Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Русские корабли пришли в бухту Нагасаки и стояли там, словно дохлые черепахи, всплывшие на поверхность. Люди вокруг радовались, и Цуда сам читал в «Нити нити симбун»: «В Европе Россию можно сравнить с рыкающим львом или разгневанным слоном, тогда как на Востоке она подобна ручной овечке или спящей кошке… Те, которые думают, что Россия способна кусаться в Азии, как ядовитая змея, похожи на человека, боящегося тигровой шкуры потому только, что тигр — очень свирепое животное».
Однако Цуда не считал Россию ручной овечкой, хотя и не говорил этого вслух, боясь показаться глупым. Собственно, и говорить было некому: родных и друзей у Сандзо почти не осталось, и единственный, с кем он беседовал за последний день, был один молодой лодочник. Лодочник и сказал, что русские приплыли не просто так — они хотят обмануть императора и в трюмах своих огромных кораблей привезли мятежника Сайго Такамори.[2]
Цуда прекрасно знал, кто таков мятежник Такамори. Служа в армии, он сражался против него и даже был легко ранен. А вот Такамори вроде бы погиб, получив тяжелую рану и, чтобы не достаться живым неприятелям, попросил одного из лейтенантов отрубить ему голову.
Но, если человек поднял мятеж, значит, у него нет самурайской чести.
А раз у него нет самурайской чести, что может помешать такому человеку притвориться убитым, сбежать за море, а после вернуться, спрятавшись на русском корабле, и поднять еще один мятеж при помощи иноземцев?
Ничего. Так сказал и лодочник. Эти слова запали глубоко в душу Цуда Сандзо, и поэтому он сидел, задумавшись и отпивая маленькими глотками холодный саке.
— Здравствуй, Цуда, — сказал кто-то мягким, вкрадчивым голосом.
Это оказался старик в залатанной одежонке, совсем стоптанных сандалиях-гэта, соломенном плаще. Голова его была повязана запачканным платком, а маленькая бородка дрожала от холода.
— Здравствуй, почтенный, — учтиво сказал Цуда. — Откуда ты знаешь мое имя и не хочешь ли поесть и выпить глоток саке? Правда, мне не на чем его разогреть.
— В холодную погоду даже холодное саке согревает…
Старик благодарно принял напиток и плотнее укутался в свой ветхий плащ.
— Так откуда ты знаешь меня, почтенный? — снова спросил Цуда. — Или ты не хочешь сказать? Или не можешь?
— Я знал твоих родителей, — ответил старик. — Ведь это они служили лекарями у князей Ига?
— Служили. Но…
— А ты прославился вместе с другими в сражениях с Такамори, предавшим микадо.
— Я не осмелился бы говорить так, — скромно сказал Цуда, хотя ему, несомненно, были приятны слова старика.
Совсем скоро они уже вдвоем допили остатки саке, доев и рис, и перышки лука, и тофу. На вопрос старика о том, что нового слышно в Оцу, полицейский рассказал все, что знал. Хотя новости в Оцу ожидались общеизвестные: приезд русского наследника, который должен встретиться там с принцем Арисугавой. Цуда знал об этом особенно много, потому что ему, в числе других стражей порядка, было приказано охранять проезд гостя по улочкам города.
— А ты слышал, что говорят о том, кто приехал с русскими? — спросил старик.
— Ты говоришь о мятежнике Такамори?!
После этих слов Цуда удивился сам себе: не так уж много он выпил саке, чтобы язык сделался таким болтливым. Разговор у них получается плохой, совсем не нужный… Этого старика он видит в первый раз; что, если старик пойдет отсюда к губернатору и отплатит доносом за добро?
Старика неплохо бы убить, решил Цуда, и еще более удивился, когда старик спокойно сказал:
— Не думай об этом, самурай. Сейчас я расскажу тебе все, и ты поймешь.
* * *Цесаревич стоял у фальшборта и курил. Настроение у него было неважное, хотя официальные мероприятия и церемонии он вместе с принцем Георгием удачно разбавлял увеселительными: катался на рикше, покупал сувениры, посещал уже ставшие привычными чайные домики, записав затем в дневник: «Обитательницы чайных домиков — парчовые куклы в затканных золотом кимоно. Японская эротика утонченнее и чувственнее грубых предложений любви на европейских улицах».
А еще он сделал себе татуировку. Вообще-то в Японии это искусство было запрещено уже довольно давно, да и делали татуировки только люди низкородные, более того, ими даже клеймили преступников. Но Николай знал, что английские принцы Джордж и Альберт уже сделали себе татуировки во время визита в Йокогаму, поэтому не мог удержаться.
Разумеется, не смог не последовать примеру двоюродного брата и принц Георг. Поэтому на «Память Азова» тайным образом провели двух мастеров татуировки, и у цесаревича на правой руке появилось цветное изображение дракона с черным телом, желтыми рожками, красным брюхом и зелеными лапами.
Свежая татуировка болела — руку жгло, словно огнем, и доктор Рамбах отчитал Николая, сказав, что так можно остаться и вовсе одноруким. Однако угнетало цесаревича не это.
Визит на русское кладбище в Инаса не обещал ничего печального, кроме разве что скорбного зрелища могил своих соотечественников на чужбине. Пока искали старичка — хранителя кладбища с ключами от ворот, Николай попросту молодецки перелез через них. И лучше бы старичка не находили, потому что он посоветовал Николаю во время визита в Киото встретиться с тамошним отшельником, которому ведомо очень многое.
Совет чрезвычайно заинтересовал цесаревича. Он запомнил его и после официальных мероприятий — а встреча его жителями Киото была весьма радушной и красочной, как, впрочем, везде. Нашлось время для забав самого разного рода: в дневнике появилась запись: «Глаза просто разбегаются, такие чудеса видели мы. Видели стрельбу из лука и скачки в старинных костюмах… Были в форт-дворце Сиогуна… В девять отправились с Джорджи в чайный домик. Джорджи танцевал, вызывая визги смеха у гейш…»
Но затем, когда «визги смеха» прискучили Николаю, он попросил маркиза Ито сопроводить его к отшельнику и выступить в качестве переводчика. Маркиз, пожав плечами, согласился, но витиевато заметил, что «отшельник Теракуто — человек замкнутый, но, если Царственный путник пожелает его видеть, он к нему выйдет, если на то будет благословение Неба».
В одну из рощ вблизи Киото, где жил монах, вместе с цесаревичем и маркизом Ито отправился принц Георгий. Одетые в штатское, они добрались туда незамеченными. Долго искать отшельника не пришлось — он сидел под деревом и, казалось, ждал чего-то, уставившись в спускающиеся сумерки. Уже наклонившись к престарелому монаху поближе, Николай обнаружил, что тот совершенно слеп — глаза Теракуто закрывала плотная мутная пелена.
А потом монах заговорил. Речь его была не слишком долгой, но Николаю хватило. Цесаревич видел, как меняется в лице маркиз-переводчик, повторяя вслед за отшельником:
— Опасность витает над твоей главой, но смерть отступит и трость будет сильнее меча… И трость засияет блеском. Два венца суждены тебе: земной и небесный. Играют самоцветные камни на короне твоей, но слава мира проходит, и померкнут камни на земном венце, сияние же венца небесного пребудет вовеки. Великие скорби и потрясения ждут тебя и страну твою. На краю бездны цветут красивые цветы, но яд их тлетворен: дети рвутся к цветам и падают в бездну, если не слушают отца. Все будут против тебя… Ты принесешь жертву за весь свой народ, как искупитель за его безрассудства…[3]
Монах замолчал.
Над головой неприятно кричали вечерние птицы, а Николай стоял, оцепенев.
— Послушайте, — нерешительно начал он, но Теракуто сделал странный жест, словно отталкивая от себя что-то, медленно повернулся и пошел среди деревьев, находя дорогу, уверенно, как зрячий. Цесаревич сделал шаг вслед, но Ито деликатно придержал его за локоть и сказал:
— Видимо, он сказал все, что считал нужным.
— Чушь какая-то, Ники, — убежденно заявил Георгий. — Трость, меч… Пойдем-ка лучше выпьем шампанского с феминами. Может, тут есть ресторанчик наподобие «Волги» в Нагасаки.
Но ресторанчик искать не стали, а настроение у Николая по-прежнему оставалось премерзостным. Он бросил в воду бухты окурок, взглянул на береговые огоньки — откуда-то издалека еле слышно доносилась писклявая японская музыка.
Подошел принц Георгий, навалился всем своим огромным крепким телом на фальшборт и поинтересовался, благоухая коньяком:
— Как твой сплин, Ники?
— Отстань, Джорджи.
— Этот гнусный старикашка наговорил тебе глупостей, а ты забиваешь ими голову, воспринимая всерьез. Вообще все эти восточные штучки, знаешь ли, никогда мне не нравились. Я еще понимаю — гейши, танец живота… Впрочем, танец живота — это уже не совсем Япония… И даже совсем не Япония… Идем лучше напьемся, все больше толку выйдет.
— Отстань, Джорджи, — повторил цесаревич. Георгий хмыкнул, проворчал себе под нос что-то по-гречески и в самом деле ушел. А Николай остался стоять, вглядываясь в мрачную воду и повторяя шепотом:
- Генерал-адмирал. Тетралогия - Роман Злотников - Альтернативная история
- Главная роль 3 - Павел Смолин - Альтернативная история / Исторические приключения / Прочее
- Главная роль - Павел Смолин - Альтернативная история / Попаданцы / Периодические издания
- Опасная колея - Юлия Федотова - Альтернативная история
- Афанасий - герой республики - Олег Беймук - Альтернативная история / Прочее / Периодические издания
- Ермак. Революция. Книга девятая - Игорь Валериев - Альтернативная история / Попаданцы / Фэнтези
- Черный проводник - Александр Конторович - Альтернативная история
- Князь Владимир Старинов. Книга вторая. Чужая война. - Сергей Садов - Альтернативная история
- Порт-Артурский гамбит: Броненосцы Победы - Вячеслав Коротин - Альтернативная история
- Порт-Артурский гамбит: Броненосцы Победы - Вячеслав Коротин - Альтернативная история