Ледяной лес - Чиын Ха

Каждый раз, наблюдая за ним, я чувствовал, как мои щеки начинают гореть, будто я стал свидетелем тайных ласк двух влюбленных.

Баэль без промедления начал играть, хотя обычно он долго настраивал инструмент, нежно водя смычком по струнам. Иногда я подшучивал над Антонио, просил не устраивать подобных прелюдий на сцене.

Видимо, сегодня он решил начать как можно скорее, ведь конец света вот-вот должен был наступить.

В следующий миг я вздрогнул от испуга.

Зал наполнили звуки, совсем не похожие на музыку. Баэль хаотично водил смычком по струнам, словно издеваясь над Авророй. Зрители недоуменно переглядывались, но шум поднимать не спешили. Считая себя истинными ценителями музыки, уверенные, что любое исполнение маэстро, даже самое эксцентричное, несет в себе особый смысл, они силились понять молодого гения, уловить его задумку. Вся эта ситуация вызвала во мне отвращение.

Скрипка продолжала издавать демонические звуки, и до публики, кажется, стало доходить: что-то не так. Мне хотелось закричать Антонио: «Остановись!». Но когда зрители начали подниматься с мест и их недовольные возгласы смешались с воем скрипки, звучание вдруг изменилось. Теперь, как покаяние за нелепую выходку, в воздухе разливалась нежная мелодия, постепенно обволакивая публику, и та осознала, что в поведении артиста был определенный замысел.

На лице Баэля застыла легкая ухмылка, чарующая мелодия звучала сладкой насмешкой.

Когда зал окончательно затих, темп стал нарастать. Публика затаила дыхание от восторга. Смычок летал над струнами с поразительной скоростью – так умел играть лишь Антонио. Ритм усложнялся, зрители от восхищения забывали дышать. Кто-то начал задыхаться и хрипеть в борьбе за каждый глоток воздуха. Но гения, поглощенного игрой, уже ничто не могло остановить. Зрители пытались ослабить галстуки, хлопали себя по груди, дамы в панике расстегивали своим кавалерам воротнички.

Смычок все быстрее летал над струнами, накал возрастал, и зал забился в судорогах. Вдруг раздался громкий звук лопнувшей струны.

Кто-то вскрикнул, не в силах сдержать эмоции. Струна порвалась во время выступления! Как такое могло произойти в Канон-холле? Неужели Баэль, признанный музыкальный гений, бессменный обладатель титула де Моцерто, допустил ошибку?

Музыкант же как будто ничуть не смутился, ни единый мускул не дрогнул на его лице. Баэль продолжал играть на трех струнах. Скрипка издавала пленительные трели, темп нарастал. Удивительная по красоте мелодия поднималась на крещендо, но вдруг снова лопнула струна.

Только теперь зрители поняли, что ничто на сегодняшнем концерте не было случайностью. Они открывали рты в попытке сделать вдох, как рыбы, выброшенные на берег. Причудливая мелодия продолжала звучать, рождаемая скрипкой с двумя струнами. Когда она опять взлетела ввысь, лопнула еще одна струна, и зал наполнился гулом голосов.

Но музыка не прервалась – таинственная, пугающая и разрушительная. Мелодия повторялась снова, и снова, и снова… Каждый ощущал ее нутром, однако уже никто не мог ее оценить… Тяжелое дыхание и дрожь наполнили зал.

«Раз в две недели Баэль подвергает людей мучениям, заставляет их опускаться в пучину сладкого греха в самом священном для них месте – Канон-холле. Как только мелодия достигает апогея, в глазах зрителей читается такое удовольствие, будто они достигли пика наслаждения» – так однажды сказал Тристан. Тоска по другу вспыхнула с новой силой, и по щекам потекли слезы.

Только когда порвалась последняя струна, демоническая мелодия смолкла и Баэль открыл глаза. Опустив руки – в одной искалеченная Аврора, в другой смычок, – он пристально посмотрел в зрительный зал. А затем обратился к «истинным ценителям», обмякшим в своих креслах:

– Благодарю за внимание!

Склонил голову в почтительном поклоне и негромко добавил:

– Невежды.

И следом, как будто ничего особенного не произошло, он пожал плечами, обнял звенящую в тишине скрипку и покинул сцену. Никто не пытался его остановить, никто не хлопал – зал застыл в оцепенении.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Таким было последнее выступление Антонио Баэля, бессменного обладателя титула де Моцерто. Тогда я видел его в последний раз.

После того вечера он исчез, а утром, словно насмехаясь над предсказанием оракула, над Эденом как ни в чем не бывало взошло солнце. Закончился тысяча шестьсот двадцать восьмой год, и начался тысяча шестьсот двадцать девятый. Жизнь продолжалась в обычном темпе аллегро. Конец света не наступил. Но мне не довелось услышать ни оправданий пасграно, которые поверили оракулу, ни насмешек мартино. Потому что моя жизнь утратила свое привычное звучание в тот последний день тысяча шестьсот двадцать восьмого года.

Глава 01

Три гения

Удивительно, но в замерзшем лесу есть что-то живое.

Это мир застывшей зимней мистерии,

Здесь звучит музыка.

Эден – родина всех музыкантов, священный город, где правит бог музыки Мотховен. Он похож на море: мелодия, сыгранная за его пределами, словно волна, всегда возвращается к берегам Эдена. Музыканты, точно рыба на нерест, неизменно возвращаются назад после гастролей.

Да и могло ли быть иначе? Воздух Эдена, напоенный звуками музыки, невозможно забыть.

За пятнадцать лет до того рокового дня тысяча шестьсот двадцать восьмого, когда оракул предсказал конец света, я, десятилетний мальчишка, поступил в консерваторию Эдена. Отец не собирался передавать мне свои дела и долго думал, куда отправить меня учиться, чтобы я сам мог зарабатывать на жизнь. В конце концов он решил сделать из меня пианиста, рассудив, что такой знатный род, как наш, должен иметь хотя бы одного музыканта.

Вступительные экзамены у меня принимал один из известнейших пианистов Эдена – Фриц Янсен. До этого у меня никогда не было наставника, даже самого никудышного, поэтому я сильно волновался во время прослушивания и пытался выдавить из себя хоть что-нибудь, напоминающее хорошую игру. Отец же был готов отдать любые деньги, лишь бы меня взяли – так я стал учеником великого Фрица Янсена, не имея каких-либо выдающихся способностей.

Антонио Баэль, в отличие от меня, с первого дня обучения в консерватории был в центре внимания. Он рос в атмосфере всеобщего восхищения. «Он гений! Одаренный ребенок!» – восклицали даже маэстро.

Его, сироту без денег, с радостью взял к себе в ученики Фисе Коннор, столь же легендарный музыкант, как и Фриц Янсен. Когда-то он был неплохим скрипачом и композитором, но теперь его жизнь стала совсем заурядной. А в последние годы в нем проснулась жгучая зависть к таланту Баэля.

«В этом году переводной экзамен предполагает выступление дуэтом с композицией собственного сочинения. Музыкальные инструменты могут быть любыми. Просим серьезно отнестись к подбору пары».

Это был мой первый экзамен. Я не сомневался, что с легкостью найду себе компаньона, ведь у меня было много друзей и я неплохо учился. Помню, что всерьез раздумывал над тем, чтобы сыграть дуэтом с другим пианистом. Но однажды ко мне подошел мальчик, с которым я никогда раньше не общался.

– Ты ведь Коя де Морфе?

Даже сейчас, вспоминая эти глаза, наполненные холодом, и мрачное выражение лица, я сжимаюсь от страха, потому что взгляд этот был совсем не детским. Но именно таким предстал передо мной Антонио Баэль.

Я много слышал об этом одаренном мальчике, но никогда с ним не разговаривал. От неловкости я так и не смог вымолвить ни слова.

– Что, потомок знатного рода Морфе считает общение с простолюдином ниже своего достоинства?

– Конечно же, нет, – промямлил я, растерявшись еще больше.

Баэль остался совершенно равнодушным к моему ответу и протянул мне рукопись.

– Эту сонату написал я. Она для скрипки и фортепиано. На экзамене я хотел бы сыграть с тобой.