Когда приходит Андж - Сергей Саканский

Они быстро спустились вниз, вместе заваливаясь на поворотах, как два велосипедиста, на углу Кирова Анжела, подпрыгнув, шлепнула обеими сандалиями по брусчатке.

— На этом самом месте, — возмущенно воскликнула она, — большевики расстреляли из наганов моего родного дедушку.

— Кем же был ваш дедушка?

— Офицером. В прошлом году мы с братом ездили во Францию за наследством, но таможенники немедленно заставили передать его в фонд мира.

— А кто ваш брат?

— Офицер. Лейтенант старший — и брат и лейтенант. Видите этого парня в клетчатых кальсонах? Неделю назад он признался мне в любви.

(Лешка, насвистывая, прошел мимо, гордо не заметив, он мило держал кулаки в карманах, его свободные ноги выделывали замысловатые кренделя…)

— В вас можно влюбиться, сударыня, — серьезно сказал жилец, подождав, пока Лешкин топот уйдет. — Будь я помоложе да получше…

— Ах, разве возраст имеет какое-то значение… — Анжела потупилась, внутренне смеясь, и жилец стал молча разминать папиросу.

Анжела рассказала о том, что в часовой башне давно уже нет механизма и его работу выполняет специальный человек, постоянно и медленно двигая стрелки. Она рассказала о том, что с крыши розового дома на Партизанской в марте бросился отчаянный кот-самоубийца, но, к несчастью, зацепился за ветки и остался жив… Ее фантазия иссякла и феерического конца не находилось, к тому же ей стало скучно, ее единственный зритель с любопытством наблюдал за нею, выпуская клубы дыма, разноцветного, в зависимости от того, с чем они взаимодействовали — с гладью желтого столба или с кустами лавровишни.

— Однако, — сказал жилец, чем-то удивленный. — Вам же просто необходимо учиться, хотя ваша мама… Впрочем… Вы знаете, — вдруг горячо заговорил он, — нас, москвичей, обвиняют в том, что мы не знаем своего города, а ведь это решить можно просто, например, ввести в школах курсы истории и географии данных городов. Это моя старая идея, и сейчас я пишу об этом статью.

— Вы писатель?

— Журналист. Возьмите в воскресенье местную газету и посмотрите мой очерк. Но дело не в этом. Вам надо учиться (Анжела зевнула) В Москве много хороших вузов. Выберете себе по вкусу и приезжайте через месяц, а?

Анжела молчала, глядя на свои идущие ступни…

— Кстати, я забыл вам представиться, Анжелика, меня зовут… (Он произнес имя-отчество, сразу вылетевшее из головы, что-то вроде Борис Николаевич — скучно — он так и остался как был «жильцом»…) Вот мой телефон, — и он торопливо записал в блокнот, вырвал, словно они сейчас же расстанутся, Анжела взяла бумажку и не глядя засунула за лиф, причем жилец замолчал и сглотнул — вверх-вниз, как поплавок, качнулся его кадык.

— Мой сын учится в блестящем вузе, в замечательном, он называется МИРЕУ, и если у вас есть склонности к рисованию, то…

— Я не умею рисовать.

— Но я видел…

— Это картины брата.

— У вас правда есть брат?

— Я же сказала: старший лейтенант.

Они вдруг пошли молча. Она заметила, что идут они не как курортники, по набережной, а как местные — по Чехова.

— В этом доме, — тихо и убедительно сказал жилец, — помещалась лютеранская кирка, вон та улица называлась Лютеранский тупик, и жили здесь сплошные лютеране.

Анжела с любопытством посмотрела в ласковые глаза.

— Вон то дерево называется альбиция, — сказал жилец, как будто какой-то автор, хитро заморочивший голову ложными ходами, вдруг высунул свой шершавый язык между строк.

— Да неужели? — удивилась Анжела. — По-моему, это акация, ленкоранская акация (ее тончайшие нежнозеленые листочки цвета одного из ее бантов — она называла его ленкоранским — сейчас уже начали медленно сворачиваться на ночь, повисая слабыми жгутиками)

— Правильно, — назидательно подтвердил жилец. — Но второе название — латинское.

— Альбиция… — задумчиво произнесла Анжела.

— А это шикарное дерево называется айлант, причем, данный экземпляр — самый крупный на побережье.

— Вот уж нет, — засмеялась Анжела, — теперь уж вы меня мудрите! Это самая обыкновенная вонючка, зеленус воньюс вульгарис.

— Моя дорогая, это в просторечии. На самом деле — айлант. Нравится?

— Не очень. Альбиция лучше. Смотрите как… — она повернула к жильцу лицо и медленно, с нежной лабиализацией губ повторила это слово, причем жилец снова неприятно сглотнул, будто съел что-то не то.

— А вот, — продолжал он сладко, — Трахикарпус Форчуна…

Анжела нахмурилась.

— Больше не нужно, — сказала она. — Это веерная пальма. Она уже отцветает.

— Но это Трахикарпус Фор…

— Замолчите!

— Что с вами?

— Не называйте больше деревьев. И ваще, откуда вы все это знаете?

— Но радость моя! — воскликнул жилец, — разве это плохо, знать, наконец, мир, в котором живешь, вдыхать его краски, его слова, чтобы все это рассказать там, куда мы все уйдем? — он поднял глаза к небу и превратился в пастора.

Анжела тоже посмотрела вверх и увидела очень далеко птицу, которая с позиции своего парения следила за нею.

— А звезды вы знаете? — спросила она.

— Конечно, — ответил жилец. — Я даже могу вам кое-что подарить, — он порылся в кармане и протянул небольшую карту звездного неба. Анжела заглянула в нее, но неба не увидела, и накрыла карту ладонью.

— А вы можете их просто показать? — спросила она.

Жилец явно смутился и громко кашлянул. Звук был похож на откровенный выход дурного ветра.

— Для этого надо ночью пойти на открытое место, а ваша мать…

— Что вы все заладили — мать, мать! Мать вашу мать! — Анжела выругалась и жилец уставился на нее. — Я одна живу, на вилле Елена, в сарае, я свободна, вы понимаете?

— Очень даже понимаю, — почему-то опять заволновался жилец и, взорвав папиросу, стал пускать теперь уже вечерние дымы.

— Смотрите! — радостно воскликнула Анжела, схватив его за рукав, — Вон тот старичок у киоска.

— Старичок? — улыбнулся жилец. — Вовсе он никакой не старичок.

— Старичок, — твердо сказал Анжела. — Еще какой старичок, мне-то лучше знать.

Старичок Будякин в это время радушно беседовал с практиканткой киоскершей, та рделась, видимо, он говорил ей комплименты или делал гнусные предложения.

— Это, — объяснила Анжела, — одна из многочисленных живых достопримечательностей Южного берега, о них пока не пишут книжек.

— Чем же он знаменит?

— А вот этим и знаменит, — сказала Анжела, нарисовав в воздухе овальную раму, заключившую в себя старика и девочку. — Он сделал предложение руки и сердца каждой первой ялтинской ляльке.

— И вам, конечно, тоже?

— Раз десять. (Анжелу эта участь, к счастью, миновала) Это самый главный в городе жених, старичок Будякин.

— И много у вас таких старичков, то есть, тьфу… Я хотел сказать — достопримечательностей?

Анжела подумала, посчитала (София Ротару, Старуха-графиня, Вова-чалма, почтальонка Лариса, Петя-патефон и т. д.) прибавила, наконец, и себя, получилось восемь.

— Я думаю, вас все-таки девять, — сказал жилец, весело потрепав Анжелу по плечу.

— Знаете что, — сказала она, — сейчас мы с вами расстанемся, а в десять выходите к бассейну, когда будет совсем темно, ладно?

— Слушаю и повинуюсь, — с улыбкой ответил жилец и двумя пальцами коснулся на прощание ее руки.

Пока еще не стемнело, Анжела должна была проверить розы. Она знала все места в городе, где росли эти странные цветы, и сейчас, в разгар цветения, ежедневно совершала обход. Порой по ночам она выходила, крадучись, из дома и возвращалась вся исцарапанная, победно посвечивая фонариком, неся в руках охапку украденных роз, которые чаще всего росли за металлическими решетками, сторожились бешеными собаками… Хозяева надежно хранили свои цветы, словно гирлянды каких-то полных золота растительных кошельков.

Стоя в воде, цветы медленно, по часам распускались, разворачивали лепестки и горели все ярче с каждым взглядом, Анжела подолгу наблюдала градацию цвета, потом, когда они умирали и сохли, градация продолжалась, лепестки опадали, Анжела растирала их между пальцами и вновь готовила чудесные розовые краски, и рисовала ими розы, опять же розы, еще более прекрасные, невыведенных и неназванных сортов, которые в свою очередь распускались, разворачивали лепестки, сохли, питая ее новыми красками… Разумеется, наряду с некоторыми оттенками, Анжела неверно понимала и некоторые слова…

Давно ожидаемый куст у летнего почтамта наконец разразился темнопурпурными цветами, крупная, как кочан капусты, роза у купоросного фонтана — мучительно отцветала: эти огромные уроды живут недолго… Все остальные кусты молчали.

По пути Анжела встретила двух знакомых, по нескольку минут, как требовал этикет, поговорила. Старичок Будякин был уже на новом месте, продолжая свой вечерний обход: он ел пирожок напротив Клуба моряков, и светловолосая пирожочница упорно не отвечала на его льстивые шутки.