История советской фантастики - Кац Святославович

Тем не менее, вполне возможно, Лежнев все-таки не лукавил. Во всяком случае, рецензия Ленина в «Известиях ВЦИК» на роман «Красная Луна», конфиденциальная беседа с автором понравившегося романа в феврале 1921-го и встреча с «селенитами» (Лежневым и Величко) в марте 1922-го — все это есть непреложные исторические факты, зафиксированные биографами. К косвенным же доказательствам интереса Владимира Ильича к идеям «КС» чаще всего относят полушутливую фразу, брошенную Лениным на встрече с Гербертом Уэллсом («Так вы полагаете, на Луне могут иметь место тяжелая индустрия и сознательный пролетариат?» — цитата из VI-й главы «России во мгле») и пометку nota bene на полях брошюры К.Э.Циолковского «На Луне» (М., Изд-во Сытиных, 1893 г.) напротив фразы о «неисчерпаемых богатствах недр спутника Земли, весьма удобных, вследствие уменьшенной силы тяжести, для промышленной геологической разработки». Кстати, по свидетельству В.Д.Бонч-Бруевича, первой книгой по астрономии, заказанной Лениным по каталогу «Книжной летописи», стала монография Фламмариона «Спутник Земли», опубликованная «Шиповником», а первой книгой Жюля Верна, пополнившей кремлевскую библиотеку, оказалась — как теперь уже нетрудно догадаться — «С Земли на Луну» (из приложений к «Ниве»). В принципе, сейчас можно обнаружить еще множество «косвенных улик», но в них ли дело? Ведь даже если Ленин и не собирался первоначально быть пастырем «селенитов» и не помогал им хозяйственно и организационно, он все равно, без сомнения, готовил почву для появления на свет их и им подобных. «Селениты» просто удачно заполнили ту ячейку в теоретических построениях Ильича, которую и должен был кто-то заполнить. Видимо, поэтому им было довольно долго позволено немного больше, чем всем остальным их коллегам.

Дело было, естественно, не в абстрактных «кремлевских мечтаниях» и какой-то вдруг возникшей мистической склонности предсовнаркома к литературной фантастике вообще и к «лунной» ее ипостаси — в особенности. Эстетические пристрастия Ленина были самыми что ни на есть консервативными, однако политический расчет все чаще заставлял вождя наступать на горло собственным художественным вкусам и привлекать на свою сторону весьма разнообразные художественные явления, подчас и довольно причудливые. Позднейшие исследователи советской фантастики, отыскав потом в работах Ленина и в мемуарах о нем дюжину приличествующих цитат («Фантазия есть качество величайшей ценности…» — о Жюле Верне, «Вот и напишите об этом роман, сеньор махист!..» — о Богданове, «Хорошо разделал буржуазию наш фантаст Илья Лохматый…» — о «Хулио Хуренито» И.Эренбурга), делали вывод о его «высокой оценке литературы социалистического предвидения» (М.Храпченко), «подлинно марксистском взгляде на природу художественного вымысла» (Б.Рюриков) и тому подобном. На самом же деле традиционный реализм был просто помехой на пути построения ленинской коммунистической утопии. Признать литературу зеркалом текущей жизни означало бы автоматически признать известную правоту «критических реалистов», негативно оценивших все симптомы недуга «новой России». То есть, «всех этих хныкающих кадетишек (…), злобствующих куприных, буниных, мережковских и прочей белоэмигрантской швали». Литература, по Ленину, отныне не должна была смотреть под ноги: ей надлежало поставить горнюю цель, отвлечь ее от низменной реальности. Требовалось сделать литературу художественным эквивалентом революционной мечты о светлом Завтра. Первоначальные заигрывания Наркомпроса с «космистами», футуристами и прочими «будетлянами» всех оттенков, предпринятые скорее по недоразумению, быстро прекратились. Ставить нужно было на то, что прочно, что понятно. Для строительства новой жизни наиболее подходила в качестве «подручного средства» именно научно-фантастическая литература, более или менее удаленная от сегодняшней реальности — по содержанию, достаточно традиционная — по форме, антирелигиозная — по духу. (Средний читатель, для которого она, в массе своей, предназначалась, не был готов к восприятию эстетических изысков.) Потребность в «советском Жюль-Верне», который «смог бы увлечь грамотных рабочих и сельский пролетариат величественной перспективой социального строительства», — как четко формулировал Троцкий в своей книге «Литература и революция», — была вполне насущной и не реализовывалась до начала 1921 года по совершенно пустяковой причине: не было подходящей кандидатуры на должность «главного Жюль-Верна Р.С.Ф.С.Р.», ибо годился далеко не всякий. Писатель должен был быть непременно с именем, являться сторонником советской власти и иметь наготове какое-нибудь новое фантастическое произведение на «классово близкую» тему. По странному стечению обстоятельств, подходящий сочинитель и был найден на родине автора «Капитана Немо», а не в Москве или Петрограде. Дальше счет пошел буквально на дни. 17 января 1921 года В.И.Ленин опубликовал свою рецензию «Полезная книжка!» в газете «Известия ВЦИК» (подписано: «Н.Л-н»), 18 января наркоминдел Чичерин, находящийся в это время в Париже по делам концессий Рено, получил секретную телефонограмму из Москвы. А уже через два дня продиктовал ответ: писатель согласен вернуться обратно в Советскую Россию!

Таким образом, первый претендент был явлен. Им стал тридцапятилетний прозаик Аристарх Обольянинов[1].

Роман «Красная Луна», столь увлекший В.И.Ленина, довольно прост по сюжету и несколько напоминает романы Берроуза из «венерианского» цикла. Поскольку содержание книги хорошо известно, напомним его только очень конспективно. Главные герои романа — академик Воронцов и его дочь Анна отправляются в научную экспедицию на Луну; их цель — проверить наблюдение Пулковской обсерватории, зафиксировавшей непонятные изменения видимой части лунного ландшафта и какие-то красноватые блики на поверхности. Сам процесс путешествия «в стальном цилиндре высотой около двух десятков метров» автор представил мельком и достаточно наивно, с научной точки зрения (даже по тогдашним меркам). Впрочем, главные события разворачиваются не по пути, но по окончании путешествия. На Луне действительно неспокойно: идет затяжная война между двумя государствами, Иллом и Воту, война с применением «радиевых бомб» и «умерщвляющих газовых смесей». Причем, все старания Хельга, единственного сына престарелого правителя Илла, прекратить бойню, оканчиваются лишь тем, что сам Хельг схвачен, обвинен в «предательстве нации» и вот-вот должен быть казнен. Подобная же участь ждет Рами, бывшего соратника главного жреца государства Воту, который, со своей стороны, пытался договориться с Хельгом, а потому тоже обвинен в измене. «Стальной цилиндр» с землянами появляется на Луне за два «оборота светила» (тамошняя мера времени) до казней, уже в ту пору, когда Хельг в медной клетке ожидает своей участи на главной площади Линна, столицы Илла. По всем законам жанра, Анна влюбляется в приговоренного Лунного Принца и убеждает отца помочь «селенитам, которые не хотят остаться без будущего…». Несколько динамичных эпизодов «превращения империалистической войны в гражданскую» (говоря словами В.И.Ленина) прописаны довольно шаблонно, в строгом соответствии с большевистскими доктринами, но именно они как бы искупали в глазах придирчивого читателя 20-х и тем более 30-х годов обостренное внимание автора к любовной линии романа.

Образ Анны не совсем обычен как для самого Обольянинова (конечно, это не Смуглая Чи и не буколические поселянки из «помещичьих рассказов»), так и для всей последующей советской «лунной эпопеи» (20-х — середины 80-х). В фантастической литературе женские образы — большая редкость, а полнокровные и убедительные женские образы — вообще редкость небывалая (исключение составляет разве что героиня «Луны с правой стороны» С.Малашкина). В Анне Аристарха Обольянинова читателя привлекает и поражает странное сочетание видимой хрупкости, незащищенности и какой-то поистине нездешней, «спартанской» воли, целеустремленности, почти визионерского осознания собственной правоты, в жертву которому героиня готова принести неизмеримо много. Восхищаясь «революционной убежденностью» Анны, критики 20-х не заметили — или сделали вид, что не заметили, — важного момента: гражданская война на Луне могла бы быть куда более короткой и менее кровопролитной, если бы для Анны Воронцовой на первом месте и впрямь стояла задача «дать свободу угнетенным жителям вечного спутника Земли» (Н.Гроссман-Рощин), а не завоевать расположение довольно анемичного Лунного Принца. В «лунно-земном» тандеме Анна-Хельг сам Принц оказывается ведомым, в то время как дочь академика становится главным «нервом» локальной битвы за любовь Хельга (для селенита любовь к кому-либо, помимо членов вима — разновидности государственно-родового клана — есть табу еще более страшное, чем прямой бунт против отца). Читая заключительные страницы «Красной Луны», не одна рабфаковка в 20-е обливалась слезами: восстание победило, но гибнет Хельг, гибнет академик Воронцов, тяжело ранена сама Анна. Красный цвет Луны, обозначенный в заголовке романа, — одновременно и цвет треугольных вымпелов победивших «революционных селенитов», и цвет крови всех главных героев произведения. Последний, «оптимистический» абзац (радиограмма предсовнаркома, поздравляющая восставших с победой), выглядит безусловно фальшивой нотой, вымученной индульгенцией, необходимой для возвращения в Советскую Россию. Кстати, позднее Обольянинов неоднократно предпринимал попытки заново отредактировать роман, снять несколько явно пропагандистских эпизодов, убрать ходульный финал. Однако все его просьбы разбивались о непоколебимую уверенность чиновников Агитпропа в том, что «трудящиеся привыкли именно к такому виду книги, и было бы политически ошибочным обманывать их ожидания…» (эту фразу, как пример ответов подобного рода, не без горечи приводил сам Обольянинов в письме к Михаилу Пришвину). И все же ценность «Красной Луны» несомненна: первый советский научно-фантастический роман был написан увлекательно и талантливо, а потому так или иначе остался читаемым и во времена более поздние.