Время останавливается для умерших - Анджей Выджинский

— Ты захлопнул за собой дверь, вынул пистолет и молча пихнул Эмиля Зомбека в сторону кассы. — Говоря это, я подтолкнул Марчука к сейфу, раз и другой. Неожиданность — вот мой единственный козырь.

— Потом приказал ему открыть кассу. Быстрее, быстрее, говорил ты, торопись! Ты совсем запугал его и не хотел, чтобы он успел прийти в себя. Эмиль Зомбек еще не понимал толком, о чем речь. Возможно, решил, что ты хочешь украсть деньги, приготовленные к выдаче. Он знал, что в сейфе их нет — они лежали на столе, миллион семьсот тысяч злотых. Прежде чем открыть тебе дверь, он прикрыл стопки банкнот газетой. Так?

Марчук взглянул на стол, который стоял за барьером, делившим комнату на две части. Перед тем как впустить его сюда, все лежащие на столе предметы я накрыл газетой. Теперь Марчук заметил ее — видимо, забыл эту деталь, потому что тогда на столе так же лежала газета, — и побледнел. Вот это уже хорошо! Теперь дальше, дальше, уже нельзя давать ему останавливаться. Начиналось то, на что я так рассчитывал.

— Эмиль стоял там, где сейчас ты. Он был напуган, у него дрожали руки. Хотел что-то сказать, о чем-то спросить, но ты не дал ему говорить.

Мне показалось, что Марчук непроизвольно кивнул головой.

— И Зомбек открыл сейф, — добавил я.

Две сверкнувшие в этот момент молнии ярко осветили бледное, вспотевшее лицо Марчука. Он смотрел на три железные полки, которые я еще раньше вынул из сейфа и прислонил к его боковой стенке.

— Ну что? Чего ждешь? Ведь ты играешь роль Эмиля Зомбека. Открывай кассу! Поворачивай ключ, открывай!

Марчук с трудом овладел задрожавшими руками и отворил дверцу. Я знал, о чем он сейчас думает: «Не поддаваться, выдержать, снова сыграть дурачка перед этим проклятым сыщиком».

Нельзя было ждать, пока он полностью придет в себя.

— Залезай туда! — крикнул я. — Лезь в этот ящик, чего ждешь, лезь!

Пригнул его шею и подтолкнул.

Он согнулся и, скорчившись, влез в сейф, уселся на дне, поджал ноги. Улыбки на его лице уже не было.

Я достал фонарик и осветил внутреннюю стенку кассы, на которую теперь смотрел Марчук. Он уселся точно так же, как сидел здесь когда-то Эмиль Зомбек, точно в таком же положении.

— Видишь на стенке эти три большие буквы, которые выцарапал кассир перочинным ножом? Он выскребал их из последних сил, чувствуя приближение смерти.

Марчук посмотрел на большие буквы «МАР» и на слабый кривой крючок, которым начиналась следующая, четвертая буква его фамилии.

— Он задохнулся, — сказал я, — не успев дописать.

Марчук как завороженный смотрел на буквы, освещенные фонариком. Он поразился тому, что не знал об их существовании. Только шепнул:

— Это не он…

Я погасил фонарик, сильный ручной рефлектор, в который помещались три круглые батареи.

— Выпустите меня, — тихо сказал Марчук.

Дальше, дальше! Я уже не мог отступать. Только забыть о всяких законах и инструкциях, о той кипе печатной бумаги, в которой содержались мудрые, но связывающие руки предписания! Если бы в эту минуту я помнил все, чему научился за двадцать лет службы в милиции, то не смог бы совершить того «осмотра места происшествия», каждую деталь которого обдумал еще в госпитале, За все ночи, предшествовавшие этой, самой для меня важной, которая должна была вернуть мне веру в самого себя.

Кровь гулко пульсировала в висках, глаза то и дело застилал туман.

Я прикрыл дверь сейфа, придерживая ее коленом так, чтобы через оставшуюся щель мой голос доходил до Марчука.

— Выпустите меня! — закричал он. — Что вы делаете?

— Выпущу, если признаешься. Подпишешь показания, что убил кассира.

— Я не убивал, — прошептал Марчук. — Почему я?

— Ты!

— Нет. Это не… Я не уби…

— Ты! — повторил я. — Хотя нет, не признавайся, я даже не хочу, чтобы ты признавался. Это уже не имеет значения.

Марчук попытался что-то ответить, но я не дал ему этого сделать: знал, что он снова скажет «нет». Я начал говорить сам и говорил со все большим воодушевлением, искусно повышал голос в конце каждой фразы. Так, что наконец сам поверил своему тону и словам, брошенным специально для пущего эффекта, будто они были отражением моих собственных мыслей.

Я говорил, что уволюсь с работы, хватит. Потому что не хочу больше встречаться с такими подонками, как Марчук и ему подобные. Говорил, что мне осточертели их убийства, ложь и хитрости. Их ножи, вонзавшиеся в спины безоружных, их завравшиеся девки и трусливые дружки.

— И теперь я желаю только одного: чтобы ты сдох в этом железном гробу, чтобы в этом темном герметичном бронированном ящике умирал медленно, час или два, как умирал кассир Эмиль Зомбек. Он тоже был сыт вами по горло, хотел порвать с прошлым и жить честно. Но вы ему не позволили. Пан Марчук не позволил!

Марчук, скорченный, с опущенной головой, сидел в сейфе и ничего не отвечал. О чем он там думал, ослепленный светом, падающим через щель неплотно прикрытой двери? На что еще рассчитывал? Чего ждал?

Нет, тянуть уже больше нельзя, нужно доводить игру до конца.

— Теперь ты узнаешь, как выглядит такая смерть, — закончил я. — Смерть бывает разной, об этом ты знаешь. Слишком часто убивал, чтобы не знать. Ты будешь умирать со страшным сознанием, что каждый твой вздох приближает смерть — каждый вздох человека, запертого в сейфе, уменьшает запас воздуха. Люди дышат для того, чтобы жить, а ты будешь дышать для того, чтобы быстрее умереть.

Минута тишины.

Похоже, что первый раз с момента нашего знакомства этот человек слушал меня так внимательно. Мне даже показалось, что сейчас у него в мозгу находится что-то вроде магнитофонной ленты, и если он молчит, то только для того, чтобы прокручивать ее и снова вслушиваться в каждое мое слово.

Наконец, нажимая изнутри на дверь, он отозвался:

— Вам нельзя этого делать. Все равно вы меня выпустите. Вы же знаете…

— Уж мне-то ты не говори, что можно, а чего нельзя!

— Вас же за это выкинут из милиции!

Я знал, что нельзя, даже слишком хорошо знал! Но злость на этого скота, играющего ва-банк и убивавшего холодно, без угрызений совести, который недавно запер в этой самой кассе…

— Выпустите меня… Выпустите, пан капи…

В голосе Марчука послышался страх. Наконец-то!

Я захлопнул дверь сейфа и повернул ключ. Тяжелые, хорошо смазанные ригели из нержавеющей стали двинулись вправо и скользнули в округлые отверстия толстой плиты.

Сняв газету, прикрывающую стол, я уселся на стул. Когда-то с него встал человек, которого убили через несколько минут.

Я с трудом дышал, чувствуя все более мучительную боль в плече. Волосы так взмокли от пота, словно голова была полита водой. Платком я вытер шею и лоб, потом закурил сигарету и посмотрел в зарешеченное окно, о которое бились волны бури и струи дождя. Почему, интересно, тонкие стекла не лопаются под напором ветра? И выдержу ли я эту боль, этот невыносимый жар?

У меня были с собой три таблетки психодрина. Из стоящего на столе графина я налил теплой воды и проглотил одну из них. Перед тем как прийти сюда, я уже принял Две таких таблетки.

Молния опять осветила небо, однако уже далеко, я даже не услышал грома. Марчук оказался слишком твердым орешком. Я подумал даже, что вся моя психология пропала впустую, и меня ждет еще одно поражение. Чувствовал только огромную усталость и страх, что сломаюсь раньше него.

Сигарета медленно тлела между пальцами, и я поискал глазами пепельницу. Однако вместо нее возле уродливой псевдозакопанской деревянной чернильницы стоял транзисторный приемник. Значит, новый кассир не курил, только слушал радио. У каждого есть какие-то свои привычки и привязанности. Интересно, что слушал этот новый, музыку? Или только новости? Впрочем, какое мне до этого дело?

Я настроил приемник и снова услышал назойливую мелодию песенки «Не говори мне о любви», которая сопровождала меня с первой минуты следствия, боевик сезона:

Не говори: любовь тебе нужна.Любовь — цветок, лежащий на ладони…[1]

В дверь постучал сержант.

…Уходишь ты — уходит и она,Ее ты не вернешь и не догонишь.

Да, эта любовь уйдет, поэтому не надо о ней говорить. Потому что когда влюбленные расстаются, улетает и их любовь. Только, к сожалению, не так быстро, как в песне. Уж я-то кое-что знал об этом, помнил.

Снова стук сержанта. Я не ответил ему, хотел быть один на один с человеком, запертым в сейфе, и с песней о любви, которая уходит. Точнее, о любви, которой вообще не было.

Сержант приоткрыл дверь. В оконном стекле я увидел раздвоенное отражение его лица. Он посмотрел на меня и даже не огляделся, чтобы найти Марчука: наверняка слышал через дверь каждое мое слово и знал, что здесь произошло. Покосился на сейф и покачал головой, как будто хотел что-то сказать, но промолчал. Потом опять вышел в коридор и закрыл за собой дверь.