Любой гасконец с детства академик - Генри Олди

(«Жанр» как термин употреблен вместо набившего оскомину термина «формат». Оба они не слишком точны, но сводятся к одному и тому же. «Жанр», как и «формат» требует от «продукта» прежде всего содержания в ущерб литературной форме, подчас и полностью ее отрицая.)

Следующий параграф я бы назвал: «Убийца не может быть китайцем».

В качестве примера можно вспомнить злоключения детективного «жанра». К 1920-м годам детектив имел давнюю и прочную литературную традицию, украшенную именами Диккенса, По, Достоевского, Честертона, Стивенсона. Многие из «детективов» стали классикой мировой литературы. Однако это и вызвало протест тех, кто пытался развивать непосредственно «жанр», то есть детектив, как литературно оформленную логическую задачу. В качестве ответа появились пресловутые правила написания «настоящего» детектива, сформулированные американцем Стивеном Ван Дайном. Они весьма забавны (убийца и в самом деле не должен быть китайцем), но кое-что совсем не кажется смешным. Вот например:

«В детективном романе неуместны длинные описания, литературные отступления на побочные темы, изощренно тонкий анализ характеров и воссоздание „атмосферы“. Все эти вещи несущественны для повествования о преступлении и логическом его раскрытии. Они лишь задерживают действие и привносят элементы, не имеющие никакого отношения к главной цели…»

А теперь вспомним день сегодняшний, и не детектив, а родную Фантастику. Очень многие авторы, отнюдь не будучи знакомым с идеями давно забытого мистера Дайна, строго следуют его требованию, отбрасывая все «несущественные» вещи. Литература мешает «жанру» – значит, долой литературу! Порой этим даже гордятся. Сколько раз приходилось читать в авторских комментариях признания в том, что уровень книги в литературном отношении не очень, зато четко соответствует иным требованиям, ведущим «к главной цели». Таковая тоже сформулирована, причем для разных направлений нынешнего «жанра». Читатель уже знает, что обязательно должно быть в книге «про ведьмочку», в опусе про «попаданцев» или в космоопере. Кое-что даже вполне официально формализировано. Вспомним список требований издательства «Крылов» с запретом изнасилования подруги главного героя. Убийца не может быть китайцем!

Результат очевиден. «Жанровая фантастика», в литературе не нуждающаяся, все дальше от нее уходит. Соответственно и авторы не заинтересованы в том, чтобы писать лучше (с точки зрения изящной словесности). Их дело – строго выдерживать правила «жанра»; отсюда такое внимание к форме ушей у «ельфов» и к видам заклепок у боевой техники. Именно об этом ведутся споры, порой весьма яростные (достаточно наскоро пробежать по страницам Самиздата). Язык же, психология и прочая «литературщина» если и интересуют авторов и читателей, то лишь с точки зрения гладкости и «легкоусвояемости» текста.

Бороться с «жанром» невозможно, более того, такая борьба и не требуется. Надо лишь четко отдавать себе отчет в том, что ты пишешь и что читаешь: произведение изящной словесности, где главным в любом случае является человек с его проблемами – или инструкцию по эксплуатации пылесоса, написанную с использованием некоторых формальных литературных приемов. Инструкции тоже нужны, однако проходят они по совсем иному ведомству. Исключения бывают, но очень редко. За последние столетия были написаны сотни тысяч путеводителей, но лишь один из них – «Трое в лодке, не считая собаки».

Однако то, что часть писателей ушла ваять инструкции и путеводители, не отрицает того, что очень многие по-прежнему стоят на грунте Литературы. Однако, их положение, равно как и условия работы, заметно ухудшились. Сбита литературная «планка», сочинители текстов про «ведьмочек» и «попаданцев» творят откровенную халтуру, подчас не только не зная всяческих «падежов», но даже ими не интересуясь. Практически исчез стимул писать хорошо. Те, кто вступает в Литературу, поневоле вынуждены ориентироваться на худшие (в отношении литературы, а не количества заклепок) образцы. Более того, даже у опытных писателей появляется соблазн творить ниже «планки» – усилий меньше, а результат вполне удовлетворителен, если все это делается в рамках очередного «проекта».

Поэтому, если мы все-таки говорим о Литературе, учеба необходима – причем и молодежи, и «мэтрам». Последним в особенности, ибо ко всему перечисленному следует добавить неизбежно появляющиеся штампы, готовые приемы, которые опытный писатель часто применяет, не слишком задумываясь. В результате книги даже очень известных авторов становятся клонами, что еще более подрывает и без того не шибко высокий авторитет Фантастики.

Олег Ладыженский:

Вчера на семинаре шла речь о том, что в художественном произведении часть смысла, часть содержания отдана форме изложения. Я хочу это продемонстрировать на простом примере. Можно попросить кого-нибудь из зала подойти ко мне? Спасибо (выходит Антон Свириденко). А теперь я прочитаю известное стихотворение Пушкина:

Я вас любил: любовь еще, быть может,В душе моей угасла не совсем;Но пусть она вас больше не тревожит;Я не хочу печалить вас ничем.Я вас любил безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томим;Я вас любил так искренно, так нежно,Как дай вам бог любимой быть другим.

Теперь мы попросим Антона пересказать его своими словами.

Антон Свириденко (начинает, но быстро сбивается):

В принципе, чего пересказывать? Я уже пересказал. Кому не видно, пойдет и сам прочитает (демонстрирует самодельный бэдж с неким афоризмом). Сейчас я бы сказал проще: «Я вас любил, хотел вот расплатиться…»

Олег Ладыженский:

Спасибо большое. Это было замечательно. Обратили внимание на разницу? Так вот, еще раз: стихотворение Пушкина и пересказ Антона – две разные формы. Только ли формы? А содержание от этого не меняется? Вот и повторяю: в художественном произведении то, как оно написано, выполняет функцию большой части смысла! Это не вспомогательный фактор, а один из базовых! Говорю крамолу: одной искренности и эмоциональности автора недостаточно, чтобы пробиться к сердцу читателя. Художественность – система образов, оформленных посредством языка. Мощнейший инструмент воздействия. Без него едва ли не большая часть содержания пропадает. А без приличного набора инструментов художественность не рождается.

Я вчера говорил, что писатель может выглянуть в окно и написать рассказ о том, что увидел. Бабушки на лавочке, дети играют, дворник… Настоящий, хороший рассказ. Не прячась за костюмированность, фантастичность, перестрелки из бластеров и поединки на мечах. Время от времени такое делать необходимо – чтобы «не сбивать руку». Ну хорошо, не рассказ – эскиз. Набросок. В разных манерах, стилистике… В архивах Алексея Толстого нашли триста описаний одного и того же двора, который он видел из окна – разных описаний! Разных стилистически, эмоционально, технически… Писатель тренировался. Почему же мы, фантасты, не пишем ни эскизов, ни набросков, ни этюдов. Почему не учимся, пробуя стилизовать зарисовку под Кинга, Желязны и Стругацких? Если уж не умеем под Алексея Толстого и Исаака Бабеля… Почему сразу – многотомная сага? Ведь бред же – начинающий композитор начинает с симфонии…

Дмитрий Громов:

Позвольте две цитаты: покороче и подлиннее:

«Одна из множества идей, открытых мне античной литературой, в которую я углубилась в восемнадцать лет в поисках чего-то неопределимого, была записана греческим автором Плутархом: „Развитие внутреннего мира изменяет внешний“.»

Джоан Роулинг (из речи перед выпускниками Гарварда)

Теперь – конспект и тезисы доклада для учителей-гуманитариев на международном семинаре, посвященном современной литературе. Материал в сжатой форме опубликован в коллективной монографии КФО МИОО в 2009 г.:

«В 1-й половине ХХ в. в эссе „О читателях книг“ Г. Гессе рассуждал о трех типах читателей. Один в процессе чтения просто следит за развитием сюжета и сопутствующих персонажей. Другой создает свой личный ассоциативный ряд. Третий пытается разглядеть очертания самого писателя и его характер, вскрывает умело запрятанные приемы, заставляющие нас сопереживать вымыслу. Естественно, ни один человек не остаётся в пределах одного типа даже в процессе чтения одной и той же книги.

Эстетической задачей автора сегодняшнего дня становится обращение ко всем трем типам читателей.

Постмодернистский текст – это „многоуровневое“ письмо: под информацией, доступной каждому, лежит информация, доступная человеку хорошо образованному – способному узнать цитату, оценить авторскую аллюзию, конструкцию текста; еще глубже – информация, доступная профессионалу, т. е., посвященному, любующемуся самим процессом делания. Тут-то и наступает черед игре: удовольствие от авторской творческой игры, удовольствие от процесса „чтения“.