Кадриль убийц - Эрве Жюбер

— Я знаю меблирашки неподалеку… — предложил Доктор.

Но Мэри не терпелось. Справа от них был заброшенный садик. Невысокая стена закрывала от нескромных взглядов. Она потянула Доктора в тень стены, прижалась спиной к ней, вцепившись в руки спутника. Он не сопротивлялся. Она вжалась в тень. Из-за стенки виднелись лишь их головы, словно пара превратилась в марионеток с телами, закрытыми тканью. Мэри откинула голову назад, открыв шею. Она выучила эту позу в школе вампиров.

Доктор, поняв, что ему предлагали свободу действий, принялся расстегивать блузку, не сводя с нее глаз. Засунул ладонь под пропитанную потом ткань, нащупал застежку бюстгальтера.

— Я решила, что корсет не очень практичен, даже если это нарушение…

Доктор прижал указательный палец к губам Мэри, призывая к молчанию. Потом вернулся к бюстгальтеру, спустил его на несколько сантиметров. Из чашечки на воздух вырвалась грудь. Мэри засмеялась. Ее спутник сжал упругую плоть, потом его ладонь заскользила ниже. Мэри попыталась последовать за рукой и присела, но мужчина с силой прижал ее к стене.

— Милая девочка.

Сердце Мэри зашлось. Ладонь миновала пупок, продолжая свой путь к лобку, пробралась сквозь заросли, как зверек, который ищет вход в нору. Вначале ласки были медленными, потом движения ускорились. Мэри млела под бесстыдной рукой мужчины.

Живот ее был полностью открыт. Она горела от нетерпения. В последнем проблеске сознания сбросила юбку, чтобы отдаться ему. Доктор схватил ее руки и прижал их к ее темени. Мэри хотела высвободиться. Он сжал кулак крепче. Возбужденная игрой, она заглянула ему в зрачки, и кровь ее заледенела в жилах.

Глаза мужчины были пустыми. Мэри подумала о мраке на Вестминстерском мосту, о тумане, о смерти. Она попыталась крикнуть. Он отпустил ее и нанес апперкот. Затылок Мэри ударился о стену. Почти без сознания она сползла на влажную землю.

— Сукин сын, — проворчала она недовольно. — За кого себя принимаете?

Попыталась встать. По ее подбородку текла кровь. Доктор отступил на шаг и оглядел ее без всякого интереса. Развязал шнурки по обе стороны жилета. Одна пола откинулась ему на бедра, открыв набор сверкающих ножей, которые удерживались кожаными ремешками. Мужчина неторопливо выбрал одно из лезвий. Острый скальпель. Мэри глядела на него, отказываясь верить в происходящее.

— Мне снится сон, — произнесла она, сжавшись в клубок.

Потом бросила взгляд на выход из садика. Три шага, и она на улице. Мужчина протирал лезвие тканью. Она бросилась в сторону выхода. Но он поймал ее на лету и за волосы оттащил назад в тень стены. Она завопила. Он закрыл ей рот ладонью и приподнял коленом, раздвинув ей ноги. Оперся рукой о стену и приставил скальпель к обнаженному животу.

— Энни Чепмен, вы больны, очень больны. И мы вас подлечим.

— Мэри… Грэхем, — икнула она. Горло ее перехватила судорога ужаса. — Мое имя… Мэри Грэхем.

Она ощущала бег ледяного лезвия по коже. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. К глотке подступала рвота. Она словно окоченела и теряла сознание. Кровавые зрачки мужчины в упор смотрели в ее глаза.

Далеко-далеко грохнул пушечный выстрел. Мэри вспомнила о бобби, и по ее лицу потекли слезы.

— Террор, — прошептал ее убийца, медленно усиливая нажим на лезвие.

ПРОБУЖДЕНИЕ РОБЕРТЫ

Роберта Моргенстерн потягивала ванильный чай с кардамоном, надеясь, что день, начавшийся в компании Перси Файта и его оркестра, не мог сложиться неудачно. Над крышами друг за дружкой носились ласточки, а солнце медленно поднималось вверх в утреннем небе. В половине одиннадцатого оранжевый луч коснулся ее лица. Она отдалась ласке тепла, дегустируя ее, как горячую мандариновую настойку. Скрипки Перси Файта угасли на печальной и радостной ноте одновременно.

— Продолжаем наше музыкальное утро с «Моим кровавым Валентином» в аккордеонном исполнении Мигеля Пуэрто Рико.

Звуки пианино на ремнях заполнили комнату. Роберта отправилась на кухню и вымыла чашку, напевая мелодию, доносившуюся из радиоприемника. «Программа дня, — подумала она, — сладкое ничегонеделание до полудня, завтрак в парке, сиеста, потом сладкое ничегонеделание до вечера. Вязание. Чтение. И баю-бай».

Она покинула крохотную кухню и оказалась в гостиной, заваленной барахлом от пола до потолка. На пузатом комоде лежала груда медальонов, хранителей лиц прошлых времен. Выцветшие краски засохшего букета отражались в зеркале, на верху которого сидели два выщербленных ангелочка. На софе, накрытой шотландским пледом, спал громадный черный кот. Брюхо его размеренно вздымалось и опадало. Он постанывал. Роберта склонилась над ним.

— Опять дерешься, Вельзевул?

Усы кота встали вертикально, застыли, потом медленно опустились.

Роберта затянула пояс халата и неторопливо побрела в ванную. В обычное время два зеркала до бесконечности отражали комнату без окна, выложенную белой плиткой. Но хозяйка дома использовала классическое заклинание, чтобы никаких отражений не было. Простое кокетство с ее стороны. Колдунья встала перед слепым зеркалом и произнесла привычные слова:

— Отражайте, сверкайте, удваивайте, но дверь в иной мир не отворяйте.

Осторожность еще никому не вредила.

Зеркало пошло рябью и отразило Роберту, которая скептически оглядела свое отражение. Ей можно было дать от сорока пяти до пятидесяти пяти лет. Прекрасная жизнь позади — вкусная еда, напитки, конфетки с ароматом розы. Маловато упражнений… Никаких упражнений, кроме тех, что требовала Природа. Любовь к уюту и нежелание напрягаться не способствовали поддержанию стройной фигуры. Но Роберта смирилась с этим. Еще не вступив в замечательный возраст отрочества, она уже выглядела круглой конфеткой.

Нос ее напоминал небольшую картофелину, торчащую меж полных щек. Пустые и бесполезные детали. Роберта была маленькой и кругленькой, но гордилась двумя вещами: роскошными вьющимися волосами, темно-рыжими от природы, ярчайшее доказательство ее жизненной силы (ни один кретин-рекламщик не убедит ее в обратном), и глазами.

Роберта унаследовала великолепные зеленые глаза от матери своей матери. Они всегда были и оставались главным оружием обольщения. Глаза заставляли забыть обо всем, о ней и обо всем прочем, когда встречались со взглядом того или той, на кого смотрели. В жизни Роберты они постоянно удивляли, умиротворяли. Им она была обязана своим оптимизмом, желанием видеть лишь хорошее, что бы ни случилось.

Роберта вздохнула, и зеркало вздохнуло вместе с ней.

— Ex ungue leonetn, — наставительно произнесла она.

Произнесение вслух латинских пословиц настоятельно рекомендовалось Колледжем колдуний, в котором она с успехом проучилась до третьего уровня.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});