Подборка Тамары Зибуновой - Сергей Довлатов

... Посылаю вам одно из писем Воннегута и вырезку из энциклопедии - из чистого хвастовства. Кстати, передо мной в этой энциклопедии идет Довженко, и о нем написано куда меньше.

Короче, для меня лично эмиграция была единственным выходом, единственной дорогой к литературе. Человек я, видимо, поверхностный, и очень горжусь тем, что Чивер до смерти подарил мне книжку с надписью "Мастеру современной прозы".

Живем мы в дорогом /сравнительно/ районе, в худшей его части, я довольно много езжу... Мать моя отчасти помолодела, отчасти грустит, вернее, грустила, потому что теперь родился мальчик Коля /Николас/, и мать с ним возится. Ребенок толстый и веселый. Когда он родился, некий Андрей Седых, которого в действительности, разумеется, зовут Яков Моисеевич Цвибак, бывший секретарь Бунина и редактор старейшей русской газеты на

Западе, написал мне: "Надеюсь, ваш сын не вырастет журналистом, потому что бороться со следующим поколением Довлатовых я уже не в состоянии"...

Донат /Донат Мечик - отец С. Довлатова - прим./ живет в Нью-Йорке... Донату очень не хватает изысканного театрального общества, молодых барышень, Дома искусств и почета, согласиться же на спокойную старость в прекрасной квартире, у телевизора с книжкой /собственного сына/ в руках он не хочет.

Он печатается в местных газетах,...тем не менее, он ропщет и ругает Америку за жару и басурманский язык.

Сам я английского по-прежнему не знаю, читать еще как-то могу, но говорю очень плохо, лекции читаю по бумажке, а если со мной заговаривают неожиданно, то не понимаю абсолютно ничего.

* * *

Бродский напечатал очень смешную пьесу "Мрамор" из древнеримской жизни. Он живет достойно, опрятно и без шика. Я ему многим обязан. На одном литературном вечере Бродского спросили:

- Правда ли, что Вы послали первые рассказы Довлатова в американские журналы и таким образом помогли ему печататься?

Иосиф ответил:

- Я действительно послал рассказы Довлатова в "Нью-Йоркер", но я посылал туда еще двадцать авторов, а напечатали только Довлатова. Я могу, конечно, помочь ему печататься, но написать за него рассказы я не могу...

... Я был в очень хороших отношения с покойным Алексисом Раннитом, у меня есть десяток писем Раннита с множеством картинок. Раннит был замечательным, помимо всего прочего, каллиграфом.

* * *

... Недавно прочитал в мемуарах Эренбурга, что, вернувшись в Москву из Парижа, он хотел написать французским друзьям, но рвал все свои письма. Он говорит: " Мы жили в разных измерениях". Я Эренбурга очень хорошо понимаю. Ничего не возможно объяснить. Все, что я мог бы написать, требует подробных, рискованных объяснений. Я не могу объяснить, счастливы мы или несчастливы, богаты или бедны, почему я недоволен своим литературным положением, что меня угнетает в семейной жизни. Поэтому говорить можно либо о самом общем и главном, либо о пустяках. Главное заключается в том, что эмиграция - величайшее несчастье моей жизни, и в тоже время - единственный реальный выход, единственная возможность заниматься выбранным делом. При этом я до сих пор вижу во сне Щербаков переулок в Ленинграде или подвальный магазин на улице Рабчинского. От крайних форм депрессии меня предохраняет уверенность в том, что рано или поздно я вернусь домой, либо в качестве живого человека, либо в качестве живого писателя. Без этой уверенности я бы просто сошел с ума.

* * *

Пишу - еще реже, и не потому, что ленюсь, а потому, что ничего невозможно описать и объяснить. Еще раз повторяю: мы живем не в другой стране, и не в другой системе, а на другой планете, все понятия здесь наполнены другим содержанием, сама психология жизни - другая.

Все-таки попробую очень коротко и неуклюже рассказать про наше существование. Оно довольно четко делится на два сектора: творческий и социальный. В творческом плане все более или менее хорошо, даже лучше, чем я мог надеяться. Во-первых, и я, и Лена /жена писателя - прим./ работаем дома, занимаемся только бумажной работой, мы - селф имплойд /самонаниматели/, у Лены наборная машина, величиной с баян, я пишу 40% для радио и 60% для души. Все это означает, что мы выезжаем из пригорода в Манхаттен в среднем - раз в неделю, для Нью-Йорка с его бандитизмом - это огромное преимущество. У меня вышло 7 книжек по-русски, скоро выйдут еще две, правда, все они довольно тонкие, по 120 - 150 страниц. Две книги вышло по-английски в Америке, одна в Лондоне, а также по одной - в Швеции, в Дании, в Норвегии, в Финляндии, ждем контрактов из Франции и Италии. Рецензии все без исключения положительные /хотя здесь очень даже принято обругать человека последними словами/, отношения с газетами и агентствами хорошие и т.д. В общем, есть какая-то второсортная известность продвинувшегося восточно-европейца, что-то вроде медведя, научившегося ездить на самокате. При этом, зарабатываю я чистой литературой очень мало, гораздо меньше, чем мы платим только за квартиру, газ, электричество и телефон... мы находимся по американской социальной шкале между "бедными" и "неимущими". Утешением служит то, что в среднем американские писатели зарабатывают еще меньше. Всерьез можно говорить только о создателях массовых книг, телесерий, коммершл и о тех, кто работает для Голливуда. Уверен, что среди остальных литературным трудом живет не больше сотни писателей. Апдайк, например, зарабатывает в год ... меньше зарплаты инженера, при том, что Апдайк входит в первую десятку. Воннегут постоянно жалуется на бедность, а лучший поэт Америки, Ален Гинзберг ... зарабатывает в год тысяч пять-шесть. Короче, писатель, художник, музыкант здесь, как правило, очень беден, это нормально, быть писателем в Америке /даже не совсем рядовым/ - это значит - решиться на нестандартное существование. Для сравнения скажу, что муж моей сводной сестры /.../ зарабатывает в качестве программиста ровно в четыре раза больше, чем я со всеми моими премиями, портретами в газетах и журналах и майками с моим изображением..

... В общем, мы - бедные, довольно знаменитые, грустные и, в общем, достаточно старые. Мечтаем о настоящем читателе, о российской аудитории, об атмосфере родного языка и теплых человеческих отношениях. Американцы замечательные люди, но раскрываются они только когда беседуют с психоаналитиком, деньги одалживать не принято /этим занимается банк/, звонить среди ночи не принято, жрать в гостях не принято, все занимаются собой. Это вообще-то прекрасно, но мы не привыкли. О еврейской эмиграции не хочу и говорить, тут нужны Ильф с Петровым.

Америка - прекрасная страна, но мы слишком поздно сюда приехали /потому-то наши дети так и отличаются от нас/, мы не привыкли к реальной законности, не привыкли к денежно-сориентированным отношениям и механизмам, не привыкли к уверенности, ко многому такому, что нам кажется равнодушием.

Конечно, если считать, что я уехал ради литературы, ради того, чтобы печататься, то этого я достиг, но, к сожалению, это не все, далеко не все. Оказывается, что быть в "обществе изобилия" сносным писателем, но бедным человеком - трудно, вы даже не можете себе представить - насколько. При этом, наше поколение до смерти своего статуса не изменит, разве что Катя или Коля будут жить по-американски, чего я им от души желаю,

но сам этого осуществить не могу. Да и мотив "едем ради детей" - в общем, зыбкий, никто из нас не знает, где и в чем наши дети будут счастливы.

* * *

... Дома, судя по всему, что-то происходит, но пока не совсем ясно что именно. Дай Бог, чтобы что-то изменилось к лучшему. я при всем своем пессимизме уверен, что мы все еще увидимся. /1986 г./

* * *

... Статью Трифонова в "Неве" я прочитал.. /статья, в которой ленинградский журналист Г. Трифонов спекулятивно использовал личные письма С. Довлатова - прим./ Гешка Трифонов - мразь. Как ни странно, я сделал ему довольно много хорошего...

Между прочим, радио, с которым я связан и которое упоминает свинтус Геша, поддерживает Горбачева и его начинания куда энергичнее, чем добрая половина советской номенклатуры.

Литературные дела мои (вопреки заверениям Трифонова) как-то продолжаются. Скоро выйдет по-английски "Наши", которая так шокировала Борю /двоюродный брат С. Довлатова - Т.З./, уж не знаю чем. Не мое дело судить о качестве прозы, но обо всех моих родных там написано с любовью, это многократно отмечалось во всех рецензиях. А рассказ про брата отдельно печатался в лучших журналах на разных языках. Мне очень жаль, если я кого-то обидел.

В октябре я выступаю в Лос-Анжелесе, в ноябре в Монреале, а в декабре совсем близко от вас - в Вене, куда еду вместе с Иосифом /Бродским - Т.З./. Он болен, то и дело оказывается в госпитале, но продолжает курить и даже выпивать. Он говорит:

"Если не закурить после кофе, то на хрена просыпаться?"

1987 г.

* * *

Обо всех изменениях в вашей жизни я узнаю одновременно с вами. Может быть, из этого что-то получится.

Странная у меня судьба: в Союзе я - "бывший", продавшийся за чечевичную похлебку, а здесь меня считают чуть ли не большевиком, или во всяком случае розовым...