Новые рифмы (стихи) - Владимир Гандельсман

две ростральные зажгли

факелы ладьи, Екатерины

ферзь шел над своею свитой, в тигле

фонаря зимы сотворены

белые кружились в черном,

инженер спешил домой,

в одиночестве стоял ночном

голый на доске король Дворцовой,

жертва неоправданна была,

или все сложилось, как та книжка,

где фигуры на ночь улеглись, где их прибило

намертво друг к другу, нежно,

и никто не в проигрыше, разве

ты не замирал в Таврическом саду,

в лужах стоя, Лужин, где развеян

и растаян прах зимы, тебя зовут, иду, иду

30 декабря 2000

* * *

Да, да, да, Музиль, любить и убивать,

с мухами-людьми все ясно,

(там, где ты, не следует бывать),

а теперь взрывай словарь прекрасно.

Речь и мысль (гора и мышь, Музиль!)

слишком дорогой ценой даются,

ненависти в норах не развязан узел,

затянулся, в нем темно без солнца.

Ах, ты говоришь, они родятся

в этих норах? Говоришь - "духовность"?

Над низиной все высоколобый длится

чистый опыт Альп, его верховность.

Что ж, взрывай словарь! И к чернозему

(губок алых и чулок ажурных

для чего от чернозема хочешь?), к злому,

свежему ты подхоронен, Ульрих.

Точный ум, боюсь, итог твой вздорен!

Вечную ли душу извлекать бесславно,

как из минус единицы - корень?

Мнимость совершенно явна.

31 декабря 2000

Набросок

Какие предместья глухие

встают из трухи!

Так трогают только плохие

внезапно стихи.

Проездом увидишь квартиры,

так чья-то навзрыд

душа неумелая в дыры

стиха говорит.

Но разве воздастся усердью

пустому ее?

Как искренне трачено смертью

твое бытие!

Завалишься, как за подкладку,

в домашнюю тишь

и времени мертвую хватку

под утро заспишь.

26 января 2001

Сквозь туннель

Как, единственная,

я тебя избывал,

жизнь истинная,

от себя избавлял,

чтобы и ты не особенно

привыкла ко мне.

Не просил согбенно,

себя не помня:

будь со мной. Дремля,

спал. Или шел, идя.

Поезд в землю

с земляного покрытья

уносил. Вот место

земли и неба,

где ты всегда есть то,

что не может не быть,

ты внезапный стог

света, ты моя

прошив тьмы сгусток

жизнь истинная.

20 февраля 2001

Ночной экспромт

Морось цеха серебристого.

Что-то вроде наваждения:

воздух крестится неистово

в каждой точке нахождения.

А вернее: точка крестится

и мерцает, богомольная.

В прах рассыпанная лестница,

неба фабрика стекольная.

Над кустом ли звезд кустарная

вот - работа, чтоб он рос, поди.

Или пыль висит словарная,

чтоб сгуститься в слово, Господи.

26 февраля 2001

Театр

Свет убывает, в темноте

поднимут занавес,

дохнет со сцены - я секунды те,

сырым холстом, прохладой, - о, я помню весь.

Макарова: "Светает... Ах!"

и пухленько бежит к часам, - "седьмый,

осьмый, девятый", и ленивый вздох

Дорониной, дородной ведьмы,

в кулисах, дышит и вздымает грудь.

Их простодушное притворство,

их обезьянничанье. Взять бы в прутья

створ сцены, створ

вдруг освещен, театр, театр,

от слова "бельетаж" идет сиянье,

вращающийся круг, к вам Александр

Андреич Юрский, на Фонтанке таянье

и синеватый и служебный свет,

экзаменационный воздух.

Где ж лучше? Где нас нет.

Нас двух автобус двадцать пятый вез, о, вез двух,

мы в темном уголке, вы помните? вздрогнем

у батарей в парадной,

когда проезжих фар окатит нас огнем

и перспективою обратной.

Гонись за временем, гонись,

дверь скрипнет, ветерок скользнет, и

за ним Лавров с бумагами-с,

и фиолетовые фортепьяно с флейтой ноты

захлопнуты. Его ли предпочтешь на выпускном балу,

созвездье ли маневров и мазурки?

Театр, о, монологи с пылу,

бинокли, жестяные номерки,

Стржельчик жив еще, внутри фамильи

своей весь в мыле проскоча,

бежит ли вдоль Фонтанки, "нон лашьяр ми..." ли

поет, театр, сверкают очи,

он пьян, он диссидент, вон, вон

из Ленинграда, в Ленинграде

спектакль закончен, мост безумный разведен.

Вы раде?

Я призван этот клад зарыть,

точнее, молвить слово

во имя слова: ах, что станут говорить

Карнович-Валуа и Призван-Соколова?

3 марта 2001

1. В стихотворении упоминаются фамилии актеров, игравших в знаменитом "Горе от ума" Г. А. Товстоногова.

2. Цитаты, данные в основном без кавычек, соответствуют грибоедовской орфографии.

Гольдберг. Вариации

(1955 год)

1.

Гольдберг, Гольдберг,

гололед

в Ленинграде, колкий - сколь бег

на коньках хорош! народ

лю-ли, лю-ли, ла-ли, ла-ли

валит, колкий снег, вперед.

Гольдберг мимо инженерит

всех решеток, марш побед,

пара пяток, двери пара,

фары, фонари, нефрит

улиц хвойного базара,

парапет.

Блеск витрины, коньяки леском

и ликеры, зырк, и сверк, и зырк,

апельсины в Елисеевском

покупает Гольдберг, Гольдберг

будет жизни цирк

вскачь и впрок.

К животу он прижимает куль

и летит, дугою выгнув нос,

а двуколка скул,

а на повороте вынос,

Гольдберг, коверкот, каракуль,

коверкот, каракуль, драп.

Сколько кувырков и сколько

жизни тем, кому легка.

Пусть в прихожей Гольдберг - колкий

тает снег - споткнется-ка:

катятся цитрусовые из кулька,

Гольдберг смеется, смерть далека.

19 марта 2001

* * *

Выгуливай, бессмыслица, собачку,

изнеженности пестуй шерстку,

великохлебных крошек я заначку

подброшу в воздух горстку.

И вдруг из-за угла с китайской чашей

навстречу выйдут мне И-Дзя и Дзон-Це,

и превосходной степени в ярчайшей

витрине разгорится солнце.

20 марта 2001

Моментальный снимок

Движенье выходов моих приятных

на улицу мне доставляет радость,

людей чуть выпуклых и непонятных

движенью моему обратность,

и в целом: эта невозбранность.

На срезе воздуха автомобилей пестрых

в зрачке несутся карусели,

то вижу их, то думаю о сестрах,

то пью в кафе дымящееся зелье.

О, совести неугрызенья!

Поверхностность бежит дымком над кофе,

как худенький и бородатый,

главу посыпав пеплом философий,

безумец, библиотеки оратай

и жертва этих многострофий.

Забудь свою забывчивость, цветенье,

в мельканье чашечек коленных

детей я вижу поведенье

и свет их лиц осуществленных.

О, наших счетов несведенье!

Смотри, пока не глух, пока не слеп я,

смотри, смотри, пока не уязвим, но

неуязвим и слитен всею крепью,

пока стою, забыв Тебя взаимно,

предавшись своему великолепью.

18 апреля 2001

* * *

Боже праведный, голубь смертельный,

ты болеешь собой у метро,

сизый, все еще цельный.

Смерть, как это старо!

Ты глядишь на обшарпанный кузов

мимоезжего грузовика

и на гору арбузов.

Пить бы мякоть века.

Воздух. Жар. Жернова.

В этом белом каленье

изнутри тебе cмерть столь нова,

сколь немыслимо в ней обновленье.

Или чувство твое

новизны так огромно,

чтоб принять ее в силу ее,

Боже горестный, голубь бездомный?

29 июня 2001

* * *

В кружевах ли настольный ветвей

теннис жизни начала твоей,

дом ли за городом в пятнистом

тенелиствии чистом,

и шныряние мячика, перед сном еще

целлулоидный замелькает в глазах,

под прикрытыми веками помнящий

ярко-красной ракетки замах,

загорится огнем виноделия

облаков на закате гряда,

сон божественный, ни сновидения

не пустивший в свои погреба.

Мир дарованный пуст.

Без распущенности высоких чувств.

Ни о чем еще не помыслить.

Ни единого слова не вызлить.

2 июля 2001

Пролистывая книгу

Вдоль холода реки - там простыня

дубеет на ветру, прищепок птицы,

в небесной солнце каменное сини,

и безоконные домов торцы,

то воздуха гранитный памятник,

и магазина огурцы и сельдь,

то выпуклый на человеке ватник,

и в пункт полуподвальный очередь,

и каждый Божий миг рассвет и казнь,

сплошное фото серых вспышек,

и нелегальной жизни искус,

кружки и типографский запашок,

вдоль холода реки - там стыд парадных

прикрыт дверей прихлопом, "пропади

ты пропадом!" кричат в родных

краях, не уступив ни пяди

жилплощади, то из тюрьмы на звук

взлетит Трезини, ангелом трубя,

собор в оборках, первоклассник азбук,

закладки улученный миг тебя.

7 июля 2001

ЦПКиО

Алене и Льву Рейтблат

ЦПКиО, втоскуюсь в звук, в цепочку

кто - Кио? Куни? - крутят диски цифр

в цепочку звука, в крошечную почву

консервной рыболовства банки "сайр"

(мерещь себя, черемуха, впотьмах,

сирень, дворы собой переслади,

жизнь - это Бог, в растительных сетях