Я вернусь, мама! - Сергей Аксу

– Последнее он даже не читал! – откликнулся Коротков.

– Отстаньте, козлы! – зло буркнул Рубцов и перевернулся на другой бок.

– Игорька жалко! Так и не поговорил с матерью! – сказал сержант Бурков, со стоном стягивая сырой сапог.

– Да, расстроился, пацан.

– Растерялся! – отозвался Горошко.

– Любой бы растерялся! Все так неожиданно! – сказал Максим Шестопал.

– Как бы чего не учудил! Фаридка, сходи, поищи его! – Андреев обернулся к Фариду Ахтямову. Долговязый смуглый парень нехотя поднялся с нар, накинул бушлат и отправился на поиски Прибылова. Димка Коротков тихо забренчал на гитаре, с трудом подбирая аккорды.

Через несколько дней, на горном перевале, в жестоком бою пуля, пробив пластину бронежилета, угодила Димке в грудь. Когда он очнулся, до него донеслись чьи-то гортанные голоса и выстрелы. «Чехи» добивали раненых. Кто-то подошел к нему. Он чувствовал, что его рассматривают. Потом услышал над собой хриплое дыхание наклонившегося врага и ждал развязки, рокового выстрела. Но «чех», потоптавшись около него, поддел лезвием кинжала шнурок и срезал с шеи «смертник». Потом долго возился, стягивая с Димки отсыревшие берцы. Стрелять в залитого кровью десантника не стал.

Димке повезло, его не стали добивать. Сочли за мертвого. Когда вокруг стихли голоса и опустились сумерки, он медленно пополз в сторону лощины. Перед глазами стояли черные круги с разноцветными разводами. Он то и дело терял сознание. Когда приходил в себя, полз дальше, кашляя кровью. На следующий день его, обессиленного и обмороженного, подобрало отделение саперов, прочесывающих местность. Через пару месяцев Димку «комиссовали», и он вернулся домой. Во сне он часто видел тот зимний день, когда для него эта странная проклятая война закончилась.

Как-то принесли приглашение от военкомата. Приглашали на встречу участников войн в городской кинотеатр. Думал, что разговор пойдет о реабилитации, о льготах. Оказалось, местная администрация провела очередное мероприятие для галочки. Собрала стареньких ветеранов, «афганцев» да молодых парней, вернувшихся из Чечни. Преемственность поколений, так сказать, продемонстрировать. Делились воспоминаниями словоохотливые седенькие ветераны ВОВ. Потом чай с печеньем, небольшой концерт. Вспоминать свою войну Димке не хотелось. Да и Ромке, его другу, что полгода оттрубил в Чечне, тоже. Была гнетущая тоска. Выйдя из кинотеатра, они прямиком направились в ближайший бар на углу.

Ромка был какой-то пришибленный. В последнее время с ним что-то творилось странное.

– Гляжу иной раз на седых ветеранов, и мысль у меня в башке свербит. Покоя не дает. А ведь многие из вас, дорогие ветераны, и пороха-то не нюхали вовсе. Кто лагеря с репрессированными охранял? В частях НКВД до черта служило в те времена. И ни одна сука ведь не призналась, что, мол, да, служил, охранял, приводил приговор в исполнение. Ни один не покаялся. Такое впечатление, что это были инопланетяне. В один миг вдруг – бац! – и растворились. Исчезли. Как будто их и не было в помине.

– Ром, не трави душу, хер с ними, – вяло отозвался Димка, разливая по стаканам водку. – Там за все спросится! От ответа никто не отвертится!

– Капитан Осокин, наш ротный, как-то про своего деда рассказывал. Говорит, дедок поддал прилично после парада на Девятое мая, расчувствовался, разоткровенничался, стал плакаться в жилетку, что двух наших солдат положил из «дегтяря». Рассказывает, что две атаки прорвавшихся немцев отбили, сидят в окопе, мандраж всех бьет. И тут вдруг слева кто-то прет. Ну, и дал очередь, не раздумывая. А это, оказывается, наши в наступление пошли. Ну, и двух бойцов в этой неразберихе и завалил. Во как!

– Такое на войне сплошь и рядом! – Димка подвинул тарелку с бутербродами. – Всякое бывает в пылу боя.

– Теперь бедный дедок всю жизнь страдает.

– Еще бы! Такой груз на душе лежит.

– Не забыть ему этого никогда, такое не забывается.

– Я тоже не могу забыть той высоты. Как сейчас вижу Ваню Тимофеева с животом, набитым гильзами. Стоит перед глазами. Ничего не могу с собой поделать. Вот только глаза закрою, он опять передо мной. Понимаешь, постоянно.

Димка, тяжело вздохнув, извлек из внутреннего кармана затертое письмо.

– Вот все, что от него осталось. Подобрал, когда полз. Как память берегу. Хотел матери передать, да не успел: умерла тетя Валя. Месяц лишь протянула после известия о гибели сына.

Он бережно развернул ветхий тетрадный листок в клеточку, с оборванным бурым краем, и стал читать:

– «…огая мамочка! Наконец-то выдалась свободная минутка написать тебе письмо. Только ты, ради бога, не волнуйся! У нас здесь спокойно».

– Спокойно. Если не считать, что каждую ночь обстреливали, – буркнул Димка и продолжил чтение.

«Ты прости меня, дурака, что я тебе целый год не писал. Ты же помнишь, как у нас с тобой конфликт из-за моей девушки произошел. Теперь ты ее знаешь. Сама увидела, какой это прекрасный и милый человечек. Я рад, что ты подружилась с Иришкой. С нетерпеньем считаю дни, через 18 – долгожданный дембель. Сегодняшний я уже зачеркнул в своем календарике. Скоро приеду и обниму вас обеих. Вы у меня замечательные. Вчера я получил от тебя, наконец-то, долгожданное письмо. Из Ханкалы привез почту Саша Малецкий, из-за маленького роста у нас его все кличут Мальком. Он сирота, его родители погибли в автокатастрофе, и он до четырнадцати лет вместе с сестренкой жил у бабушки. И вот уже 4 года – воспитанник нашего полка. Макс, Максим Шестопал, из-под Рязани, из села Константиново, где поэт Есенин родился. Самый, наверное, заводной из нас. Любит поприкалываться. Розыгрыши – это его конек. А поет и пляшет прямо как заправский артист. Приклеил как-то на днях бумажные шпоры к сапогам спящего после ночного дежурства Короткова. Вчера у Макса день рождения был. Он и Вадик учудили, купили в селе пару банок с компотом. А по дороге они разбились, и Макс теперь ко всему приклеивается своими штанами. Смех, да и только.

– Только не разбились, а снайпер, сука, подстрелил. Взял бы чуть выше, и тогда хана Максу, – сказал Димка.

«Есть у нас и «Папашка», Коля Севастьянов. Серьезнее парня я еще не встречал. Улыбается и смеется он редко. Он самый старший из нас. Женат. Дочке уже скоро годик».

– Мировой парень был! – вставил Димка. – Убили его сразу, в самом начале боя, как только напоролись на «чехов». Его и сержанта Буркова.

«Паша Морозов из Петровска. Не знаю, где это, но есть такой город. Днепропетровск знаю, а Петровск нет. Пашка на гражданке увлекался реконструкцией костюма русского воина 11-го века. Делал кольчуги, шлемы, ковал мечи. Интересный пацан. Валерка Кирилкин, наш снайпер, тоже оттуда. Обожает свою винтовку, никому не разрешает к ней прикасаться. Он часто разговаривает во сне, все мать зовет. Мы этого ему не говорим, скрываем. Вот и сейчас он тоже, что-то болтает во сне. Сержант Рубцов сейчас спит. С караула сменился. Он грустный последнее время: его девушка не дождалась, замуж вышла. Страшно переживает. Видел у него фотокарточку. Красивая. Не порвал. Бережет. А письма почему-то сжег».

– Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди Руба под пули полез, – вновь вздохнул Димка.

«Радист Вадик Ткаченко постоянно с чеченцами по рации болтает. Буквально вчера они вышли на нашу волну, и давай нас ругать на чем свет стоит. Дурачье.

А самый добрый из всех, это – Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер у него прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Андрюшка Романцов – бывший студент. Отчислили его из вуза – зимнюю сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.

Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще ребята. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро…»

– Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.

Димка закурил новую сигарету.

– На прошлой неделе ходил в военкомат. Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу, мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба. Ты же инвалид. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная? Я – сопля? – кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел? Крыса тыловая! Как он понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как вареный рак, глаза выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгнул. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил, гад, орет как резанный.