Командир роты офицерского штрафбата свидетельствует. - Александр Пыльцын

А в завершение позвольте мне привести стихи, написанные моим сыном Александром, как обращение уже к своим детям, к совсем юному поколению:

Замрите, слушайте, смотрите, ребятишки,Дыханье затая, став чуткими втройне:Ведь вы последние девчонки и мальчишки,Которым суждено услышать о войне.

Я буду рад общению с моими респондентами этого форума и готов, в силу моего умения и познаний, ответить на все ваши вопросы. Если кому-то захочется обратиться ко мне, минуя руководство форума, для таких я называю свой E-mail:

[email protected] com

С уважением, А.В. Пыльцын

Ответы на вопросы 2012–2013 с интернет-конференции Форума «17 марта»

Бессмертное счастие нашеРоссией зовется в веках.Мы края не видели краше,А были во многих краях.

В. Набоков «Родина»

Родиться русским – слишком мало:Им надо БЫТЬ, им надо СТАТЬ!

И. Северянин «Предгневье»

Краткое пояснение к ответам

В связи с тем, что одни участники форума, задавая вопросы, представлялись исключительно интернетовскими псевдонимами, другие – полными именами, возрастом и даже адресом, а третьи только инициалами, в сборнике помещены вопросы без их авторства, без указания дат поступления их, а в некоторых случаях и в несколько сокращённом виде. Надеюсь, мои респонденты свои вопросы узнают, а читателям важна именно суть, изложенная в ответах.

Итак, перейдём к основному содержанию по схеме ВОПРОС-ОТВЕТ.

1. Расскажите о начале своего жизненного пути с детства и до призыва в Советскую Армию

Даю несколько сокращённый вариант одной из глав своей книги с тем эпиграфом, который считаю характеристикой нашего поколения победителей.

Мы – счастливое поколенье:Есть что вспомнить и чем гордиться,Перед чем преклонить колени,Что хранить в серебре традиций.

Наше время прошло мгновеньем,Чтоб в истории утвердиться.Мы – счастливое поколенье,Есть что вспомнить и чем гордиться.

Анатолий Молчанов, ленинградский поэт

Начну со своей родословной. На первый взгляд, это может представлять мало интереса для современного читателя, но для характеристики той эпохи, в которой формировалось мировоззрение нашего поколения, и мое в частности, это, считаю, имеет определенное значение. Да и не помешает пролить свет на непростые тридцатые годы, как они складывались на Дальнем Востоке, особенно голодный для населения многих регионов СССР 1933 год, когда мне было всего 10 лет, но я хорошо помню это время.

Драматические события того труднейшего для всей страны года в недавнем прошлом некоторые из руководителей Украины, а вкупе с ними и недобросовестные «историки» возвели в ранг умышленного «голодомора» именно украинцев «москалями» и «кацапами» и даже соорудили «музей голодомора», в котором большинство фотографий, выставленных на стендах этого «музея», отображали не голод 1932–1933 годов в Украине, а Великую депрессию в США.

Фальсифицированными оказались и «Книги памяти жертв голодомора», издаваемые во многих украинских областях. В одних случаях в книги заносили живых украинцев – согласно спискам избирателей. В других случаях в книги попадали умершие не от голода, а попавшие под лошадь, спившиеся и прочие случайно убиенные.

В общем, от голода в разной степени страдали в то время Поволжье, Урал, даже Кубань, Сибирь, да считай, вся наша страна, но не возводили там это бедствие в ранг умышленного геноцида, как взбрело это в голову некоторым политикам Украины. Голодный 1933 год коснулся тогда и Дальнего Востока, откуда я родом.

Появился я на свет в конце 1923 года в семье железнодорожника на Дальнем Востоке, в одном из районов Хабаровского, тогда ещё Дальневосточного края, на полустанке Известковый. Это уже потом, в 1948 году этот полустанок получил статус городского посёлка, стал узловой железнодорожной станцией, от которой идёт железная дорога на север, на Чегдомын. Недолго наша семья прожила там, затем моему отцу доверили участок железнодорожного пути между Известковым и станцией Биракан. Там, вблизи большого охраняемого моста через реку Кульдур, мы ещё прожили в доме совсем рядом с железнодорожной колеёй. Когда в 1931 году мне пришла пора поступать в школу, отец добился перевода на станцию Кимкан. Станция эта тогда была значительно больше разъезда Известковый, и там имелась начальная школа, «выросшая» вместе со мной в неполно-среднюю (7 классов). К началу войны в нём было, пожалуй, более тысячи жителей, 2 неполно-средних школы, библиотека, клуб, медпункт. Советскую власть представлял сельсовет, потом – поссовет.

В постсоветские годы Кимкан не узнать: посёлок давно уже переименован в село, жителей там осталось человек 80, закрыты все социально-культурные учреждения. Школьников, которые там живут, возят в райцентр Облучье, в школу-интернат. Нет там и сельсовета, это село теперь приписано к поселковому совету Известкового, в 10 километрах. Разруха, как и во всей российской глубинке.

На этой станции наш дом на одну семью, который по железнодорожной терминологии называли почему-то «будкой», стоял ещё ближе к железнодорожным путям, так что, когда проходил поезд, дом дрожал, будто вместе с ним собирался тронуться в дальний путь. И настолько мы привыкли к этой близости и грохоту железнодорожных составов, что когда через 3 года перешли жить в новый, более отдаленный от рельсовых путей дом на 8 семей, который именовался железнодорожной «казармой», то долго не могли привыкнуть к, казалось бы, неестественной тишине. Кстати сказать, и казарм этих уже нет, снесли.

Отец мой, Василий Васильевич Пыльцын, родился ещё в XIX веке, в 1881 году. Я даже втайне гордился, что в один год с маршалом Ворошиловым. Он, костромич, по каким-то причинам (говорил об этом весьма неохотно и туманно), то ли от жандармского преследования, то ли от неудачной женитьбы, сбежал на Дальний Восток.

По тому времени отец был достаточно грамотным человеком. В нашем доме хранилась многолетняя подшивка дореволюционного журнала «Нива» и большая библиотека классиков, которую я в раннем детстве почти всю перечитал.

На всей моей детской памяти отец был бригадиром путейцев, а затем дорожным мастером на железной дороге. Вообще он был не только мастером железнодорожным. Мастер он был и на все руки. Домашняя, довольно замысловатая мебель и многое из металлической кухонной утвари, а также всякого рода деревянные бочки и бочонки под разные соленья и моченья были сделаны его собственными руками. Всё он мог, всё умел, вплоть до лужения кастрюль, умел даже огромной «продольной» пилой с кем-нибудь из напарников распилить толстенное бревно, помещённое на специальные высокие козлы, распустить его на аккуратненькие тоненькие доски. Кажется, не было дела или ремесла, которого он бы не знал и чего бы он не умел.

В семье он был строг, и мы, дети, боялись одного его взгляда, хотя он никогда не пускал в ход ремень и не поднимал на нас свою увесистую руку. Когда мы, малолетки, не в меру шумно шалили, маме нашей достаточно было даже молча, взглядом обратить наше внимание на отца, как мгновенно стихал наш энтузиазм.

Несмотря на широкую общественную деятельность, особенно в области оборонных кружков типа «осоавиахим» и прочих, он не вступал в ВКП(б) и любил называть себя «беспартийным большевиком». Однако в 1938 году за допущенную его подчиненным ошибку при ограждении участка работ по замене лопнувшего рельса, что едва не привело к крушению пассажирского поезда, отец был осужден на три года лишения свободы за халатность – политическую статью тогда ему не «пришили».

Вышел он из заключения к самому началу Отечественной войны. Обладая странной особенностью весьма громко разговаривать сам с собой, в конце 1941 года, без свидетелей, вслух, откровенно негативно высказался по поводу того, что «Гитлер облапошил всех наших «гениальных» вождей». А самый главный из них (т. е. Сталин), попросту «прос/7ал Россию». (Здесь я из этических соображений заменил одну букву в отцовской фразе.) Кто-то услышал это, донёс куда нужно («стукачей» тогда было немало), и отец в соответствии с тогдашними порядками был репрессирован, выслан с Дальнего Востока куда-то на Север или в Сибирь, где и пропал его след. Не знаю, не мог или не хотел он о себе что-нибудь сообщать, но сведений о нём мы никаких так и не имели. Вот этот случай иногда заставлял происходящее со мной или вокруг меня как-то связывать между собой, чаще без достаточных оснований.

Но об этом в своё время. Однако, перед этими событиями он совершил, казалось бы, необъяснимый поступок, осуждаемый всеми жителями нашего небольшого пристанционного посёлка: в начале 1942 года, когда я уже был курсантом военного училища и «учился на лейтенанта», отец вдруг демонстративно приревновал нашу маму, скромнейшую женщину, и ушёл из семьи. Так внезапно он оставил маму с малолетней дочерью, тогда как мы, все трое сыновей, уже служили в Армии, причём старшие братья были на фронте. Это только значительно позже, уже после войны, я догадался об истинных мотивах его поступка. Зная о моём нахождении в военном училище, о том, что я готовлюсь стать лейтенантом, чтобы «не помешать» мне, сыну репрессированного, окончить курс обучения, демонстративно бросил семью, женился и публично отказался от своих детей.