Любовь-морковь - Оксана Аболина

— Через восемь месяцев будет, — выдавила Морковкина.

— Ну вот, видишь? — ласково произнёс Кеша. — До шестнадцати — ни-ни. А через восемь месяцев ты полюбишь уже кого-нибудь другого…

— Будь нам, как сестра! — предложил Волков. — Заходи в гости, мы всегда будем рады тебя видеть…

Ошеломлённая, униженная, оскорблённая до глубины души, вышла Морковкина из дома любимого. Тараканы, поражённые последниями событиями, все передохли и лежали кверху лапками. Девушка повернула направо от подворотни и поднялась в аптеку.

— Мне какого-нибудь снотворного, — попросила она аптекаря.

— Сколько?

— Десять пачек.

— Столько я не могу продать! — воскликнул аптекарь.

Но тут кассир одёрнул его:

— Ты что — забыл новый закон?

После аптеки Морковкина зашла в магазин с подозрительными кассиршами и строгим охранником, но купила не сникерс, а бутылку минералки. Стоя у длинного стола, где покупатели перекладывают продукты из магазинной корзинки в свои сумки, Морковкина высыпала на ладонь сразу два десятка таблеток и приготовилась их выпить вместе с минералкой.

— Доча, да ты что? С ума сошла?! Прекрати сейчас же! — воскликнула толстая и добрая на вид покупательница. — Несчастная любовь? Она того не стоит!

— Дамочка, вы нарушаете личные права гражданки. Хотите иметь неприятности? — лениво поинтересовался охранник.

— Да ну как же… Да ну вы подумайте… Нет, ну так же нельзя, — закудахтала толстуха.

Охранник достал из кармана рацию.

— Да я ничего-ничего, — заторопилась к выходу покупательница, оставляя Морковкину допивать таблетки.

Морковкина вышла из магазина и направилась в ближайший сквер, где села на скамейку и стала ждать прихода смерти. Смерть не заставила себя долго ждать. Сознание Морковкиной замутилось, сердце стало биться с перебоями и она провалилась в какую-то черноту. Через какое-то время она вынырнула и почувствовала, что вот-вот провалится обратно. И тут Морковкиной стало страшно, по-настоящему страшно, а не так, как в тот момент, когда Волков открыл свою дверь. Даже когда ей два года назад резали аппендицит, ей не было так страшно до такой степени.

— Помогите! — крикнула она женщинам, сидящим на соседней скамье.

— Тебе плохо? — поинтересовались женщины и, прежде чем опять провалиться в черноту, Морковкина увидела, как одна из них достаёт мобильный телефон и набирает номер.

В следующий раз Морковкина вынырнула из черноты, когда рядом стояли два человека в белых халатах.

— Ты что-то выпила? — спросили они у неё.

Она вытащила из кармана пустые пачки от снотворного. Врачи переглянулись.

— И что нам с ней делать? — спросил один.

— Как что? — пожал плечами другой. — Везём, как всегда, в отстойник. В Максимильяновку?

— Там морг переполнен, давай в Покровскую.

— Я не хочу в морг! Я жить хочу! Спасите меня! — попыталась крикнуть Морковкина, но голос её был слабым, тихим и дрожащим.

Первый врач хмыкнул:

— Раньше надо было думать.

— Может, пусть напишет расписку, так, мол, и так, хочу, дескать, жить? — предложил второй врач. — Жалко ведь дуру.

— Ну да, — цинично согласился первый. — а потом она засудит нас, как Евстигнеева. Тебе это надо?

— Конечно, нет, — уверенно сказал второй.

— Я что угодно подпишу, только спасите, — проваливаясь в последний раз в черноту, взмолилась Морковкина. Последнее, что она услышала в своей короткой жизни, было занудное напоминание о том, что не стоило прогуливать уроки обществоведения, где учащимся подробно разъясняли их права, в том числе и конституционное право на добровольный уход из жизни.

Вот такая любовь-морковь. И никаких тараканов.

20–21 июня 2011