Свидание с Петербургом (Гардемарины, вперед !, книга 2) - Нина Соротокина

Целый час после отъезда канцлера коллегия работала как левой, так и правой рукой, каждый напрягал оба полушария канцелярского мозга, а потом вдруг как отрезало, пошли обсуждать, жаловаться, воздевать руки, обижаться: здесь, понимаешь, работаешь до пота... Даже приезд тайных советников Веселовского и Юрьева никого не остудил, только повернул в другое русло обсуждение проблемы.

Оказывается, среди прочих упреков канцлер выкрикнул слова об излишней болтливости чиновников, более того, болтливости злонамеренной, то есть разглашении какой-то государственной тайны. Кем, кому, о чем? На всю коллегию пало подозрение.

А в самом деле, что есть светский разговор, а что суть опасная болтовня и разглашение? Наиважнейшее, всех взволновавшее событие в апреле, это поход русской армии к Рейну на помощь союзникам, то есть австрийцам и англичанам. Какая цель этого похода? Либо прижать хвост прусскому пирату, читай Фридриху II, и пресечь войну - сей Фридрих уже Силезию разорил, вошел в Саксонию, посягнул на Дрезден! - либо влить новые силы в европейские армии и разжечь войну с новой силой, дабы опять-таки прижать хвост Фридриху И. Что же в этих рассуждениях есть разглашение тайны, если сам Господь еще не знает, как повернутся события?

Оказывается, государственная тайна состоит в том, что наши войска вообще куда-то двинулись. Да об этом весь Петербург судачит в каждой гостиной! Да и как не судачить, если любимой сплетней чуть ли не целых два года были рассказы о том, как Бестужев настаивал подписать военный договор с Австрией и как государыня от этого отказывалась. А уж сколько бумаг об этом писано в Иностранной коллегии!

Чего ради государыне Елизавете благоволить к Австрии? Королева Мария-Терезия соперница в женской красоте, и всем памятно ее коварство, когда посол австрийский Ботта вмешался в заговор против государыни. И если кто и пустил тихонький слушок, что лопухинский заговор дутый (каков смельчак!) и что Ботта не имеет к нему отношения, то это ложь, потому что сама Мария-Терезия пошла на уступки, сняв полномочия с негодного посла и заключив его в крепость.

Пересказывали любопытные анекдоты, например, случай с осой. Договор лежит наконец перед государыней, и она готова его подписать, но в тот момент, когда она поднесла перо к бумаге, на это перо, пачкая крылышки в чернилах, села оса. Естественно, государыня с криком и самыми дурными предчувствиями откинула перо вон, подписание договора отложилось еще на полгода.

Обер-секретарь Пуговишников, хоть он и есть самый главный сплетник, бьет кулаком по столу: "Разболтался народ! Все языком ла-ла-ла... Да при Анне Иоанновне, царство ей небесное, за такие-то речи!.." Сейчас, конечно, мягкие времена, но ведь и народ не глуп, он всегда каким-то нюхом, кончиком, третьим зрением знает, о чем можно болтать, а о чем нельзя... при свидетелях.

От дела Никиту оторвал окрик из коридора: "Тебя секретарь Набоков искал..." Замечательно, если кому-то понадобился. Как приятно разогнуть спину! Можно было бы сказать: "А что меня искать? Вот он я..." - и с новым рвением приняться за работу, но Никита предпочел немедленно предстать пред очами Набокова.

Секретаря не было на месте, и Никита пошел бродить по комнатам четвертой экспедиции первого департамента. В первом кабинете о Набокове сегодня слыхом не слыхали, во втором "он был только что, но куда-то вышел". Наконец Никите указали на комнатенку переводчика, куда Набоков должен был непременно заявиться в ближайшее время.

Комната переводчика была пуста. Никита сел за стол, заваленный бумагами, пачками, и словарями. В забранное решеткой, давно не мытое окно заглянуло апрельское солнце. По словарю путешествовала ожившая от весеннего тепла муха. Удивительно, что лакомого находят эти жужжащие твари в Иностранной коллегии? Муха достигла края словаря и беспомощно свалилась на украшенную длинной витиеватой подписью бумагу, затрепетала крылышками, пытаясь перевернуться.

Именно из-за мухи Никите вздумалось проветрить это бумажное, пыльное, провонявшее табаком царство. Окно, видно, уже открывали. Шпингалет был поломан, и оконную ручку плотно приторочили веревкой к косо вбитому гвоздю. Он размотал веревку. В этот момент какой-то болван, перепутав комнаты или просто из любопытства, открыл дверь. Он ее тут же захлопнул, но этого оказалось достаточно, чтобы оконная рама рванулась из рук Никиты, а сквозняк разметал по комнате все бумаги. Чертыхаясь, он набросил веревку на гвоздь и бросился собирать бумаги- Последней он поднял с пола ту самую, украшенную длинной подписью: "Остаюсь ваша любящая дочь, их императорское величество, великая княгиня Екатерина".

Никита не верил своим глазам - неужели это ее почерк? И какие аккуратненькие буковки! Никита посмотрел в начало бумаги. Это было письмо к герцогу Ангальт-Цербстскому. "Милостивые государи родитель мой и родительница! Здравствуйте с дорогими моими братьями и прочими родственниками! Объявляю вам, что сама я и царственный супруг мой Петр Федорович по воле Божьей обретаемся в добром здравии..."

Никита перевел дух, положил письмо на стол и отвернулся в нерешительности. Несколько вопросов сразу, теснясь и оттого сбивая со смысла, вертелись в голове. Первый, а может, и не первый, но главный отчего великая княгиня пишет письмо в Германию по-русски? И с какой стати, скажите на милость, царственное письмо объявилось в Иностранной коллегии ошибки в нем, что ли, выправляют? Понимая, что читать чужие письма дурно, и оттого кляня себя за неуемное любопытство, Никита опять потянулся к письму взглядом. В коридоре послышались шаги. Никита успел прочитать одну фразу: "Государыня велела говеть"-и быстро отошел к окну. В комнату вошел Набоков.

- А... князь, вот кстати. Пойдем ко мне.

Разговор с секретарем был коротким. В другое время Никита наверняка бы обрадовался, что его переводят в паспортный подотдел, все-таки живая работа, но сейчас ему более всего хотелось остаться одному, подумать...

- ...будешь в числе прочих оформлять выездные паспорта для подданных государства Российского и въездные для иностранных...

Никита согласно кивал, а сам думал о недавней встрече с великой княгиней, пусть косвенной, через письмо, но ведь можно представить, как макала она перо в чернильницу, как проверяла, нет ли волоска на кончике, как писала потом, склонив голову набок.

- Ты что улыбаешься? - спросил Набоков.

- Радуюсь за калмыков и уральских казаков.- Никита стал серьезным.Их судьбы попадут в более профессиональные руки.

Набоков рассмеялся.

- Поздравляю, князь, с новым назначением. Поверь, это полезная работа. К делу приступить немедля.

Кабинет в новом подотделе ничем не отличался от прежнего: те же окрашенные в неопределенный цвет стены, те же преклонного возраста столы поизносились в канцелярских потугах, те же разговоры, и в то же время все было другим, потому что новое назначение так мистически совпало с чтением письма знатнейшей дамы. "Государыня велела говеть..." О, милая, милая... Вспоминать о ней тяжкий грех, но ведь вспоминается. Перед глазами стоит зимняя дорога, крутятся колеса, дует ветер, метя поземку... Или вдруг затихнет все, и на лес хлопьями посыплется снег. Красота вокруг такая, что хочется плакать и молиться.

У знатной дамы много имен - Софья, Фредерика, Августа и, наконец, Екатерина, но есть еще одно имя, сейчас наверняка забытое окружающими ее царедворцами - Фике, Так звали худенькую девочку в заячьих мехах. Она очень спешила в Россию, что не мешало ей мило переглядываться и кокетничать со случайным попутчиком - геттингенским студентом.

Первой бумагой, которую Никита оформил в этот день, был паспорт на имя Ханса Леонарда Гольденберга, дворянина, представленного прусскому послу. Дворянин прибыл в Россию по делам купеческим, а именно: для купли пеньки и парусины.

Счастливых вам дел, Ханс Леонард...

-2

Слешу предупредить читателя, что глава эта носит чисто справочный характер, а то, что имеет отношение к сюжету, умещается в конце ее в четырех абзацах. Дать краткую историческую справку о событиях, предшествовавших нашему повествованию, автора понуждает быть может излишняя добросовестность, а скорее наивная вера, что это интересно.

Если читатель придерживается другого мнения, то он смело может опустить эту главу, помня, что, встретив в тексте незнакомые имена, он должен вернуться на несколько страниц назад и найти требуемые пояснения.

Заранее прошу прощения за рассыпанные там и сям сведения о политической жизни XVIII века. Эти справки замедляют развитие сюжета, но они дают возможность автору перевести дух, а также объяснить себе самой внутреннюю логику мыслей и поступков своих персонажей.

Итак... В XVIII веке одним из самых важных вопросов внутренней русской политики был вопрос о престолонаследии. Виной тому было то, что государь наш Петр Великий (или Петр Безумный, как по сию пору называют его в мусульманском мире) имел соправителя, и хоть брат его Иван был от природы "скорбен головою" и умер в тридцатилетнем возрасте, потомство его по русским законам обладало такими же правами на престол, как и дети самого преобразователя.