно ответила на мою отчаянную телеграмму, сама дозвонилась к нам и предложила свою помощь. Не знаю, что бы было без этого.

Немного расскажу о том, как началась моя служба в армии. Сначала меня поместили на курс молодого бойца, где я провёл месяц, учась ходить строем, стоять в нарядах и разбирать автомат. Затем, после принятия на огромном дивизионном плацу присяги, распределили в часть. Мой главный страх – перед дедовщиной, полностью оправдался, причём с самых первых шагов в части. О ней я ещё много буду после говорить, но если вкратце, то она представляет собой кастовую систему, с чётко разграниченными для каждой касты обязанностями и привилегиями. На первой ступеньке этой своеобразной табели о рангах стоят так называемые «вороны» – те, кто отслужил от месяца до полугода, на второй – «черпаки» – те уже отслужили от полугода до года. Те, кто провёл в армии полтора года, называются дембелями. Впрочем, названия каст везде разные, и даже те, что я привёл, обозначают в разных подразделениях совершенно различные понятия. Например, в соседнем с нашим полку дедами звали не тех, кто отслужил не год (эти у них были «черпаки»), а полтора. Что касается отношений между кастами, то они такие: вороны находятся в рабстве практически у всех – у дембелей, дедов и черпаков. Они должны мыть казарму, стоять в нарядах, чистить одежду старших призывов и всё в этом духе. Черпаки уже освобождены кое от каких обязанностей и должны только носить сигареты дембелям. Деды только изредка бывают в нарядах, а в основном выполняют самую лёгкую работу. Ну а дембеля вообще почти ничего не делают. Вся эта система поддерживается постоянным насилием. За каждую оплошность, каждую ошибку тебя бьют и унижают. Плохо помыл пол? Получи лося (удар по скрещённым у лба ладоням). Заснул в карауле – пробьют фанеру (удар кулаком в грудь). Ещё есть система «срезов», это уже настоящий рэкет. Не выполнил какое-то поручение деда – ну там, подворотничок ему плохо подшил – ты срезался и обязан принести пачку пельменей. Если не доставишь вовремя, на другой день уже должен кекс, ещё после – торт, ну и прочее.

Впрочем, меня дедовщина задела меньше, чем других солдат. В части почти с первых дней меня определили работать в штаб, на телеграфный аппарат. Это было на первом этаже, а моё подразделение находилось на втором, так что с солдатами в рабочее время я почти не сталкивался. Закончилось тем, что с ротой я ходил только в баню, обедал же один, в одно время с офицерами. Одиночество просто измучило меня. Вообще, почти ни с кем из солдат я не подружился, и если не считать двух-трёх мимолётных знакомств в роте да ещё тех ребят, кто также как я служил в штабе, все они мне были чужие. Не знаю почему – мой ли это характер такой, или действительно настолько пусто всё это общество, что мне просто делать в нём нечего, но это так. Я насчёт этого последнего вопроса много думал. Ну да, с одной стороны я человек образованный, мне уже двадцать три года, я уже жил какой-то мысленной жизнью, привык рассуждать, анализировать себя. Они же, по сути, ещё подростки, и разговоры у них только девчонках да о пьянках. Ну, хорошо, пусть будет так. Но почему же я с ними не могу ни о чём беседу завести, при моём-то кругозоре? Это о моей или об их ограниченности свидетельствует?