Язычники крещёной Руси. - Лев Прозоров

Христианство стоит здесь несколько наособицу, позволяя своим недоброжелательным «родственникам», в особенности из числа иудеев, обвинять христиан в «язычестве».

Христиане верят, что Бог воплощался и этим чудесным фактом освящена плоть, освящён тварный мир. Именно поэтому среди языческих народов христианство прижилось больше, чем ислам и, тем более, иудаизм.

Но при всём том христианство есть авраамическая религия со всеми типичными её признаками.

Не зря Христос говорил об учении своих иудейских предшественников (и предков, в своей земной, человеческой составляющей): «не нарушить пришёл я, но исполнить, ибо истинно говорю вам, доколе не прейдёт земля и небо, ни одна йота или ни одна черта не прейдёт из закона» (Мат. 5:17-18).

Мир так и остаётся «тварью», Бог – «Творцом», многобожие и идолопоклонство – грехом.

А вот определение того, что есть двоеверие – дело гораздо более сложное и не зря в последнее время многие исследователи пытаются отменить этот термин, подменить его каким-то «народным христианством», «народным православием».

Честно говоря, пишущий эти строки совершенно не понимает, что такое «народное христианство».

Язычники, как уже было сказано, чтят языческих Богов и творят Их волю, христиане живут или пытаются жить по заветам Христа (и у тех, и у других это не всегда получается, но тут уж другой разговор).

Но вот о боге по имени «Народный Христос» автору ничего не известно.

Очевидно, говорящие о «народном христианстве» воспринимают любую религию, как чисто «культурное явление», человеческую выдумку.

Христианство для них – некая собственность исповедующих его людей, дополнять и изменять его на свой вкус – их полное право. Я, мол, христианин, мне и решать – что христианство, а что нет.

«Крестьяне были христианами, а не двоеверцами – их сословное самоназвание… говорит само за себя», – каламбурит В.Я. Петрухин. Вот именно, «само за себя» и ни за что более.

Тушинский вор говорил «сам за себя», что является царевичем Дмитрием, сыном Ивана Грозного. Такое у него было «самоназвание» или, как сейчас модно говорить, самоопределение.

Если отнестись к христианству, к религии вообще, чуть посерьёзнее, то согласиться с такими доводами никак не возможно. Религия, religio – означает «связь». На одном конце «связи», понятно, человек, но вот важнейший вопрос – Кто на другом?

И если религиозные правила, обряды, заповеди не «выдумка тунеядцев-попов», а воля именно Того (или Тех), Кто «на том конце» связи-религии, то принадлежность к язычеству или христианству дело не субъективное, а объективное.

По Чьей воле, по Чьим заветам ты живёшь? Соответствуешь ли, имеешь ли право претендовать на имя представителя той или иной религии?

Поэтому термин «двоеверие», введённый сердитыми монахами русского Средневековья для своих современников, нечем заменить.

Потому, что, если верования и обычаи русской деревни до начала XX века включительно – христианство, значит, надо придумать какое-то другое название для того, чему учили и учат церковь, Библия и Христос.

Христианство говорит: «Бог – один». Об этом твердят многочисленные пророки, первая заповедь Моисея («не убий», кстати, шестая), первая строка символа веры православных – молитвы «Верую».

Русский мужик простодушно называл Богами множество православных-святых: «Егорий – скотий Бог, Власий – коровий Бог, Василий Кесарийский – свиной Бог, Мамант – овечий Бог, Козьма да Демьян – куриные Боги, Зосима и Савватий – пчелиные Боги» (про «конских Богов» Флора и Лавра мы уже говорили), самым же чтимым из этих «Богов» был «мужицкий Бог, русский Бог» святой Никола.

Доходило до очень устойчивого и распространённого мнения, что «когда Бог умрёт (!!!), Никола Богом будет», до священников, не имевших понятия об Иисусе и полагавших, что Бога зовут Николой.

Англичанин Дженкинсон писал в середине XVI века про русских людей: «Многие, большая часть бедняков, на вопрос “сколько Богов?” – ответила бы “очень много”, так как они считают всякий имеющийся у них образ за Бога».

Так и было, ибо в нарушение строжайших библейских запретов («Не сотвори себе кумира!») и церковных поучений, русские крестьяне не относились к своим образам, как к «книге для неграмотных» (Иоанн Дамаскин), а видели в них волшебных живых существ, которых зачастую и впрямь называли Богами.

Образа «кормили», им делали подарки, для них – а то и для стоявших на перепутье крестов – шили особую одежку в подарок, а при упорном неисполнении молитв могли и, наоборот, наказать кнутом.

Наряду с этим продолжали чтить и настоящих идолов. В XVIII веке под Архангельском в лесу стоял почитавшийся крестьянами идол лешего, в 1920-е годы в курятнике одного из подмосковных (!) сёл этнографы нашли идол куриного Бога Боглаза, в северных деревнях на посиделках молились то глиняной «Масленице», то деревянной «тёте Ане», которой кланялись с приговором, целовали в губы и наряжали.

Есть ещё один пример, самый, пожалуй, занимательный, но его я оставлю для послесловия.

Вопреки христианскому учению, строжайшим образом разграничивающему «Творца» и «тварь», русские крестьяне никак не воспринимали учения о сотворении мира.

Популярнейший духовный стих «Голубиная книга», бывший для «большинства бедняков» – и не только их – основным источником сведений о мироустройстве, не знает слов «создан, сотворён».

Все явления мира и общества «взялись», «стали», «пошли», наконец, «зачались» от лица, груди, очей, дыхания и пр. Бога. Мир, Природа не «тварь Божья», но Его тело.

Точно так же в записанном Глебом Успенским «Верую» в исполнении русского мужика бесследно выпадает всякий намёк на Сотворение: «Верую во Единого Бога Отца (…) и в небо и в землю. Видимо-невидимо, слышимо-неслышимо…», вместо «сотворившего небо и землю, видимым же всем творец и невидимым».

У Достоевского монашенка – личность, отрёкшаяся от мира для Христа, «живой мертвец»! – заявляет, что Богородица – это земля, а в этнографических материалах есть суровый запрет на битьё земли палками: «Бьют саму Мать Пресвятую Богородицу!», так что Фёдор Михайлович, очевидно, ничего не выдумывал.

В заговорах древнее именование Земли сливается с новой святыней в неразличимое единство: «Мать Сырая Богородица».

Итак, Земля не мёртвая, бездушная «тварь» – но Тело Божества.

Что было христианского в почитании крестьянами пророка Ильи или великомученицы Параскевы?

Кого из их деревенских почитателей волновали земные дела древнееврейского фанатика единобожия и римской первохристианки, их служение «Богу Авраама, Исаака и Иакова»? Да никого.

Иной мужичок из какого-нибудь Ильинского прихода ещё и обиделся бы смертно, скажи ему кто, что Илья-пророк был иудеем.

Здесь и сейчас нёсся в огненной колеснице по небесам некто по имени Илья, гоня туда или сюда грозовые тучи, посылая дождь на поля, поражая громовыми стрелами нечисть или неправедных, а то и просто непочтительных к нему людей, и чтили его не за давние заслуги перед «богом Израиля», а за дождь, за защиту от тёмной силы – здесь и сейчас!

Здесь и сейчас некто по имени Параскева пряла людские судьбы, отверзала источники, наказывала нерадивых хозяек, помогала при родах, следила за почитанием её дня – пятницы.

Илью чтили забитым на Ильин день, в складчину откормленным бычком и буйной пляской – «попляшу святому Илье!».

Параскеве ставили деревянные изваяния на распутьях, у колодцев и родников, жертвовали клочки пряжи, волосы, полотенца. И место этих святых в жизни русской деревни, и их почитание не были христианскими. Христианскими были только их имена.

Но почитали и других – «Богу молись, а чёрта не гневи!». Я уже писал об идоле лешего. В XV веке лесного хозяина звали «лесным Богом», в XIX – возносили ему молитвы – именно молитвы, которые сами так и называли, отличая от заговоров!

Молились и овиннику. Почитали по-язычески, жертвами (водяному – топили коня, или улей, или чёрного петуха, или конский череп; лешему – оставляли в лесу коня или хотя бы масляный блин или яйцо; домовому – оставляли в подпечке плошку с молоком, иногда обметали углы смоченным в петушиной крови веником и ставили горшочек каши на его «именины»; банному – душили и зарывали под порог бани чёрную курицу [1]).

Но как святых чтили нехристианскими обрядами, так и на явно нехристианских существ распространяли обряды христианские.

Домовой и леший охотно принимали освящённые в церкви пасхальные яйца, домовые на Пасху выходили христосоваться – картина, по чести сказать, поражающая воображение.

Так и видишь, как навстречу возвращающимся с пасхальной заутрени по хрустящему снежку хозяевам вылезает из-за клети в синих вешних сумерках нечто мохнатенькое и радостно объявляет: «Христос воскресе!»

И более того, существовал особый обряд христосования с одним из самых склочных, взбалмошных и опасных обитателей мужицкого подворья – овинником. Священник с образами подходил к овину и провозглашал: «Христос воскресе!»