Четвертый крик - Лев Ленчик

Ныне хасидизм слился с основным потоком ортодоксального иудаизма и представляет собой наиболее догматическую силу и в Израиле, и в диаспоре. Несмотря на это, многие полагают, что единственно он являет собой образ полноценного еврея. К счастью, нет нужды опровергать это, поскольку широко распространены и иные, более современные, а главное, более терпимые формы еврейского вероучения.

Из числа стран с богатой древностью, пожалуй, только страны исламского востока тщатся еще удерживать свои народы в бесчеловечных рамках жесткого религиозного норматива. Только там еще свирепствует полицейский надзор над малейшим проявлением свободной мысли и творчества. Только там еще свято хранят устои, унижающие женское достоинство.

Конечно, конечно, Боже упаси, мы не такие. Мы уже не такие. Мы еще не такие. Но разве то, что пытаются навязать нам сегодня ортодоксальные блюстители нашей веры, так уж не похоже на исламские теократии? Разве последнее требование израильских раввинов о разделении мужчин и женщин в общественном транспорте не того же поля ягодка?

Несмотря на наше восточное происхождения, наш современный менталитет все же западного типа. Мы не только исповедуем веротерпимость. Для большинства из нас она стала мерилом интеллигентности и подлинной человечности.

Думаю, что исторические условия, равно как и нынешний уровень нашего самосознания, вполне подходящие для того, чтобы найти достойное место и некошерному, и даже необрезанному еврею в общем духовном спектре национальной жизни. Также не за горами, очевидно, и постановка вопроса об отделении еврейского государства от синагоги, роль которой в созидательных успехах нации и, в особенности, в системе отношений с другими народами не однозначна и явно преувеличена. В цитируемой выше книге по истории русского еврейства есть на этот счет довольно красочные свидетельства.

Когда в еврейскую среду стали просачиваться идеи просвещения, никто иной, как раввины и молодые хасиды, похерив на время вражду, обрушились на них вполне дружным шквалом. «Общее образование, — пишет Гессен, — представлялось кагалу столь же страшным, если не больше, как и религиозное движение, выразившееся в хасидизме».

Начав «бороться за свое существование», раввины выступили даже против таких скромных реформ царизма, как допущение евреев в городские органы самоуправления и признание равноправия еврейских купцов и мещан в среде соответствующих сословий коренного населения. Можно представить себе, в какой ужас приводило их то обстоятельство, что «недовольные элементы» кагалов «вздумали искать защиты в общих судебных установлениях также по делам религиозного характера». Будучи историком высшего класса и ревностным патриотом своего народа, Гессен меньше всего заботится о выборе смягчающего слова. «Иго кагала» в его устах — такой же несомненный факт, как и иго антисемитских предубеждений.

Успешно сопротивляясь внедрению светского образования в еврейские массы, наши лидеры, желая того или нет, укрепляли эстетическую брезгливость к еврею даже в передовой части русского общества. Благодаря их эгоистическим амбициям и религиозному фанатизму, образ грязного еврея в черном лапсердаке с чрезмерной растительностью на лице, замкнутого и плутоватого, продержался на русской сцене чуть ли не весь 19 век.

Можно ли это обстоятельство совершенно исключить из анализа причин, объясняющих особое, затяжное бесправие евреев России, по сравнению с другими европейскими странами? Можно ли не принимать его во внимание при рассмотрении вопросов, связанных с «чертой оседлости»? С истоками русской юдофобии в целом?.. Не знаю, не знаю…

Знаю только, что мы давно уже далеки от ощущений своего духовного захолустья, мы давно уже вышли из состояния забитой и всеми помыкаемой этнической группы. Мы тоже имеем право на естественную нравственную неоднородность, и кто-то из нас может быть презираем вне всякого юдофобского контекста. Но самое главное, нам нечего бояться самих себя в свободном обсуждении сложнейших проблем своей истории, философии и культуры. Кто знает, может быть, на этом пути, помимо всех прочих очевидных преимуществ, мы найдем, наконец, нечто такое, что поможет оборвать эту дикую, эту варварскую традицию быть единственным, исключительным объектом совершенно особой, тоже исключительной, коллективной неприязни со стороны значительной части мира. Ведь понятие «антисемитизм» настолько всемирно уникально, что ничего подобного по отношению к какому-либо другому народу попросту не существует.

Еврейские корни христианства 

Введение

Еще со студенчества история о том, как все европейское человечество, сделав одного еврея своим Богом, с его именем в душе и на устах на протяжении столетий подвергало жесточайшим гонениям и травле его соплеменников, воспринималась мной как одна из чудовищных глобальных нелепостей жизни, перед которой блекнут, обессмысливаются, не стоят ломаного гроша все разговоры, писания, учения о гуманизме любого европейского гения. С годами, благодаря более глубокому постижению человеческой породы, этот факт несколько присмирел во мне, освободился от максималистского накала, но до сих пор волнует и поддерживает во мне огонек скепсиса в отношении духовных и нравственных успехов человечества. Образы и суждения, с ним связанные, не раз срывались у меня и в стихи, и в прозу, а лет двадцать тому назад, на заре нашей эмиграции, написалось стихотворение, которое даже некоторые еврейские мои друзья сочли издевательским. Привожу его целиком:

История бредет необратимо,так брел по Иудее иудей,работал, говорят, простым раввиноми мирно жил сперва среди людей.Но жизнь текла не гладко и не сладко(а как же ей еще, живой-то, течь!),и тут его попутала догадкасынком себя Всевышнего наречь.Ну и нарек — на слезы налегая,на страхи, на страданья, — бармалей.И вышла там оказия такая,что Богом снова стал простой еврей.Набрал себе апостолов и паству,летал по Иудее и кричал:«Да здравствует всеравенство и братство!», —а богачей в жидовстве обличал.В те времена страна была под Римом,худела на глазах — ни дать ни взять,и новый Бог, пока что в званье Сына,полез и римлян в дух свой обращать.Но те, по всем анкетам, не евреи,уже тогда имели КГБ,и бедного раввина в новой веренемедленно распяли на кресте.Воскрес раввин, к кресту навек пришпилен,и воспарил к Отцу за облака,фамилию Креста ему пришили,но после поменяли К на Х.

С того момента новая эпохавзошла, как солнце всходит на заре,и ей светил — то хорошо, то плохо —еврейский свет с местечка Назарет.Но как случилось, что при свете этомевреев стали дружно истреблять,со зла ли, по привычке ль, по наветам,мне никогда теперь уж не понять.

Конечно же, есть здесь элемент цинизма и святотатства по отношению к верующим христианам, но как бы много его ни было, он все же несоизмерим со шквалом ненависти, обрушенным ими на евреев. Однако суть стихотворения не в цинизме, а в остолбенелости перед все тем же неразрешимым, неразгаданным парадоксом. Как случилось, что души, заряженные (и зараженные, в хорошем смысле слова) еврейским светом, самих евреев отвергли, возненавидели, взалкали уничтожить?!

До недавнего времени все известное о еврейском происхождении христианства использовалось мной в полемике с высоким православным интеллектом русской юдофобии — от Гоголя и Достоевского до Василия Розанова и Солженицына. Теперь же, столкнувшись с агрессивной ментальностью многих евреев, не брезгующих тем же узколобым инстинктом национально-религиозной самовлюбленности и изоляционизма, не вижу никаких других защитных средств, кроме как апелляции ко все той же матушке-истории. Поистине: за физиономией врага далеко ходить незачем, достаточно заглянуть в ближайшее зеркало. Как писал один из наших величайших умов Зигмунд Фрейд, «всегда можно объединить большое количество людей взаимной любовью, если только остаются другие люди для проявления агрессии».

И еще два замечания, прежде, чем перейти к изложению темы, замалчивание которой, как со стороны верующих евреев, так и со стороны христиан, стало нормой и едва ли не единственным пунктом взаимопонимания. Естественно, что у тех и других есть на то свои причины, весьма красноречивые и само собой разумеющиеся.

Замечание первое. Возможно, некоторые читатели найдут в этих заметках поддержку современной секты евреев за Христа. С этим я ничего не могу, к сожалению, поделать, кроме того, как со всей решительностью подчеркнуть ее абсолютную, на мой взгляд, бесперспективность. Бесперспективность хотя бы потому, что это крайне бездарно, уродливо и унизительно питаться пережеванным продуктом истории. Вместе с тем, методы борьбы с этими сектантами тоже не менее уродливы и нисходят подчас на уровень откровенных гонений и криминальных инсинуаций. Если их идеи и опасны для иудаизма, то не в большей мере, чем сектантские идеи внутри других религий. Поэтому гораздо продуктивнее забота о том, чтобы иудаизм сделать более живым и привлекательным, чем поливание грязью его явных или надуманных врагов. Ведь борьба за прихожан в демократических странах — обычное явление в жизнедеятельности всех современных конфессий и религиозных учреждений. Надо ли доказывать, что побеждает, по обыкновению, не шельмование врага различными кличками, как это мы имели несчастье наблюдать у правоверных коммунистов (чем не религия!), а собственная адекватность современным формам сознания и морали.