Таланты и изменники, или Как я переводил «Капитанскую дочку» - Роберт Чандлер

Были трудности и при переводе последнего параграфа девятой главы, когда Гринёв и Савельич отправляются из Белогорской крепости в Оренбург. Только что прибыл подарок от Пугачёва — лошадь и овчинный тулуп.

I put on the sheepskin coat and mounted the horse. Savelich sat behind me. 'See, master,' said the old man. 'I was right to hand the rascal my petition. His heart knows shame after all — not that a spindle-shanked Bashkir nag and a sheepskin coat are worth half of what the bandits stole and what you were pleased to give the rascal yourself. Still something's better than nothing — and there's worse than a tuft of fur to be had from a mad dog.'

Последнее предложение буквально могло быть переведено, как 'but it still will be useful, and from a wicked/bold dog even a tuft of wool!' Два близких английских эквивалента этой русской поговорке: 'something is better than nothing' и 'half a loaf is better than no bread', однако переводчик Пушкина вряд ли воспользуется этими вариантами. В данном случае важно само значение выражения. Поведение Пугачёва зачастую напоминало поведение волка и тогда может быть соотнесено с «лихой собакой» — а Гринёв только-только получил от него подарок в виде овчинного тулупа, то есть клока шерсти. Мы пробовали 'Still something's better than nothing' и 'There's worse to be had from a wicked dog than a tuft of fur', но тогда создавалось впечатление, что слова Савельича звучат смешно. Снова было необходимо найти вариант, когда понятно, что шутит Пушкин, а не его герой. Решение оказалось несложным, но на поиски его ушло время. Изменение порядка слов для усиления «лихой собаки» и 'there's worse to be had from a wicked dog than a tuft of fur', помогло сделать речь Савельича мотивированной больше озлобленностью, чем желанием сострить. Это также придало фразе вид расхожей идиомы, а не собственно речи Савельича.

Менее очевидны сложности перевода, в случаях, иногда трогательных, когда речь одного персонажа непредвзято походит на речь другого персонажа. Суть здесь в том, чтобы обнаружить их порой трудноуловимые различия. Если бы мне не удалось «услышать» их голоса в оригинале, нам бы вряд ли удался перевод, и тонкие нити, связующие разные части повести, разорвались бы.

К примеру, и Пугачёв, и Савельич употребляют выражение «на все четыре стороны» в разговоре с Петром Андреичем. После того, как в Белогорской крепости Пугачёв спас жизнь Гринёву, он говорит: «Ступай себе на все четыре стороны и делай что хочешь». Когда Гринёв объявляет, что будет пробираться в Оренбург по местам, занятым повстанцами, Савельич говорит: «Погоди маленько: войска придут, переловят мошенников; тогда поезжай себе хоть на все четыре стороны».

И Пугачёв, и Савельич в определённом смысле замещают отцовские функции по отношению к Гринёву; они наставляют его и способствуют его освобождению.

Пушкинские повторы просты и сложны одновременно. Когда Пугачёв говорит: «Ин быть по-твоему! Казнить так казнить, жаловать так жаловать: таков мой обычай. Возьми себе свою красавицу; вези её куда хочешь, и дай вам Бог любовь да совет!», он неосознанно перекликается со словами Ивана Кузьмича перед смертью: «Ну, Маша, будь счастлива. Молись Богу: Он тебя не оставит. Коли найдётся добрый человек, дай Бог вам любовь да совет. Живите, как жили мы с Василисой Егоровной». Трогательный повтор. Пугачёв как бы замещает отца молодой пары, но в тоже время маскирует иронию: не казни он Ивана Кузьмича, не играть бы ему это роль.

И ещё о тонкостях повторов. Слова Ивана Кузьмича «Коли найдётся добрый человек» в свою очередь повторяют слова Василисы Егоровны: «Хорошо коли найдётся добрый человек; а то сиди себе в девках вековечной невестою». То, как Иван Кузьмич непроизвольно повторяет слова своей жены, подтверждает реальность понятия «любовь да совет» в отношениях между ними. И здесь нет никакой иронии. Отношение Пушкина к Ивану Кузьмичу и его жене любовное и уважительное.

Персонажи у Пушкина не только повторяют фразы из предыдущих глав, но иногда повторяют или противоречат словам из эпиграфов или других поэм. Во время описания бурана во второй главе Пугачёв говорит Гринёву: «Сторона мне знакомая». Как указывает Шкловский, эти слова впрямую противоречат строчке «Сторона незнакомая!» из эпиграфа к этой главе. В этой степи Пугачёв — дома, а Гринёв — нет. В оригинале перекличка этих противопоставлений сильна, хотя и не педалирована, и нет нужды говорить, что мы не смогли воспроизвести её с точностью в переводе.

Хотя Гринёв и не использует в своей речи такие экстравагантные метафоры, как Пугачёв, язык его, тем не менее, достаточно непрост. Это с очевидностью проявляется в его ответе на вопрос Пугачёва: «Или ты не веришь, что я великий государь?» Отрицательный ответ означает смерть для Гринёва; положительный — предательство. Он прибегает к аллюзии и двусмысленности с единственной целью — обрести свободу. А главное — то, что он погружает себя в мир Пугачёва. Его первые слова «Слушай; скажу тебе всю правду» почти дословно повторяют слова любимой песни Пугачёва, — разговор царя с разбойником, — которую Пугачёв распевал со своими повстанцами. Параллель между Пугачёвым и Гринёвым и между царём и разбойником льстит самозванцу. Словами «Рассуди, могу ли я признать в тебе государя?» Гринёв приглашает Пугачёва в свой мир, предлагает ему увидеть этот мир со своей точки зрения. Словами «Ты человек смышлёный: ты сам увидел бы, что я лукавствую» Гринёв уходит от прямого ответа и снова льстит Пугачёву.

В черновых версиях перевода мы упустили все три эти момента. Пытаясь перевести русскую народную песню на английский, я сократил предложение о «правде-истине»: 'And I shall tell you, my Lord? I shell tell you, my Tsar, I shall tell you the whole truth'. Тяжеловесное 'Judge for yourself' для перевода русского «Рассуди» мы в черновой версии перевели как 'Think for yourself', а прямое 'you'd see I was lying' для перевода «ты сам увидел бы, что я лукавствую» мы в черновой версии перевели как 'You'd see strait through me'. Такая скрупулёзная работа проводится только в случае, когда сам вник во все детали оригинального текста. Я бы многое упустил и кое-где повредил бы ткань пушкинского текста, если бы американский славист Полина Рыкун любезно не предоставила в моё распоряжение свою превосходную статью «The Trickster's Word: Orality, Literacy, and Genre in Alexandr Pushkin's The Captain's Daughter».

Моё упоение «Капитанской дочкой» прошло несколько стадий. Сперва повесть показалась мне несложной по структуре, чем-то вроде лоскутного одеяла, некоего коллажа из писем, исторических деталей, стихов, представленных в многообразии различных стилей. Затем я разглядел такие масштабные симметрии, как параллели между встречей Гринёва с Пугачёвым и Маши с Екатериной Великой (подобно Гринёву, который не знал кого встретил во время бури, Маша не знала с кем она встретилась в парке; ни Пугачёв, ни Екатерина не имели законных оснований для занятия Российского престола). Есть и другие симметрии: два подарка в виде шуб, две попытки подарков в виде полтин, две сцены, — в первой и в последней главе, — с чтением Придворного календаря стариком Гринёвым. Затем я разглядел упомянутые уже фразовые повторы и, наконец, обнаружил, как Пушкин играет со звуковыми повторами.

Некоторые из Пушкинских аллитераций случаются лишь в пространстве одного-единственного предложения, что осложняет работу переводчику.

Первоначальный вариант перевода первого предложения девятой главы с описанием восприятия утра Гринёвым выглядел так: 'Early in the morning I was woken by the sound of a drum.' По-русски предложение «Рано утром разбудил меня барабан» — ненавязчивый, но замечательный пример ономатопеи. Мы, безусловно, пытались воспроизвести этот троп, но безуспешно. Наш окончательный вариант 'Around dawn I was woken by the sound of a drum' — краток и в какой-то мере повторяет звуки «д», «н» и «р»; тем не менее до оригинала он не дотягивает.

Вот ещё примеры развёрнутого обыгрывания звуков Пушкиным.

У описания французского гувернёра Петра Гринёва мосье Бопре свой мир звуков, сфокусированный на двух согласных из его имени. Вот как Пушкин впервые его описывает: «Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour etre outchitel». Эта аура звукосочетания «пр», к счастью, оказалась несложной для перевода. Мы перевели её почти по наитию даже до того как заметили в оригинале. Лишь найдя слово 'pronouncing' для предложения 'Beaupre's love of vodka cordials — 'even came to prefer them to the wines of his fatherland, pronouncing them incomparably better for the digestion' — я понял, что, по крайней мере, часть попадания при переводе была обязана их совпадению со словами «Пруссия», «предпочитать» и, более всего, с насмешливым повторением Савельичем частых просьб Бопре о водке: «Мадам, же ву при водкю».

Первый параграф восьмой главы содержит блестящий образец аллитерации. Пугачёв только что захватил Белогорскую крепость. Жизнь Гринёва вне опасности, но ему ничего не известно о Маше. Он входит в её комнату, чтобы обнаружить, что «Всe было пусто; стулья, столы, сундуки были переломаны; посуда перебита; всe растаскано. (…) Я увидел ее постелю, перерытую разбойниками; шкап был разломан и ограблен (…) Где ж была хозяйка этой смиренной, девической кельи? Страшная мысль мелькнула в уме моем: я вообразил ее в руках у разбойников… Сердце мое сжалось… Я горько, горько заплакал, и громко произнес имя моей любезной…» Первые десять строк оригинала звучат отрывисто и резко. Много ассонанса, аллитерации, некоторые слоги повторяются несколько раз: пере… пере… рас… перер… разб… разл… грабл… браз… разб… гор… гор… гром… Затем, с появлением Палаши, звонкие консонанты заменяются повторяющимися «п», «л» и «ш», как будто сотканными из её имени, и выходят на авансцену: «В эту минуту послышался легкий шум, и из-за шкапа явилась Палаша, бледная и трепещущая». До этого момента рассказчик нарочито называл её Палашка, употребляя фамильярную форму имени в соответствии с её низким социальным положением. Она всего лишь крепостная служанка и в определённой степени является фигурой для насмешек. Сейчас же она впервые предстаёт Палашей, и рассказчик теперь будет пользоваться этой более уважительной формой имени до конца повествования. Её хозяева убиты, и она вольна действовать по своему разумению. Она демонстрирует отвагу, инициативу и играет ключевую роль в освобождении Маши Гринёвым из плена Швабрина.