Дело медведя-оборотня - Георгий Персиков

по главной улице, поднимая пыль и победно улыбаясь, проехал молодой черноусый офицер, окруженный сворой собак, старик Леха Ляткин только крякнул, презрительно провожая всадника прищуренным взглядом.

– Видал, Алеха, у него ружье фабрики Винчестера! Рублей пятьдесят стоит, не меньше. Что скажешь, можно из такого ружья медведя-людоеда подстрелить? – с деловым интересом спросил Гера, рядом стругавший палочку на ступеньках крыльца.

– Можно. Но только ежели он сам не против будет, – улыбнулся Лёха одной стороной рта, поймав удивленный взгляд мальчика. – Тебе бы все из ружья палять, Герка! А это на охоте дело последнее. Зверя сначала выследить надобно, потом к нему подойти… А там уже и ружьев не надобно, можно и рогатиной обойтись – медведь сам на рожон полезет. Главное, чтобы напарник был хороший. Одному на такой охоте тяжело…

Старый мордвин наморщился и привычным движением поправил калечную ногу, покоившуюся на ступеньке крыльца. Много лет назад он считался лучшим охотником во всем поселке, до той поры, пока ранней весной его не помял дурной и разъяренный спросонья медведь-шатун. Леха месяц пролежал при смерти, но все-таки выжил, правда, половина лица его превратилась в сплошной шрам, а левая нога теперь нелепо торчала в сторону под углом и больше не сгибалась. За это злые гимназисты дали Ляткину прозвище Циркуль, но называли его так только шепотом, опасаясь получить зуботычину от буйного Геры Синицына, всегда заступавшегося за Лёху.

Гера со своим братом частенько сиживали рядком на завалинке, пока старый мордвин плел корзины из лозы, и слушали охотничьи истории. В своей фантазии Гера всегда становился их главным героем, только делал он все сразу правильно и вел себя более отважно, и было это не в поволжских степях, а на озере Онтарио, и звали его не Герман Синицын, а Натаниэль Бампо по прозвищу Длинный Карабин…

– Так что же, выходит, медведя-людоеда не существует? Или он призрак? – сказал Антоша, серьезно и вопросительно посмотрев на Лёху.

– Эт чего вдруг? – удивился тот. – А девчонок, получается, кто загрыз? Призрак? Или черт рогатый? Нет. Это зверь. Только хитрый, увертливый и сметливый. Не глупей иного человека. Они его возле пасеки ждут, всю округу обложили, да только мед ему больше не по вкусу. Медведь, если раз человечины отведал, уже никогда ее вкуса не забудет. Потому и нападает, хочет полакомиться любимой закуской. А от этих псов, дуделок и свистелок он за три версты держится, облавой его не взять, только в логове. А как логово разыскать, способ есть, да только они его не знают.

– Что за способ? – подпрыгнул Гера, по случайности едва не порезав себе палец перочинным ножиком.

– Простой.

Старый охотник хотел было закончить на этом, но, увидев пылающие глаза братьев, понял, что те так просто от него уже не отстанут.

– Ладно-ладно. Ничего мудреного. Нужно просто хорошо леса знать и за метками медвежьими смотреть. У каждого зверя своя территория, которую он от других сородичей охраняет. Метки расставляет: кусты ломает, когтями задиры на деревьях делает – все по кругу. А в его центре берлога и есть. Тут-то медведя бить и нужно, на рассвете, пока он спросонья. Так вот.

Братья переглянулись, явно подумав об одном и том же. Охотник, закончив историю, снова принялся за работу, загибая непокорные прутья узловатыми коричневыми пальцами, и, казалось, целиком погрузился в воспоминания.

– Алёха, а ты что, может быть, такие метки видал недавно? – вкрадчиво спросил Гера, поглядывая на Антошу краем глаза.

– А как же, – не отрываясь от работы, утвердительно качнул головой охотник. – Давеча лозу на зиму собирал за дальней сопкой, там за болотом. На рассвете, по холодку. Так там метки и видал, вокруг бора. По высоте, на которой задиры сделаны, понял – здоровенный стервец.

– Так… – решительно произнес Гера, убирая ножичек в карман. И хотя что, собственно, «так», было не вполне понятно, Алёха Ляткин сразу смекнул, что сболтнул лишнего, и, отбросив корзину, нахмурился:

– Нечего такать! И вообще, дуйте домой, уроки учить! Не то доктору, отцу вашему скажу – он вам уши надерет!

Гимназисты, изображая досаду, поплелись по пыльной улице в сторону дома, но уже через пару метров Гера не выдержал, толкнул брата локтем под тощие ребра и принялся воодушевленно шептать ему на ухо детали мгновенно созревшего плана. Антоша некоторое время возражал и рассудительно спорил, но потом махнул рукой и сдался под Гериным напором. Здесь, как и в любом другом озорстве, задуманном и исполненном ими, младший брат олицетворял энергию и порыв, а старший – презренное рассудочное начало, которое неизбежно проигрывало в этом противостоянии…

Вот и теперь Гера, увидев логово врага, хотел немедленно бежать вниз по крутому склону сопки и атаковать, так он и сделал, а Антон остался стоять на вершине, вытянув руки в умоляющем жесте, но вскоре опустил их и угрюмо поплелся следом. Впереди него среди сохлого желтоватого ковыля мелькала серая гимнастёрка и наконец скрылась под темным еловым сводом. Антоша издал стон и поспешил скорее за братом.

Нагнать его удалось только в глубине бора, Гера, нетерпеливо приплясывая, ждал его на поляне.

– Ну? Антоха! Чего ты ползешь? – громко, но почему-то шепотом прошипел он. – Давай ружье скорее! Может, медведь уже рядом!

– Не дам! – ответил тот, на всякий случай тоже шепотом и крепче схватился за ремень. – Я маменьке обещал, что с тобой ничего не случится! Ты… ты ведь и стрелять-то даже не умеешь!

– Ах ты… – Гера на секунду остолбенел, пораженный предательством, но быстро пришел в себя, засопел от ярости и кинулся на брата с кулаками.

Они перелетели через согнутую сухую елку, покатились по палой хвое, разметали муравейник и сцепились, вырывая друг у друга ружье, когда из глубины бора послышались треск сучьев и глухое низкое рычание.

Мальчики немедленно застыли, глядя друг на друга расширившимися глазами. Гера первым пришел в себя, выхватил у брата ружье и с победоносным кличем скрылся среди елок. Антоша поднялся, отряхивая иголки, и, несмотря на мешающую хромоту, устремился за ним следом.

– Герка! Стой! Я все папеньке расскажу!

Но кричать уже не было нужды. Гера стоял на поляне столбом, опустив руки, ружье бесполезно валялось рядом. Перед ним, на середине поляны, среди изломанных веток лежало что-то странное, коричневое и красное, в обрывках ситцевого платья. Перед глазами у Антоши мелькнуло воспоминание о витрине мясной лавки, мимо которой каждое утро они с братом ходили в гимназию, и он согнулся пополам, обдавая рвотой кусты засохшей черники.

Гера наконец ожил, снял фуражку и перекрестился. Затем надел ее, зачем-то снова снял и снова надел.