Царь Ирод. Историческая драма "Плебеи и патриции", часть I. - Валерий Суси

Неспокойно было в Италии. Ни Брундизийский договор между Октавианом и Марком Антонием, ни последовавшее на следующий год Мизенское перемирие с Секстом Помпеем, не давали надежд на прекращение гражданской войны. Октавиан готовился к решающим схваткам и был полон решимости одолеть всех своих врагов. И в этот момент разброда и неопределенности судьба Анция Валерия сделала очередной внезапный поворот: Октавиан даровал ему свободу. А через месяц он уже отправился в диковатую Галатию,[12] в город Анкиру, к тетрарху[13] Аминте Бригате, имея при себе секретное письмо и поручение не допустить дальнейшего сближения влиятельного вождя галатских племен с Марком Антонием.

Он пробыл у Аминты три года, вплоть до начала военных действий в Далмации, сообщаясь с Октавианом через надежных посредников. Теперь он отправился в соседнюю с Далмацией Фракию, чтобы отвести всякую возможность вступления в войну фракийцев на стороне неприятеля.

Потом, когда с Далмацией было покончено, он опять вернулся в Анкиру. Отношения между Октавианом и Антонием обострялись, из Александрии доходили сведения о подготовке к большой войне, посланцы Клеопатры и Марка Антония объявлялись повсюду, вели себя настырно и кое-где небезуспешно. Но из Галатии они возвратились удрученными: Аминта Бригата поклялся биться за Октавиана насмерть.

За год до решающего сражения при Акции[14] Анций Валерий перебрался в Иерусалим. Царь Иудеи Ирод произвел на него громадное и вместе с тем двойственное впечатление: он был невысокого роста, но крепок; отлично держался в седле, блестяще бросал копье и стрелял из лука, бешеная энергия его приводила в изумление; иногда он казался кротким и добросердеченым, иногда безжалостным и жестоким, причем жестокость его казалось не знает пределов. В довершение к этому он был чрезвычайно мнительным, недоверчивым и умным, что делало его непредсказумым и ненадежным. Способствовала тому и вся томительная гнетущая атмосфера, которая ощущалась не только в стенах дворца, но и за его пределами и казалось распространяется дальше, за высокие крепостные валы Иерусалима, по всей Иудее. Ирода не любили. Не любили за то, что он был идумейцем; за то, что взял приступом Иерусалим и устроил в нем резню; за крутой нрав, за ум, за хитрость, за склонность к любовным играм с юными евнухами; за то, что он для этого красился и прижигал икры скорлупою ореха для смягчения волос. Список возмущений иудеев, будь такой список составлен, не уступил бы по своему объему свиткам Священного Писания. «Они обвиняют римлян в высокомерии. Да сравнится ли кто-нибудь с их собственным высокомерием? — разоткровенничался однажды Ирод перед посланником Октавиана, — Увечный нищий с базарной площади почитает себя выше меня, царя иудейского. Потому что он принадлежит к Богом избранному народу. Я прогнал Дориду, взял в жены Мариамну, в ее жилах течет кровь Маккавеев,[15] у нас два сына, я сделаю их наследниками. Помпей осквернил храм. Я отстрою его заново, это будет грандиозное сооружение. По всей Иудее я возведу великолепные храмы, построю города, каналы, дороги, разведу роскошные сады. Что им еще нужно? Пять лет я раболепствую перед Мариамной, я люблю ее, я исполняю все ее прихоти, все капризы. И что? Она презирает меня пуще прежнего; она, подстрекаемая матерью, состоит в тайной переписке со своим не смирившимся дедом — Гирканом????торого искалечил и изгнал из Иудеи собственный племянник — Антигон. Я имел право рассчитывать на благодарность Гиркана, отомстив Антигону, который своей вероломностью и коварством удосужился возбудить к себе ненависть даже Клеопатры, неизменно благорасположенной к роду Маккавеев. Царица не стала препятствовать позорной казни, придуманной Марком Антонием для этого отщепенца и Антоний собственной рукой раскроил ему череп боевым топором. Но старого Гиркана, затаившегося в Парфии, преследуют воспоминания: пользуясь покровительством Помпея он сорок лет упивался властью над иудеями, не желая разделить ее ни с кем; он даже сан первосвященника никому не доверил; честолюбивые воспоминания не дают ему покоя, он не оставляет надежд вернуться в Иерусалим. Призрак заговора бродит по дворцу». Ирод приблизился к Анцию Валерию вплотную и прошептал ему на ухо: «Мариамна, жена моя мечтает о моей смерти, ее мать молится о моей погибели, они обвиняют меня в смерти несчастного Аристовула.[16] Говорят, что это по моему приказу мальчика утопили в иерихонском пруду охранники-галаты. Воистину, кого Юпитер хочет погубить, того лишает разума. Галатов преподнесла мне в дар Клеопатра. Так неужели, вознамерься я и правда лишить жизни Аристовула, прибег бы к помощи рабов, преданно служивших египетской царице? По совету Клеопатры я назначил Аристовула первосвященником и уверяю тебя, мой бесценный друг, мне нравилось наблюдать как он справляется с обязанностями, с которыми сложно справляться и умудренным жизнью старцам. Он вносил умиротворение и покой в сердца людей, Иерусалим в те благословенные дни напоминал райские кущи. Так мог ли я желать его смерти? Задумайся, мой друг, и следуя логике римских юристов задайся вопросом — кому это выгодно? Клеопатра покровительствует Александре,[17] они шлют другу другу ласковые письма, египетская царица принимала самое горячее участие в судьбе Аристовула. Кому было выгодно умертвить юношу, а вину за его погибель возложить на меня? Тому, чей изощренный ум готовил мне печальную участь и заметь, мой друг, почти достиг цели — меня призвали в Александрию и Клеопатра настаивала на моей немедленной казни. Никогда я не был так близок к смерти. На мое счастье Марк Антоний неожиданно проявил твердость и не уступил своей возлюбленной, но клянусь всеми Богами, ему это нелегко далось. Вот тебе загадка, Анций Валерий, достойная высокого ума — кому все это было выгодно»?

В тот вечер Ирод никак не мог успокоиться и не отпускал Анция Валерия. Они проговорили всю ночь, но как только речь заходила о предстоящей войне, Ирод становился неуловимым, говорил загадочными витиеватыми фразами и больше всего напоминал в тот момент бродягу-астролога, одного из тех шарлатанов, что подкарауливали зевак в тавернах и на постоялых дворах и чей заработок впрямую зависел от невнятного боромотания и доверчивости путника. Тину и Тагу эти мошенники вряд ли пришлись по душе.

Вскоре Анций Валерий покинул Иерусалим. Прощаясь с царем Иудеи, он не предполагал, что судьба еще не раз сведет его с этим сколь противоречивым, столь и незаурядным человеком.

Глава 2

Война всех против всех

Итак, расставшись с Иродом накануне большой войны, Анций Валерий поспешил к месту, где Октавиан собирал военный совет. Войска противников маневрировали на огромном пространстве, иногда пересекаясь и вступая в отдельные стычки. На юге Италии, в Греции, на Крите, на Кипре, в Египте, в Сирии, вдоль побережья Северной Африки, повсюду можно было обнаружить колонны солдат и отряды кавалерии в сопровождении вспомогательных когорт из ремесленников, мастеров оружейных дел, знаменосцев и музыкантов; взрыхляя почву, медленно двигались осадные машины — тараны, камнеметы, катапульты. Заинтересованные в исходе дела гражданские лица: снабженцы, банкиры, торговцы оптом и в розницу, торговцы рабами, ланисты, устроители аукционов, зрелищ, авантюристы, дамы из высших слоев общества и женщины, рассчитывающие на выгоду от содатских щедрот — все пытались разгадать замысловатое движение войск, чтобы не пропустить день решающего сражения. Каждый понимал неповторимость предстоящего зрелища. Все эти люди составляли длинные нестройные и шумные обозы, следующие за войсками.

Анций, спешно сменяя лошадей, приближался к Антиохии, откуда было легко добраться до Кипра. Там, в Пафосе, Октавиан собирал военный совет. Но как не спешил Анций, а все равно застрял в Антиохии на несколько дней: море озлобилось и прочно прибило корабли к берегу. Во дворце наместника Сирии Септимия Ворода дожидались спокойной погоды Марк Випсаний Агриппа и Николай Дамасский. Мужчины коротали время за игрой в кости и за разговорами о войне: умопомрачительно подскочила цена на корабельное дерево, неприметные торговцы из Мазаки и Вифинии в одночасье обрели завидные состояния, повсюду строятся новые верфи, имена корабелов упоминаются чаще, чем имена сенаторов и не реже, чем имена полководцев. «Когда между армиями так много воды, решающее сражение не может произойти на суше», — сказал Марк Агриппа, — «Как ни удобны перевалы Тавра, как ни заманчивы Киликийские ворота и военные дороги, расходящиеся веером из Мелитен, на этот раз им не оставить о себе память в истории, как о месте, где мы разобьем Марка Антония. К сожаленью, не полководца, а всего лишь влюбленного». Шутка понравилась и вызвала смех. Агриппа между тем подошел к карте, висевшей на стене и в пять минут нарисовал картину предполагаемого морского сражения. «Это будет великолепное зрелище, которое разумеется затмит впечатление от представлений в Навмахии Цезаря.[18] По моим предварительным расчетам здесь скопится не менее тысячи галер, бирем и тригер». Агриппа немного ошибся: в морском сражении столкнулись семьсот пятьдесят кораблей, но те, кому посчастливилось стать зрителями этого побоища вряд ли заметили бы эту неточность — зрелище получилось настолько захватывающим, что всякая арифметика уже не играла никакой роли.