В черном-черном городе - Вячеслав Дурненков

Свет зажигается, Петр садится обратно на скамейку, вытирая лицо кепкой.

Наташа. Вот такое стихотворение.

Раиса. Это про что же, деточка?

Дима. Это про предчувствия.

Валентина. А я ничего не поняла. Видать, совсем дурой стала.

Дима. А тут ничего понимать не надо. Тут почувствовать надо.

Валентина. А че почувствовать-то надо?

Дима. Страх, тревогу, необъяснимое.

Раиса. А необъяснимое, это че?

Наташа. Копче.

Валентина. Вы, ребятки, над теть Раей не смейтесь. Она всю войну в поле проработала.

Дима. А мы и не смеемся. Мы помочь хотим.

Валентина. Это как же?

Наташа. Тетя Рая?

Раиса. Ась?

Наташа. Тетя Рая, расскажите про это?

Раиса. А ты откуда?

Наташа. Оттуда.

Раиса подходит к краю сцены. Она растеряна и подавлена. Свет гаснет.

Раиса. Это случилось, когда родился Колька. К нам приехала погостить сестра с детьми. Младшая Оля не ходила ни на речку, ни на улицу играть с местными ребятишками, бледная несмотря на июльское солнце она сидела у телевизора, карауля мультфильмы. Утром я пошла в магазин и купила кило шоколадных конфет, дети набросились на них и съели за десять минут. Оля не стала их есть, подошла и собрала оставшиеся золотые обертки. В тот же вечер я вешала белье и заметила на заднем дворе фигурку девочки, она сидела на корточках утрамбовывая руками землю, потом сорвалась с места и убежала в дом. Я подошла и увидела небольшой холмик с воткнутой в него щепкой, осторожно я разгребла холмик и ойкнула порезавшись об кусок оконного стекла, вытерев палец об фартук, я подняла стекло – под ним лежал скрученный из конфетных золотушек человечек, рядом с ним лежали стеклянные шарики и бумажный цветок. Я положила стекло на место и засыпала землей, стараясь, оставить все как было. В тот вечер Оля была еще тише чем обычно, но перед сном заплакала, мы с сестрой не могли понять в чем дело, потом она заснула. Ночью был ливень, мне не спалось– болела голова, я вышла на веранду, прислонилась к окну и стала слушать как ветер треплет старую грушу.

Вдруг кто-то с улицы внезапно тоже прислонился к стеклу, от неожиданности меня парализовало, сверкнуло молния и я увидела большого человека скрученного из конфетных золотушек, я не помню сколько стояли мы с ним разделенные оконным стеклом, потом он исчез. Утром я побежала на задний двор и сделала то, что забыла в прошлый раз – воткнула щепку в холмик. Оля стала поправляться, лучше есть, стала гораздо общительнее, со всеми, кроме меня. Мы как-то сторонились друг друга, словно между нами было нечто такое, что бывает иногда между взрослыми женщинами, выросшими вместе и пожелавшими никогда не видеться. Потом сестра уехала. Когда ночью идет ливень, я закрываю уши ладонями.

Утром в дубовой бочке наполненной дождевой водой, я всегда нахожу маленького человечка скрученного из конфетных бумажек. Я хороню их на заднем дворе.

Наташа. Вот такое стихотворение.

Валентина. Это про что же, деточка?

Дима. Это про предчувствия.

Валентина. А я ничего не поняла, видать, совсем дурой стала. А че это за предчувствия?

Наташа. Это то, что волнует кровь.

Валентина. А это как?

Дима. Каком кверху.

Валентина. Э? и не стыдно над бабушкой-то смеяться?

Наташа. Мы не смеемся, мы помочь хотим. Расскажи им про это?

Валентина. А откуда вы про это знаете?

Дима. Оттуда.

Валентина подходит к краю сцены. Она растеряна и подавлена.

Валентина. Это случилось, когда Гагарин полетел в космос. В воздухе было что-то такое, что казалось еще немного и все станут хорошими и добрыми. Ночью я выходила и смотрела на звезды, а они смотрели на меня, между нами установился какой-то незримый контакт. Ненастным октябрьским вечером я стала слышать космические голоса. Они называли меня «Валентына». Валентына, говорили они не корми поросят щавелем, у них от этого понос, Валентына пора подвязать яблони. У меня не было мужа и голоса заменили мне семью, они всегда были рядом, советовали, отговаривали от дурных поступков, утешали и наставляли на правильный космический путь. Так мы и перезимовали, а по весне голоса исчезли, моя жизнь стала казаться мне кистеперой латимерией, выжившей, но неспособной жить. Я стала разговаривать сама с собой, но это было не то. Утрата была тяжелой.

В нашей стране сменился президент, соседи купили цветной телевизор, Райкин Колька поступил в сельхозинститут, а я жила, будто стегозавр, неповоротливо и тяжело, волоча за собой хвост, усеянный шипами воспоминаний.

Осенью я пошла в лес собирать грибы, обратно решила идти через старую проселочную дорогу, темнота сгущалась, я остановилась, чтобы подтянуть косынку.

«Валентына, не оборачивайся, беги!», – раздался у меня в голове голос.

«Ой, появились, мои родные», – я не могла сдержать слезы.

«Валентына, мать твою, беги!!!», – голоса так кричали у меня в голове, что на мгновение я потеряла зрение. «Беги!!!». Я бросила лукошко и побежала.

Через два дня я узнала, что в лесу милиционеры задержали человека с большим разделочным ножом. Он был виновен и его расстреляли.

Наташа. Вот такое стихотворение.

Дима. Ну, кто еще чего не понял?

Наташа. Им есть о чем помолчать.

Дима. Воистину, молчащий не говорит, говорящий не молчит.

Наташа. Молчишь – в уме торчишь. Однако и нам есть кого послушать.

Дима. Это точно.

Наташа. Ты готов?

Дима. Готов.

К краю сцены подходит баба Маня. 20.30.

Баба Маня. Здраствуй дорогой Сирожа.

Ты пишешь, что вдали от родины особенно чувствуется та усталость

Которая вызывается чужим киберпростором, чужой культурой пользователя

Сколько ни форматируй видимый ландшафт, сколько ни подтягивай под себя чужие утилиты

Чужбина остается чужбиной

У заплаканного окошка, давшего клятву ботхидсатвы

У недавно инсталлированной яблони

Твой взгляд, твое слово.

Родина остается родиной

Ей говорят, что хуже ее нет

Ей говорят, что она преет

Ей говорят, что она проклята

Над ней смеются

Но наступит время и выйдет она, чтобы показать всему миру

Где зимуют членистоногие

И увидит мир, что зимуют они хорошо

Всего у них в достатке

И еды и питья

Да пусть медленно грузятся ее околицы

Пусть плохо переписаны трактора

Пусть зависают ее мужчины

Мы любим ее не за это

Есть в ней какая-то вечерняя нежность к нам

Теплой шалью накрывающая злых детей своих

Злых на то, что она мать их

Ты знаешь, Сирожа дети ведь неразумны

Они прячут в травах свои строенья

Придумывают правила игр

Которые не понятны нам

Большим неповоротливым гринувэем пролетела птица и я опять вспомнила о тебе

Ты пишешь, что перестал удивляться

Но это так естественно для молодости

Есть время загадывать желания

А есть время бояться их исполнения

В лесу хрустят ветки-суставы

Артерии составов

Оставят навсегда

Тревоги провода

И лишь в конце

Поймешь, что любишь

Ее допустишь и забудешь

Себя

В тенистом парке городском

Из золотинок сделав человечка

Построив дом ему, где стол и печка

Где ветка бьется об стекло, чтобы ему всегда везло

Где время пощадит его

И звезды отдадут тепло.

ЗАНАВЕС