Узкий путь - Михаил Литов

Гостей было довольно много, и среди общего изобилия румянца багровая физиономия Сироткина, расплавившая свою мужественность в мутном взгляде и елейной ухмылке чересчур пухлых губ, смотрелась самой пьяной. Правда, еще выделывал странные штуки Червецов: забравшись в ванную и вообразив, что Кнопочка потеряна навсегда, он связывал полотенца, мастерил удавку и засыпал на полу, устало свесив голову на край ванны, затем просыпался и продолжал работу, - но ведь Червецова никто здесь всерьез не принимал. А Сироткин знал уже, что произошло с его женой, и не шутя готовился заступиться за ее честь, с Сироткиным дело обстояло не так просто, как с Червецовым, за которым до скончания века закреплено место в анекдотах. Внешность Сироткина явно просила сравнения с мраморными изваяниями греческих богов и мыслителей, из-за утраты внутренней крепости материала расплывшимися и принявшими какой-то расквашенный вид. Он не ушел с женой, помня о завлекательной неисчерпаемости конюховского винного арсенала, но был готов объяснить свою несолидарность с благоверной и более высокими причинами.

Марьюшке Ивановой не много нужно было для полноты счастья. Она верила в испытанную временем дружбу, и когда оказывалась в компании с Ксенией Конюховой и Сироткиным, которых знала с давних пор, а под рукой еще оказывалась бутылочка доброго вина, все ее существо проникалось каким-то шмелиным беспокойством, побуждавшим Марьюшку Иванову в неистовстве танцевать, а порой и громко, во все горло распевать песни. Тощая и юркая ее фигурка и сейчас бешено тряслась посреди комнаты, она отплясывала, не нуждаясь в партнере или не понимая, что его у нее нет. Но вот игра остановилась, поскольку Марьюшка Иванова узнала о скандале, о хамстве Сироткиной и жертвенности Кнопочки. Не может быть, мелькнула у нее детская мысль, не может быть, чтобы ни за что ни про что взяли и разрушили наши удовольствия и счастье, наш великолепный отдых. Она словно шагнула из глубокого и бескрайнего сна в узкую, бившуюся в конвульсиях кишку действительности, этакая древняя размалеванная жрица дикарской магии, шагнула к столу, где беспорядочно сидели зрители уже предполагавшейся ее решимостью трагедии, и воскликнула, делая руками широкие театральные жесты:

- Я только что узнала страшную вещь! Пока я тут танцевала, и не подозревая, что кому-то может быть не по-душе наш праздник, пока я благодушествовала и, может быть, выглядела смешной, пока я пила вино, не сомневаясь, что нахожусь в кругу истинных друзей, нашлись люди... странные люди, Бог ты мой!.. даже всего лишь один человек, человек, который задался целью испортить нам настроение... вы уже знаете об этом? слышали? Оказывается, можно невзлюбить и даже обидеть маленькую, кроткую Кнопочку, это существо... которое мухи не тронет... вы же знаете, какая она трогательная, нездешняя, знаете, с каким терпением и тактом ее необходимо оберегать! Да, да, у нее бывают неожиданные фантазии... крошечные казусы головы... досужие перлы мечты... забавные эмпиреи, но за это - оскорбить, плюнуть в лицо, ударить? Оказывается, - продолжала Марьюшка Иванова, грозно волнуясь, но успевая эффектно разбивать рассказ на мелкие, утверждаемые разнообразными интонациями подробности, - здесь, среди нас, нашлась женщина... с позволения сказать... мать... потрясающая история! вы слышите? женщина! это сделала женщина! не наш друг Сироткин, а Людка Сироткина! мать двоих детей!.. нашлась-таки та, которая выместила на Кнопочке зло... особое зло, и о нем будет особый рассказ... обругала Кнопочку, даже ударила Кнопочку кулаком в лицо. Кнопочка... бледное, хилое создание... призрак среди здоровых и сытых...

Сироткин уяснил - конечно, не разумом, который у него сейчас лишь послушно следовал идее продолжения застолья, а всем своим физическим составом, - что непременно должен постоять за правду. Никаких особых рассказов о вымещенном на Кнопочке зле он слушать не желал, Марьюшке Ивановой следует понять: нашла тут коса на камень, Сироткиных прекраснодушной болтовней не возьмешь. Карикатурная гримаса исказила его физиономию, поскольку он хотел сосредоточиться и помрачнеть для устрашения обвинителей, однако мускулы лица как будто вышли из повиновения. Правда как таковая заключалась для Сироткина в том, что он сам полагал правдой, и, хотя в глубине души он отнюдь не восхищался поступком жены, общее ополчение присутствующих против нее не понравилось ему, представившись даже не столько отместкой за ее грубость, сколько завистливым раздражением на успехи их семьи. Жену он не любил, терпел ее только из-за обостренно и обдуманно справедливого отношения к детям, которым не годилось оставаться без отца; к тому же знал, что другую такую глуповатую и крикливую бабу, как Людмила, еще нужно поискать. Но он обязан защищать ее в трудные минуты, тем более когда она смело, пусть и пользуясь при этом запрещенными в цивилизованном обществе приемами, выступает против объединенного фронта врагов, против людей лживых, завистливых, жаждущих насладиться зрелищем их, Сироткиных, краха. А если он скажет: моя жена не права, не обращайте на нее внимания, она просто дура, - у них появится резон спросить его, зачем же он живет с нею, мучает себя ее неправотой и глупостью и защищен ли он сам от ее дурного влияния. Он предстанет перед ними уже не преуспевающим коммерсантом, а беспомощным и несчастным человеком, который корчится под каблуком бесноватой мужеподобной бабы, они возликуют, сообразив это, набросятся сворой оскаленных псов и сожрут его. Стало быть, он защищает не только жену, но скорее даже именно свою правду, себя, свою жизнь и честь. Он одинок, но силен. И на все у него есть собственное мнение. Он не станет зря размахивать кулаками, но если уж на то пошло, он готов подвергнуться любому мучению и других подвергнуть любому мучению, доказывая, что его жена в нравственном смысле была абсолютно права, когда окрысилась на Кнопочкины разглагольствования. Кнопочка простодушна, безобидна? О, так думать опасное заблуждение!

Он удовлетворенно хмыкнул, сделав нужные выводы, прийдя к решающему и окончательному, не подлежащему обжалованию обвинению. Ему казалось, что он говорит, произносит длинную и красивую речь и все слушают его разинув рты. Пересохло в горле, он взял со стола рюмку с водкой, поднес к губам и залпом выпил. Ощущение каких-то новых и неожиданных, еще никому не ведомых, но уже мощно определяющих движение его судьбы успехов закружило его голову, заставляя свесить ее на грудь. Ведь он произнес главное, тщательно взвешенное, даже выстраданное за этим столом: рассуждения Кнопочки рассуждения расиста, и странно, что никто не понял этого раньше. Блаженная улыбка разлилась по его засыпающему лицу, а на брюках мрачно разрасталось темное, причудливой формы пятно, и что-то уже учащенно и неприятно капало в резкой тишине на пол.

- Чего же ты добился? - с отвращением спросила жена Конюхова, Ксения, отодвигаясь от него, но по старой дружбе и по привычке участливого к нему отношения издали все-таки как бы склоняя к Сироткину свое требовательное и очаровательное лицо.

Сироткин ответил глухо, не сбавляя улыбки, с которой уходил в забвение:

- Правды...

Ксению подмывало крикнуть, что он отвратителен и ничего, кроме презрения, не заслуживает; но ужас задавил этот праведный крик: ведь, конечно, Сироткин ответил, и все же словно не он, - не Сироткин действовал и говорил, а в его недрах ворочалось и зловонно выдыхало слова нечто неугомонное и страшное, некий нарождающийся мертвец, будущий вампир. Волосы на голове Ксении становились дыбом, а все вокруг только посмеивались, полагая, что одних видимых обстоятельств и довольно для зрелища, для забавы, а ничего иного, куда более грозного и сулящего беду, не происходит с перебравшим кооператором.

Ксения тоже была отчаянным бойцом за правду, но если Сироткин в его нынешнем положении завравшегося мироеда уже утратил способность относиться к противникам справедливо, то она проявляла по отношению к ним немало великодушия, поскольку двигал ею спортивный и, в общем-то, бескорыстный интерес. Ее бескорыстие, надо признать, благотворно, облагораживающе влияло на Сироткина, когда им случалось в уединенной беседе выпотрошить, разобрать по косточкам того или иного человека, достойного, на их взгляд, такой участи. В этом потрошении они знали толк даже больше и лучше, чем знали друг друга, и Сироткин не без оснований числил Ксению в горсточке самых верных своих союзников, хотя в последнее время она не раз давала ему понять, что ей претит его новая деятельность. Не против нее он воевал в послесловии к побоищу, устроенному его женой. Но ее мужа, чистенького, трезвого, степенного литератора, Сироткин недолюбливал, и в пасмурных страстях его души эта мягкая, обтекаемая на вид неприязнь очень часто переливалась в одуряющую ненависть. Литератор всегда был во всеоружии гостеприимства и радушия, словно бы даже с умилением улыбался гостям и щедро подливал им в рюмки, так что никто от него не уходил трезвым, а вот сам почти не пил, стоял в сторонке и, можно предположить, изучал нравы, даже наслаждался, когда кто-нибудь из гостей покрывал себя позором. Ему кричали пьяные голоса: парень, Ванька, не мельчи, иди выпей с нами! - а он улыбался и отрицательно качал головой, отмежовывался. Сироткин полагал, что порядочные люди так не поступают.