Солдат третьего тысячелетия - Виктор Бондарчук

Потом долгие полмесяца мучений – носилки, машины, поезда, суета, грязь и всеобщее какое то озлобление медперсонала, будто раненые виноваты, что не могут самостоятельно передвигаться. И ничего не скажешь, когда полностью беспомощен и зависим. Остается только сжать зубы, вспоминать что-то хорошее, хотя бы того врача, его искреннее и доброе отношение к пациенту. На прощание крепкое мужское пожатие руки, простое уважение к воину. Как мало ему надо, пожали руку – и будешь вспоминать это с наворачивающимися на глаза слезами.

В военно-морском госпитале не очень-то обрадовались новому пациенту, резонно полагая, что за ним может хлынуть целый поток раненых, не принадлежавших их ведомству. Зачем им посторонние, если они со своей морской пехотой зашиваются, которая валит израненная с Кавказа потоком. И чтобы исключить такую практику, начали строчить во все инстанции письма о невозможности принять дополнительный контингент раненых. И своего добились, спецназовца переведи в госпиталь МВД. Василий не протестовал, ему все равно, где лежать, правда, у моряков было покомфортней и посытней. Но зато здесь он среди своих, каждый второй – с чеченской бойни. А самое главное, что он понял – врачам наплевать, сколько ты здесь пролежишь, полгода или год. Здесь относились к раненым по принципу: не рвется клиент выписываться – пусть лежит, лишь бы сильно не доставал просьбами и претензиями. Врачам по – любому больше не заплатят, поставь они на ноги раненых на порядок больше.

Личную задачу офицер выполнил, выписавшись только к ноябрьским праздникам. Хотел было еще и перезимовать в госпитале, но лечащий врач беззлобно усмехнулся, мол, все мыслимые и немыслимые сроки прошли. Есть, конечно, вариант с психушкой, но это он Василию категорически не советует. Тот внял рекомендациям и оказался в холодном зимнем городе, как говорится, без кола, без двора. Поначалу все пошло вроде бы неплохо, дали место в ментовской общаге, правда, на «птичьих правах» – здание заканчивало приватизацию. Потом быстренько комиссовали, поставив в бесконечную очередь на жилье. Еще через месяц общага по документам превратилась в малосемейный дом, в котором места бывшему спецназовцу не нашлось. Ведь как оказалось, он был только прикомандирован к МВД, а значит, все заботы о нем должно взять на себя военное ведомство.

Во всем этом не разобраться и здоровому, не говоря уже о контуженном. Да и время пришло энергично – наглых, не отягощенных никакой моралью. Онищенко таким не был, а штатская жизнь еще не закалила душу, не сделал ее железно – непробиваемой, вот он и не смог вырвать свой «кусок» из чужой глотки. А коли не смог, то и оказался на улице. Попытался было ходить по начальствующим кабинетам, но сразу понял бесполезность своей затеи. Его, конечно, внимательно выслушивали и обещали все что угодно, лишь бы ушел, не «отсвечивал» своими проблемами. Ведь таких, как он, отработанного для системы материала, пруд пруди. И все ходят, клянчат и на что-то надеются. А что-то вырвать у системы в новой России, где криминал правит бал, может только зверь в человеческом обличье. Но таких почти нет, и властьдержащие чувствуют себя в относительной безопасности. Плохо оказать не готовым к суровой прозе жизни. Когда эта самая проза до ужаса свирепа, и те, кто упадет, вряд ли уже поднимутся, затоптанные себе подобными. А коли так, то надо менять облик, становиться зверем, чтобы элементарно выжить. И чем скорее, тем лучше. Это все просто и понятно, но это как раз и не хотелось. Видно, не готов он еще перевоплотиться, еще не растерял свои человеческие качества, не наголодался еще всласть, не намерзся до синевы. Еще не скоро задубеет душой и телом, и его фронтовое прошлое будет казаться в сравнении с этой жизнью не таким уж и плохим.

Первая неделя на улице – и уже есть кое-какой опыт. Он знает, где можно дешево перекусить и переночевать, а где за бутылку дешевой водки можно помыться и постираться. Но это хорошо, пока есть кое – какие деньжата. Кончатся они – и кончатся эти мизерные блага. Нет возможности снять самое дешевое жилье, сразу отказывают, едва видят камуфляж и пустой рукав – зачем нужны проблемы с человеком с войны.

Но Бог не оставит ищущего и борющегося. Перед самым Новым годом мелькнул лучик надежды, судьба подкинула шанс. После недельной ночевки по вокзалам Василий встретил на рынке, где искал работу, соседа по палате. Купил ему бутылку водки и был приглашен в двенадцатиметровую комнатуху в громадной, как корабль, девятиэтажной малосемейке. Потом весь вечер слушал пьяные стенания и жалобы бывшего капитана – гаишника, которые знал наизусть еще по госпиталю. Онищенко прошел множество таких малосемеек – муравейников в надежде снять угол. Но и они сейчас ему не по карману, цены в сравнении с его инвалидной пенсией просто занебесные. Надо попробовать закрепиться у Петровича на недельку, другую, может, в этом гетто жилье подвернется по дешевке.

Допивая водку в одиночку, гаишник все говорит, Василий не слушает, он дремлет. В комнате хоть и бедлам конкретный, зато тепло и он наслаждается им, а если еще удастся помыться, то кайф будет полным. Хозяин разогрелся и со слезами на глазах клянет жизнь и жену, сучку и предательницу. Он мог отказаться от той злополучной командировки на Северный Кавказ. Струхнув перед угрозами начальства в случае отказа вылететь с хлебной работы в народное хозяйство. Да и на увещевания жены повелся, мол, все ездят и деньги хорошие оттуда привозят. Согласился в надежде выиграть, совсем не рассчитывая на поражение, а так не бывает. Получил осколочное в живот, в район печени, был комиссован по здоровью, лишился работы. А заодно и жены, и квартиры, получив в процессе обмена вот эту разбомбленную конуру на девятом этаже, откуда прежние хозяева выселились, скорее всего, под открытое небо, дойдя до края этой жизни.

Гаишник поначалу попытался избежать участи прежних жильцов, мол, учиться надо на чужих ошибках. Начал с ремонта, который довел до конца. Приобрел кое – какую мебелишку – и все. На этом его воля, желание и прочее иссякли. Ведь жить в гадюшнике может только по-настоящему сильный человек, а слабые, чуть побарахтавшись для приличия, вливаются в ряды отторгнутых жизнью, становясь самыми настоящими пресмыкающимися. А бывший властелин дорог ни волей, ни характером, так нужными в этой ситуации для элементарного выживания. Дальше – дружба с местной пивной элитой, в которую вскоре вошел полноправным членом. И в результате все чаще по утрам не мог вспомнить, откуда в его комнате на утро оказались какие-то омерзительные рыла. Потом похмелялись, все вспоминалось, и уже это не казалось чем-то отвратным. И все опять шло по кругу, и так изо дня в день. При таком темпе употребления «огненной воды» до последнего края гаишнику оставалось совсем немного, и уже какие-то люди стали открыто интересоваться его жильем. А это наиточнейший диагноз – человек «дошел», «барахтаться» ему осталось совсем немного.

И тут жизнь у собутыльников Петровича – мента пошла наперекосяк, да и планы «черных дилеров» стали рушиться, у него поселился Онищенко. Теплая комнатка сразу стала негостеприимной для дружков – ханыг. Кому понравится, когда все пьют, а один трезвый как стеклышко, что у него на уме? И просыпаться разонравилось после полной отключки ни в какой – никакой хате, а на лестничной площадке, или, того хуже, у мусоропровода, на куче недельных гнилых отбросов. Пьянь было попыталась отстоять свои права, накатила на нового жильца, но, получив слегка по почкам, мгновенно угомонилась, трезво поразмыслив и порешив, что свет клином не сошелся на этой хате и еще остались хорошие люди и без этих бывших ментов.

Конец ознакомительного фрагмента.