Отважное сердце - Алексей Югов

— Дяденька Акиндин! Отворяй мост скорее! — задыхаясь, выкрикнул он.

Купчина вздрогнул и открыл глаза.

— Ты что, Гришка? — вскричал он. — Ох ты, леший проклятый! Ты мне всю рыбу распугал, весь клёв испортил!

Акиндин Чернобай грузно привстал, ухватясь за плечо мальчугана, да ему же, бедняге, и сунул кулаком в лицо. Гринька дёрнул головою, всхлипнул и облился кровью. Кричать он не закричал: он знал, что за это ещё хуже будет. У него даже хватило соображения отодвинуться от хозяина, чтобы как-нибудь не окапать кровью, текущей из носу, белую чесучовую рубаху Акиндина. Гринька, пошатываясь, подошёл к воде и склонился над ней. Вода возле берега побурела от крови.

Чернобай неторопливо охлопал от песка широкие, заправленные в голенища штаны, поправил шерстяной вязаный поясок на пузе и вдруг сцапал руку Гриньки и разжал её: никакой выручки у мальчика не было. Тогда хозяин ещё больше рассвирепел.

Но только он открыл рот для ругани, как сверху, с моста, послышался страшный треск ломаемой жерди, и в тот же миг и сама толстенная мостовая затворина со свистом прорезала воздух и шлёпнулась в Клязьму. Во все стороны полетели брызги. Купца охлестнуло водой.

С грозно-невнятным рёвом: "А-а!" — Акиндин Чернобай кинулся на расправу.

Проезжий был уже снова в седле.

Не видя всадника в лицо, остервеневший мостовщик сзади схватил его за стременной ремень и рванул к себе стремя.

Рванул… и оцепенел: он узнал князя.

Долгие навыки пресмыкания перед князьями и боярами подсказали рукам Чернобая совсем другое движение: он якобы не стремя схватил, а обнял ногу всадника.

— Князь!.. Олександр Ярославич!.. Прости… обознался! — забормотал он, елозя и прижимаясь потной, красной рожей к запылённому сафьяну княжеского сапога.

Александр Ярославич молчал. Он только сделал движение ногой, чтобы высвободить её из объятий мостовщика. Тот отпустил сапог и руками рубахи отёр лицо.

— Подойди! — негромко произнёс князь.

Этот голос многие знали в народе. В битвах и на вече[1] народном голос Александра Невского звучал, как труба. Он перекрывал гул и рёв сражений…

Купец мигом подскочил к самой гриве коня и выбодрился перед очами князя.

Обрубистые, жирные пальцы Чернобая дрожали, суетливо оправляя поясок и шёлковую длинную рубаху.

— Что же ты, голубок, мосты городские столь беспутно содержишь? громко спросил Александр.

— Я… я… я… — забормотал, заикаясь, Акиндин.

Князь указал ему взглядом на изъяны моста:

— Проломы в мосту… Тебя что, губить народ здесь поставили? А?

Голос князя нарастал.

Чернобай, всё ещё не в силах совладать со своим языком, бормотал всё одно и то же:

— Брёвен нет, свай… сваи мне везут, сваи…

— Сваи?! — вдруг всем голосом налёг на него Александр. — Да ты паршивец!.. Дармоед!.. Да ежели утре не будет у тебя всё, как должно, то я тебя, утроба, самого по самые уши в землю вобью… как сваю…

При этом витязь слегка покачнул над передней лукой седла крепко стиснутым кулаком. Чернобай похолодел от страха. Ему невольно подумалось, что, пожалуй, кулак этого князя и впрямь может вогнать его в землю, как сваю.

Лицо у купца ещё больше побагровело. Губы стали синими. Он храпнул. Судорожным движением руки оторвал пуговицы душившего его ворота рубахи…

Не глядя больше в его сторону, Ярославич позвал к себе мальчугана. Гринька уже успел унять кровь из расшибленного носа, заткнув обе ноздри кусками лопуха. Услыхав голос князя, он выскочил из-под берега. Вид его был жалок и забавен.

Александр Ярославич улыбнулся.

— Ты чей? — спросил он мальчика.

— Я Настасьин, — отвечал глухим голосом Гринька, ибо лопухи ещё торчали у него в носу.

— Да как же так — Настасьин? Отца у тебя как звали?

— Отца не было.

— Ну, знаешь… Да этакого и не бывает! — И князь развёл руками. — А звать тебя Григорий?

— Гринька.

— А сколько тебе лет?

Этого вопроса мальчуган не понял.

Тогда князь переспросил иначе:

— По которой весне?

— По десятой.

Александр Ярославич удивился:

— А я думал, тебе лет семь, от силы — восемь. Что ж ты так лениво рос? Да и худой какой!

Гринька молчал.

— А чего ж ты это лопухом ноздри себе заткнул? — спросил князь и слегка приподнял ему подбородок. — Вот и голос у тебя невнятный…

Мальчик смутился.

— Ну? — повторил свой вопрос Александр.

— Лопухи эти кровь останавливают, — отвечал наконец Гринька.

— Ишь ты! — произнёс с оттенком изумления князь Александр. — А в какой же это ты битве кровь свою пролил, а?

Мальчуган опустил голову: грозный хозяин стоял тут, рядом, и всё мог услышать. Гринька молчал. Слёзы стали наполнять ему глаза.

— Ну, это, брат, никуда не годится! — голосом, дрогнувшим от жалости, проговорил Александр Ярославич. — Воину плакать? В битве мало ли что может случиться!

— Ударили меня, — пробормотал еле слышно Гринька.

— Так… Ну, а ты телёнок, что ли? И ты бы его ударил!

В ответ на эти слова князя Гринька только отрицательно потряс головой и ничего, ничего не сказал.

Князь всё понял и так. Да и слышал он, как Чернобай орал на мальчика.

— Вон оно что… — молвил Александр и с суровым презрением покосился на Чернобая. Затем вновь обратился к Гриньке: — Ну вот что, Григорий: ты на коне ездить любишь?

— Люблю.

— А воевать любишь?

— Тоже люблю.

— А умеешь?

— Умею… — И лицо у мальчугана повеселело. Он вынул из носа лопухи и отшвырнул их. — Прошло, не каплет! — бодрым голосом сказал он.

— Это хорошо, — сказал Невский. — Только знаешь: кто воевать любит да умеет, так тот уж так ладит, чтобы не у него из носу кровь, а у кого другого!

Мальчик покраснел.

— Да ведь он хозяин… — смущённо и угрюмо отвечал он.

— Вот то-то и беда, что хозяин! — сказал Александр. — Доброму ты здесь ничему не научишься… А ко мне пойдёшь, Настасьин? — вдруг добродушно-грозным голосом спросил он.

— К тебе пойду! — не задумавшись, ответил Гринька.

Невский удивился.

— Да ты что же, знаешь меня? — спросил он.

— Знаю.

— Ну, а кто я?

Лицо мальчугана расплылось в лукаво-блаженной улыбке.

— Ты, Невшкой, — по-детски шепелявя, произнёс он.

Ярославич расхохотался.

— Ах ты, опёнок! — воскликнул он, довольный ответом мальчугана. И вдруг решительно приказал: — А ну садись!

Вздрогнув от внезапности, Гринька спросил растерянно:

— Куда… садись?

— Куда? Да на коня, за седло… А ну, дай помогу!

И Александр Ярославич протянул было вниз левую руку. Однако опоздал. Быстрее, чем белка на ствол ели, Настасьин, слегка лишь придержавшись за голенище княжеского сапога, мигом вскарабкался на вороного и уселся верхом позади седельной луки.

— Держись за плащ! — приказал ему Невский. — Удержишься?

Но у того уж голосишко перехватило, и он смог только мотнуть головой. Невский почувствовал, как в его спину колотится маленькое сердце.

Александр тронул коня.

Когда уже прогремел под копытами мост, когда уже всадник был далеко, Чернобай, всё ещё стоявший с запрокинутой головой, распрямился и с неистовой злобой глянул вслед Александру.

— Ужо сочтёмся, князь! — с угрозой прогудел он. — Погоди, Олександр Ярославич, скоро доведёт бог и твоей крови княжеской повыцедить!..

Глава вторая

Великий князь Владимирский Андрей Ярославич, родной брат Невского, моложе его двумя годами, стоял на солнышке посреди огромного благоустроенного псарного двора, окружённый свитою, псарями и сокольничими.

Это был ещё молодой человек, не достигший и тридцати. Снеговой белизны сорочка с распахнутым на смуглой, крепкой груди воротом, заправленная под синие узорные шаровары, лёгкие, лимонного цвета сапожки весь этот домашний наряд ещё больше молодил князя. От его тёмных вислых усиков, от резкого, тщательно выбритого подбородка веяло удалью и стремительностью.

Андрей Ярославич гневался. Перед ним смиренно, без шапки стоял старый ловчий, правитель всей княжей охоты.

— Обучать собаку надо голодную! — бешено кричал на него князь.

Старик ловчий даже и не пытался оправдываться:

— Проступился, княже, прости!

Но великий князь Владимирский сегодня что-то долго не унимался. По этому крику да по нетвёрдой походке Андрея Ярославича слуги и псари уже знали, что князь, опохмеляясь утром после вчерашней попойки, хватил лишнего.

Безмолвно ступала за князем свита: двое нарядных мальчиков, так называемые меченоши, и пять-шесть знатнейших бояр, по возрасту ещё молодых, но которых князь приблизил к себе единственно за то, что они хорошо знали соколиную и псовую охоту.