Введение в психологию - Абрам Фет

В-третьих, изучение человека всегда задевало интересы людей. Сколь угодно циничные жрецы или вожди не могли допустить, чтобы предметы их манипулирования знали о человеке что-нибудь, не входящее в одобренный канон. Таким образом, приятие или неприятие господствующей доктрины о человеке оказывалось, помимо своего религиозного значения, актом послушания или бунта. В менее важных делах гражданину может быть дозволено, как выражался Гегель, «слегка развиться вокруг своего места»; но raison d’état не допускает, чтобы налогоплательщик вообразил себя бессмертным духом.

Все эти причины, мешавшие научному изучению человека, существовали всегда и будут существовать еще долго. Есть, однако, иная предпосылка такого изучения, возникшая не так давно. Я имею в виду научный метод. По сравнению с историей человечества научный метод выглядит почти сомнительным новшеством: ему всего триста лет. Имена Галилея и Ньютона отделяют Новое время от Старого более четко и доказуемо, чем плавание Колумба или Французская революция: с них начинается научное понимание природы. Конечно, развитие науки началось с тех ее отраслей, где она была не только необходима, но и респектабельна. Пожалуй, теория движения планет ничуть не проще психоанализа. Но, как утверждает одна из аксиом Ньютона, «вездесущие божие не препятствует движению тел». Так или иначе, научный метод сложился на материале физики, химии, астрономии. Многое в биологии не могло быть понято без этих вещей; но для многого просто не было психологических условий. Современная психология стала возможной лишь на основе научного метода, пришедшего в нее извне. Что здесь важно, это не приборы и не формулы, а стиль мышления. В разные времена неумение думать прикрывалось разными масками. В наше время имя ему Кибернетика, и на щите его Интеграл. Злоупотребление формулами из невинной забавы инженеров превратилось в «рэкет», в метод запугивания и вымогательства. Читатель не найдет в этой книге ни интеграла, ни x2; последний символ характерен для специального вида надувательства, выступающего под именем Статистики.

2.

Итак, под природой человека мы будем понимать лишь то, что можно узнать о человеке объективно.Иначе говоря, мы будем называть знанием лишь те факты, касающиеся человека, которые любой наблюдатель может получить, действуя единообразным методом, или те представления о человеке, из которых единообразным методом выводятся предсказания таких фактов. Существенно здесь, что всякое знание должно сопровождаться указанием способа проверки этого знания [Здесь нет надобности входить в обсуждение тонкостей, связанных с такой проверкой. Это примечание адресовано не читателю, а логику по фамилии Поппер.]. Высказывания, способ проверки которых отсутствует, не имеют объективного (научного) смысла. Это – очень важное методологическое требование. Некоторые люди, страстно верящие в некоторый факт или в некоторую доктрину, убеждены в том, что их вера носит не только личный характер, а обязательна и для других людей, которые должны были бы разделить эту веру, если бы не были так плохи. Как правило, ссылка на моральные качества оппонентов как раз и означает отсутствие у веры объективного смысла. Ниже приводится список утверждений «объективного» и «необъективного» характера; справа от каждого объективного утверждения указан способ проверки, придающий ему точный смысл; в остальных случаях стоит вопросительный знак.

Чтобы эта таблица не показалась Вам такой уж смешной, сделаем к ней некоторые комментарии. Прежде всего, под проверкой мы понимаем эмпирическую проверку; поэтому (и для простоты дела) мы не указали в п.(2) на проверку путем доказательства, разумеется, вполне убедительную. В п. (6) подразумевается, что известно, о каком рыжем и каких часах идет речь. В пп. (9), (10) высказывания сами по себе бессмысленны; по существу, следовало бы расширять такие высказывания, например: «Павел физически слаб», «Петр склонен к отречению в день пасхи». Вообще, желательно, чтобы способ проверки лишь уточнял, а не создавал смысл высказывания. В п. (8) можно было бы «создать» смысл высказывания, но лучше таких утверждений избегать. Пп. (5), (11) не поддаются никакой проверке и никакому уточнению; это не утверждения, а выражения эмоций.

Конечно, все эти рассуждения не для того, чтобы объяснить, как выглядит объективное знание о человеке, а для обратной цели: объяснить, как оно выглядеть не может. Читатель уже догадывается, что автор не случайно выбрал для осмеяния тезис Великого Инквизитора: символ веры пишущего эти строки, очевидно состоит в том, что «человек – это звучит гордо». Однако, эта последняя фраза, точно так же, не имеет объективной проверки и просто выражает некоторую эмоцию.

К сожалению, с помощью формальной логики от Великого Инквизитора нам отделаться не удастся. Его тезис – не только выражение личной эмоции, например, усталости от допроса непосильного числа еретиков; это упорно функционирующий, злокачественный миф. Попытки вложить в него смысл и, тем самым, оснастить этот миф критериями проверки не прекращаются и становятся чуть ли не главным занятием во время Великой Чумы, в Смутное время, а также в периоды личных Katzenjammer‘ов любого происхождения. Наиболее распространенный вариант осмысления мифа состоит в том, что человек по природе своей жесток, готов и всегда рад терзать другого человека не только для выгоды, но просто для удовольствия; что моральные, религиозные и другие препоны не могут помешать ему в этом (ведь он слаб), и только страх возможного наказания от начальства или соседей удерживает его от немедленного каннибализма. Конечно, жителю любой не слишком спокойной эпохи нетрудно в это поверить – если есть у него такая потребность. Человек без такой специфической потребности скорее удивится невероятному разнообразию человеческого поведения, совмещению в одном теле зверства и нежности, чередующихся иногда без связи с ситуацией, короче, удивится спонтанности человека. Иначе видит все это Иван Карамазов, он же Федор Михайлович Достоевский. Потребность, о которой была речь выше, у него имеется. И, как всегда в таких случаях, мнение Ивана Карамазова о человечестве есть не что иное, как его рационализированная исповедь о самом себе.

Мы встречаемся здесь с одним из простейших законов психологии, действие которого можно проследить в целом ряде случаев, вплоть до самых тривиальных: идеология воров сводится, как известно, к тому, что «крадут все». Трудности общения с людьми, происходящие от специфического личного недостатка, преодолеваются с помощью одного из нескольких механизмов, достаточно хорошо изученных; механизм умозаключений Ивана Карамазова вполне элементарен, но покоряет неискушенного читателя благодаря художественному изложению. Итак, мы должны, прежде всего, отмежеваться от всякого рода компенсирующих рассуждений, целью которых является личное утешение или душевный комфорт. Конечно, исцеление специальных недугов вроде садизма, мазохизма, инфантилизма, психической импотенции в прямом и переносном смысле, – все это также входит в круг задач психологии. Однако, мы хотим прежде всего выяснить то, что присуще не отдельным людям, а человеку вообще; если такие свойства найдутся, их и придется, очевидно, отнести к «природе человека».

3.

Биологическую основу человека составляют инстинкты, общие с другими высшими животными; обычно выделяют инстинкт самосохранения, инстинкт питания, половой инстинкт и так называемый «ориентировочный инстинкт». Последний из них проявляется также и в отсутствие первых трех, вовсе не сводясь к ориентировке, – в действительности это беспокойная жажда деятельности, заставляющая сытую собаку разгребать листья в лесу, исследователя же – размышлять, для чего она это делает. Вся эта классификация представляет, конечно, лишь грубое приближение к инстинктивному, т.е. унаследованному и «автоматическому» поведению животных. Вряд ли возможно отрицать, что перечисленные выше инстинкты, присущие всем людям, совершенно нейтральны в моральном смысле: не хороши и не плохи сами по себе. За исключением немногих последователей крайних доктрин, усматривающих зло в самом существовании человека, никто не возмущается тем, что человек ест, производит детей и любуется окружающим миром. Инстинкт, лежащий в основе «так называемого зла» называется иначе и изучен совсем недавно: это – «внутривидовая агрессивность». Чтобы подчеркнуть биологическую природу вопроса, Конрад Лоренц озаглавил свою книгу именно этими словами: “Das sogennante Böse” (подлинник вышел в 1963 г.; более известно сокращенное английское издание под заголовком “On aggression”). Речь идет о враждебном отношении животного к особям своего же вида; сюда не относится поведение животного по отношению к животному другого вида, служащему его обычной пищей. Как подчеркивает Лоренц, волк, преследующий зайца, не более «зол» на него, чем обедающий человек на котлету; моральное осуждение может коснуться его не больше, чем охотника (если он выходит в поле не затем, чтобы настрелять себе на завтрак окрестных фермеров). Предметом морали является отношение человека к человеку; животному мы сочувствуем лишь в той степени, в какой оно напоминает нам человека. Мы оставим здесь в стороне вопрос о том, является ли внутривидовая агрессивность «новым» инстинктом, или сложной комбинацией давно известных. Важно, что это специфическое, выработанное эволюцией поведение, направленное против любой особи своего вида. «Целью» такого поведения (а точнее, причиной биологической полезности его, потому что природа не знает целей) является охрана охотничьего участка и, тем самым, обеспечение равномерного распределения животного данного вида по ареалу (области) его распространения. «Взаимное отталкивание» особей создает условия, при которых может прокормиться более многочисленная популяция; а более многочисленный вид имеет лучшие шансы на выживание. Поэтому виды, не выработавшие механизма внутривидовой агрессивности, должны были вымереть, уступив место тем, у которых установился «волчий закон» всеобщей агрессивности к «ближним». Некоторое понимание универсальности этого закона проникло уже в популярные журналы; все знают, что соловей поет боевую песню, удерживающую конкурентов от посягательства на его владения. У тех видов, которые не имеют хотя бы временной оседлости на определенных участках питания, не вырабатывается и механизм внутривидовой агрессии. Таковы, например, стадные животные вроде сельди или саранчи. Но эти животные вовсе не «любят» друг друга, вполне равнодушны к другой особи, реагируя только на поведение стада. Условием узнавания индивида и, тем самым, формирования личности животного является как раз личное владение участком земли или моря, неотделимо связанное с интенсивной защитой этого участка от особей своего вида. Таким образом,без внутривидовой агрессивности невозможно развитие личности: первичный способ «узнавания» других и «осознания» самого себя и есть столкновение в процессе распределения пищи.