Дикие истории из Петербурга - Никита Нефёдов

переглянулись. Теперь сочувственно.

— Неблагодарная доля, — сказал мужчина.

— Незавидная участь, — сказала женщина.

Они отпили чаю, синхронно.

— Мне не на что жаловаться. За всё это время я услышал столько историй… но мне всё ещё мало. Каждый город рассказывает мне о себе и своих людях. Ничего интереснее и прекраснее не слышал и вряд ли услышу. И каждый город говорит о своём, по своему. Москва говорила мне о своих призраках, которые уже при жизни были мертвы, и потому не могут обрести покой. Ростов-на-Дону рассказывал, как абсолютно разные люди оказывались бессильны перед древними силами из глубин земли, будь то казак, красноармеец или авторитет в малиновом пиджаке. Я не знаю, чего ждать от Петербурга. Говорят, он исполняет мечты, много легенд ходит про исполнения желаний. Но я услышал зов. Значит не все истории услышаны, значит есть что-то ещё. Вот это я и ищу. То, что ещё не рассказано, но должно быть услышано.

Мужчина и женщина переглянулись снова. Они услышали всё, что им было нужно. Они приняли решение. Мужчина положил на стол связку из двух ключей.

— Твоя комната под номером три, — сказала женщина. — Всё, что есть в комнате и квартире в твоём распоряжении, если не занято остальными. У них можешь найти ответы на вопросы. В крайнем случае ответим мы.

— Город тебя позвал, — сказал мужчина. — Значит, он поможет. Потому что ты ему нужен, как и другие. Ведь никто никого и никогда не зовёт просто так.

С этими словами они молча поднялись, вышли в коридор. Там также молча оделись и ушли. Они оставили мне крышу над головой по сносной цене и всего один вопрос: что это вообще было?

Правда о петербургских рыбаках

Не скажу, что мне до жути нравится работать в ночные смены. Но вот идти на работу ночью и возвращаться домой ещё до рассвета — завораживающе.

По пути с работы купил кофе на вынос в неприметной кофейне, которую до этого не замечал. Позже, кстати, так её и не нашёл. Как будто открылась и закрылась в один и тот же день.

Шёл себе, смотрел как просыпается город и понял, что живя у канала, ни разу не спускался к воде. Почему-то в тот момент это показалось мне дикой несправедливостью, которую необходимо тут же восстановить. Что я и сделал.

Спустился к замурованной льдом воде. Стою, хлебаю кофе, курю. Тишина, ветер не морозит. Уже почти в транс впал, когда что-то справа шелестнуло. Аж дёрнулся. Я и не заметил этого рыбака.

Сухой, низкий старик сидел на стуле-раскладушке. По виду напомнил мне слугу Тома Харди из «Табу», с поправкой на современную одежду. Обеими руками держит невесомую удочку, её леска уходила в крохотную прорубь.

— Клюёт? — без особого интереса спросил.

— Угу.

— Часто тут рыбачите?

— Ага.

Помолчали. Выпил кофе, закурил ещё одну. Подумал, о чём бы спросить и стоит ли вообще спрашивать. Но раз уж начал, почему не докопаться, правильно?

— А вы коренной петербуржец?

— Ну, — бесстратно ответил рыбак, не отвлекаясь от рыбалки.

— Я вроде как фольклор собираю. Может знаете какие-нибудь байки, легенды?

— Угу.

То ли вспоминал, что знает, то ли драматическую паузу выдерживал, но молчал. Я уже уйти подумал, когда он заговорил.

— Был у меня сосед, раньше вместе рыбачили. Но до того он один рыбачил всегда, тишину любил. Я удивился, когда он меня с собой стал звать. Раз на третий спросил у него, чего он вдруг? А он помалкивал, отнекивался. Я перестал допытывать. А потом он как-то сам, уже много позже, разговорился за реки, каналы… и наводнения.

За три века Петербург пережил 323 официально зафиксированных наводнения. И одно, о котором никто никогда не говорит.

В 1720 году, вроде бы, старуха горбатая якобы город прокляла. Мол, быть Петербургу пусту. Или как-то так. Что, мол, затопит город вода до самой высокой его отметки. Но всё никак затапливало. Все и плюнули.

Так вот, сосед этот однажды рыбачил на берегу, кажется, Обводного канала. Зима была. Снежная, морозная. Сидит сосед себе, наслаждается. Задумался и не заметил, как ноги у него промокли. Смотрит, а снег растаял, лёд в процессе, а вода из канала поднялась ему до колен уже.

Он пока сообразил и подниматься стал, уже по шею в воде был и никак из воды выбраться не может. А вода всё прибывает. На дома смотрит, а там из окон вода течёт. Как будто трубы прорвало. Тонет город.

А на крыше дома видит старуху горбатую, та на клюку опирается и смотрит, как город под воду уходит. Вода уже до крыш дошла. Сосед к старухе этой подплыл, на крышу влез. Трясётся от холода, зубами стучит, смотрит на неё, а та улыбается.

— Быть, быть Петербургу пусту, — старуха говорит.

— Ч-что п-происходит?

— Что-что. Говорила Петру, не надо места тревожить, не должно тут городу быть. Не послушал, упрямец. Вот и расплата за гордыню. Люди пришли в места, где им быть не надо. Теперь местные эти места отберут у людей.

— Вы о ч-чём?

— О чём, о чём. О потревоженных Хозяевах. Их прогнали, дом забрали. Они недовольны. Вернулись взять своё. Говорила же, предупреждала, никто старую не слушал. Вот и пожалуйста.

— К-как же так? Эт-то же неп-правильно. Так нельзя…

— Хозяевам всё можно. Людям всё можно. Тебе вот тоже всё можно. Хочешь, сходи к Хозяевам, может договоришься. Хочешь с городом утони. Хочешь, спасения жди.

— А к-к Хозяевам, это куда?

— Куда-куда. Известное дело, вниз.

Старуха кивнула в сторону дна. Люди уже не умещались на крышах, толкались, спихивали друг друга в воду. В воде что-то большое плавало вокруг островков. Сосед набрал в грудь воздуха побольше и сиганул в воду.

Плыл на дно к тому месту, где только вот рыбачил. Оттуда поплыл на дно канала. Там увидел впадину, плыл и туда. Воздух уже заканчивался, а никаких Хозяев он так и не увидел. Подумал он, что конец ему, как вдруг задышалось. Под водой задышалось.

Стоит он на краю этой впадины, а оттуда Левиафан свою шею змеиную показывает. На соседа смотрит.

— Что ты хочешь? — Левиафан ему говорит.

— Чтоб вода в берега вернулась, — сосед отвечает. — А ты чего хочешь?

— Забрать всех, кто забрал наш дом.

— Так тех людей нет уже, померли давно. А те, кто живёт сейчас, они ж не забирали ничего у тебя. Они даже не знают, кто ты.

— Значит они будут платой. За грехи тех, кто забрал наш дом.

— Не, так не пойдёт. Нельзя