Венеция (Техас) - Лион Фейхтвангер

- И ты туда же, Кэтлин? - спросил он. - Видно, я отстал от жизни.

- Слово “Венеция” ласкает слух, в нем есть притягательная сила, - обосновала свою точку зрения Кэтлин.

- Акционерная компания “Венеция (Техас)”, - мечтательно протянул Перри, - это же прямо тает во рту. Кэтлин права: слюнки текут, да и только. - И подумал о Глории.

- Как ты себе это представляешь? - ворчливо спросил Сидней. - Где ты денег возьмешь? Не успеешь ты толком приступить к делу, как железнодорожные и банковские воротилы припрут тебя к стенке.

Тут выяснилось, что в отношении финансирования Перри рассчитывал вовсе не на банки и железнодорожные компании, а на Оливера Брента.

Оливер Брент был помешан на Европе. Большую часть времени он проводил там в цивилизованной праздности. Человек он был весьма состоятельный и не раз, забавы ради, вкладывал суммы в фирму “Сидней Браун, перепродажа земельных участков”. Не исключено, что такое начинание, как акционерное общество “Венеция (Техас)” заинтересует его.

- Если послать ему толково составленную смету, возможно, он и раскошелится, - заметила Кэтлин.

- Со сметой надо быть поосмотрительнее, чтобы кто не пронюхал про такую мысль и не перехватил ее, - вставил Перри.

- Ты невесть что воображаешь о своей мысли, - поддразнил его Сидней.

Минуту в Перри происходила внутренняя борьба. Ведь мысль-то не его, а Глории, как же он смеет утаить существование Глории, он должен открыто поведать о ней. Он должен сообщить друзьям, что намерен на ней жениться. Конечно, их это неприятно поразит и расхолодит, но с его стороны было бы подлостью струсить и не объявить себя приверженцем идеала и Глории.

- Мысль вовсе не моя, а одной моей приятельницы, - храбро начал он. И так как оба удивленно воззрились на него, заключил: - Ее зовут Глория Десмонд. Кстати, я на ней женюсь.

- За одну минуту такой ворох новостей, - сказал Сидней.

Кэтлин сидела пришибленная, на ее широком простодушном лице было написано разочарование.

Ей очень нравился Перри, она надеялась, что он сделает ей предложение, с его словами многое рухнуло для нее. Но держалась она молодцом.

- Когда ты нам покажешь свою невесту, Перри? - спросила она.

- Как только вы пожелаете, - ответил Перри.

Затем разговор вернулся к техасской Венеции, к уточнению деловых подробностей.

Когда Перри предложил Глории жениться на ней, она не слишком удивилась, только улыбнулась приветливо и чуть-чуть загадочно и сказала “да”. Когда же он сообщил ей, что намерен осуществить ее мысль и устроить Венецию, которая будет поближе и подешевле, она не удивилась совсем.

- Это очень мило с твоей стороны, Перри, - обычным своим резким голосом и с обычной чарующей улыбкой сказала она.

Сидней Браун и Кэтлин ничуть не пленились Глорией. Она попросту не понравилась им. Но люди они были воспитанные, очень расположенные к Перри и похвалили приятную наружность Глории. К свадьбе Кэтлин подарила картину масляными красками и бронзовую статуэтку, а Сидней Браун тандем и вазу с искусственными цветами.

Тем временем Оливер Брент прислал ответ. Он писал, что мысль превосходна именно потому, что она до предела невежественна и нелепа, Сидней и Перри как нельзя лучше справятся с ней, а потому он согласен дать деньги.

Письмо было прочитано с двойственным чувством. Но так или иначе, а денежки обеспечены.

За устройство техасской Венеции все принялись с необычайным жаром. Перри взял на себя верховное руководство и рекламу, переговоры с железнодорожными и пароходными компаниями, налаживание дешевых средств сообщения. На Сиднее лежало строительство и техника, на Кэтлин - искусство и культура.

Из Венеции в штате Техас предполагалось сделать культурный центр Юга. Было вырыто пятнадцать миль каналов, сооружена площадь Святого Марка с колоннадами, возведены дворцы эпохи Ренессанса, дугообразные мосты и мостики.

Правда, у дворцов были всего лишь дощатые оштукатуренные фасады, зато построили театр, где можно было по-настоящему сидеть, так же как концертный зал и лекторий, а затем учредили академию с постоянной художественной выставкой.

Сидней Браун вздыхал, что культура пожирает львиную долю бюджета. Перри тоже сомневался в рентабельности культуры. Но ведь и возникла-то вся затея из его стремления к идеалу, значит, ему и надлежало решительно отстаивать это свое стремление…

- Чему я должен отдать пальму первенства - комфорту или идеалу? - спрашивал он у Глории.

- Отдавай тому, что ты считаешь главным, - отвечала Глория.

В отличие от Рима, Венеция (Техас) отстроилась за один год. Даже года не прошло, как вода уже текла по каналам, над ними возносились дуги мостов и мостиков, стояли дворцы, ручные голуби летали над площадью Святого Марка. Множество флагов и флажков придавали зрелищу веселую пестроту, в точности, как представлял себе Перри, и очень похоже на пресловутый плакат. Сидней разбросал повсюду уютные особнячки. Позади дворцов и сквозь них были проложены улицы, чтобы посетители имели возможность кататься по Венеции и по площади Святого Марка не только в гондолах, но и на велосипедах, и в местных линейках с парусиновым верхом.

Правда, “длинноволосые”, как называли художников, противились такому кощунству и что-то лопотали о единстве стиля и прочем тому подобном. Но предприниматели были единодушны в том, что создание их рук и есть добротная, убедительная, подходящая к месту и времени Венеция.

Бесспорно, подлинны и убедительны были венецианцы, одушевлявшие эту Венецию.

Впоследствии не удалось установить, кому пришло на ум доставить их сюда; оттого, что Глория как-то упомянула, что не мешало бы пригласить настоящую парижскую модистку, Перри впоследствии утверждал, будто этот план исходил от нее. Так или иначе, были выписаны настоящие итальянцы, гондольеры, уличные музыканты, продавцы жареных каштанов, мороженщики, стеклодувы; их раздобыл Оливер Брент, он отправил целое судно, груженное отборными итальянцами из Венеции (Италия).

Их было около сотни, но оживления эти Беппо, Джироламо и Педро, Олимпии и Терезы привезли на добрую тысячу. Они отнюдь не ограничивались тем, что длинными шестами направляли гондолы по искусственным каналам, играли баркаролы и плясали тарантеллы, изготовляли салями и мороженое и выдували стекло. Нет, более красочные, чем краски дворцов, они одновременно мелькали на всех концах и перекрестках поселения, они копошились, галдели, жестикулировали, пели, верещали, спорили, ребятишки и ослики их ревели, словом, душа радовалась и брала жуть.

Двое выделялись из толпы. Во-первых, художник Энрико Калла, молодой, коренастый рыжий силач. Он поносил все завезенное ими искусство, он был модернист, натуралист, истинное искусство начиналось с него; впрочем, многие в Париже, в Риме и Венеции верили в него. Калла принял предложение Оливера Брента отправиться в американскую Венецию, полагая, что ему вольготнее будет развернуться в молодой стране, нежели в старой Европе, зараженной всяческими предрассудками по части искусства. Теперь он с особым смаком изощрялся в окарикатуривании старой Венеции; в этой новой пестрота была совсем уж кричащей, а из лепнины откровенно выпирала гипсовая подделка. Пусть получают такую Венецию, какая им нужна.

Однако вожаком всего отряда итальянцев был маркиз Паоло Орсони. Это был подлинный маркиз, долговязый, сухощавый господин, перешагнувший далеко за сорок, брюнет, с узким черепом, с большим хрящеватым носом и блестящими серыми глазами, зорко глядевшими из-под косматых бровей.

Его род дал Венецианской республике двух дожей, да и сам он был окутан ореолом истории, слегка хлипок и весьма аристократичен. Он умело пускал в ход свой шарм, мужчин взбадривал пряными анекдотами, а женщин восхищал завуалированной порочностью и взглядами усталого, дерзкого, самозабвенного обожания. Двумя-тремя словами и жестами он умел пробудить ощущение Венеции в тех, кто ее не знал, а порою даже в тех, кто знал ее. Он рад был, что Оливер Брент переправил его сюда. Предки его были кондотьерами, они завоевали Крит и Кипр, теперь же в Европе уже нечего было завоевывать, и такой, как он, типичный человек Ренессанса, не мог найти себе применение в старом мире, а потому маркиз не прочь был поупражнять свои таланты на просторах Америки.

Итак, прибывший из Италии фрахт, точно подтаявшее малиновое мороженое, растекся по всему поселению и окончательно превратил его в хрестоматийную Венецию.

Перри Паладин умело поставил рекламу. И привлек публику. Война и кризис сменились экономическим подъемом, люди зарабатывали и тратили, и тому, кто не мог позволить себе путешествие в Европу, хотелось, по крайней мере, рассказать друзьям: “Я побывал в Венеции (штат Техас)”.

Посетители знакомились с новым культурным центром. Но испытывали не восторг, а холодное почтение. Они осматривали художественную выставку, прослушивали концерт или участвовали в экскурсии. Все было хорошее: концерты, лекции, картины. Но посетителей они не воодушевляли.