Кровавый остров - Рик Янси

– Выходит, в сорок девятом, – подсчитал я. – Предпоследний день рождения в жизни.

– Последний. До следующего она не дожила.

– А слева от нее – это Уилл? По возрасту как раз подходит.

– Это? Ах, нет-нет-нет! Это Реджи, ее брат. Мой прадедушка. Уилл сидит справа.

Со дня, когда была напечатана фотография, прошло уже больше шестидесяти лет, да и изначально картинка была немного не в фокусе – но даже так бросалось в глаза, что человек справа от Лили лет на двадцать ее моложе. Элизабет, глядя на карточку, видела то же, что и я.

– Вот поэтому-то, папа говорил, они его и недолюбливали. Лили клялась, что он младше ее на десять лет, а выглядело, будто бы на все двадцать. Вот все и думали, что он женился на тетушке из-за денег.

Я все смотрел и смотрел на расплывающееся изображение. Узкое лицо, темные, глубоко посаженные глаза, застывшая, загадочная улыбка…

«Вот тайны, что я сохранил».

– Дети?

– Нет, ни одного. И ни одного родственника Уилла никто не видел. Человек-загадка. Никто не знал даже, чем он зарабатывает себе на жизнь.

– Догадываетесь, о чем я теперь спрошу?

Она весело рассмеялась, и, стоя на кладбище, я почувствовал в этом смехе странную жестяную нотку.

– Упоминал ли он когда-нибудь о том, что в юности подвизался на побегушках у охотника на чудищ? Ни разу – во всяком случае, ни о чем подобном мне не известно. Но в том-то и дело, что все, кто мог бы порассказать об этом, уже мертвы…

Мы помолчали. Меня одолевали бесчисленные вопросы – и ни один из них я никак не мог задать.

– Итак, дом сгорает дотла, а Уилл пропадает без вести, – наконец сказал я. – Это, получается, было – когда? Через два года после ее смерти, то есть – в пятьдесят втором?

– Вроде того, – кивнула Элизабет.

– И пятьдесят пять лет спустя его находят за тысячу миль отсюда в сточной канаве.

– Ну, – улыбнулась она, – я же не обещала объяснить вам всего.

Я вновь поглядел на надгробие.

– У него, – сказал я, – кроме нее, никого не было. Возможно, после ее смерти он просто тронулся умом. Вот и спалил дом и бродяжничал следующие пятьдесят лет, – я горько рассмеялся и покачал головой. – Забавно все-таки… Вот сейчас я ближе к истине, чем когда-либо, а чувство такое, будто истина от меня все дальше и дальше.

– По крайней мере, – утешительно проговорила Элизабет, – теперь вы знаете: хотя бы то, что он писал про нее, – правда. Лили Бейтс существовала, и в 1888 году ей действительно было тринадцать… И человек по имени Уильям Джеймс Генри тоже существовал.

– Допустим. А все остальное, что он писал, по-прежнему может быть и выдумкой.

– Да вы, кажется, разочарованы? Как будто бы то, что монстров не бывает, вас не радует!

– Я и сам уже не знаю, что меня радует, а что – нет, – сознался я. – Расскажите мне еще что-нибудь о Лили. Были у нее братья и сестры, кроме Реджи?

– Если и были, я о них ничего не знаю. Знаю только, что выросла она в Нью-Йорке. Ее отец – мой прапрадедушка – был финансистом; серьезным финансистом, уровня Вандербильдта.

– Дайте-ка угадаю. Она умерла, дом сгорел, и тогда ее банковские счета обнаружили выметенными подчистую?

– Ничего подобного. Никто после ее смерти не тронул на них и цента.

– Альфонс, как я погляжу, из Уилла был тот еще. Говоря откровенно, перед ним могли бы и извиниться.

– Было уже слишком поздно, – сказала она. – Тетушка Лили уже умерла… а Уилл – исчез.

Вот и все, думал я, пока самолет нес меня назад во Флориду. Вот я и получил, что хотел. Я знал и без того, что монстров не бывает, и что видные ученые, монстрологи по специальности, никогда не гонялись за ними по пятам. Дело было вовсе не в дневниках (хотя я и не мог отрицать, что те меня заворожили); дело было в самом Уилле Генри.

Я вновь засел за дневники. Монстров могло и не быть – но вот Лили Бейтс была. В пожелтевших записках лежали погребенными улики, которые могли бы привести меня к Уиллу Генри – к причине, по которой я так стремился его понять. То тут, то там между строк сверкали алмазы фактов – головоломка реальности, переплетшейся с безумием. Его жизнь и эта ее странная хроника требовали объяснения – и теперь я был более, чем когда-либо, тверд в намерении его получить.

Все мы охотники. Все мы монстрологи. Так пишет Уилл Генри ниже, на страницах, что принадлежат его перу. И что касается лично меня – он совершенно прав: чудовище, за которым охочусь я, не так уж и отличается от того, что чуть не погубило его самого – и его наставника.

Пеллинор Уортроп искал свой Святой Грааль; а я ищу мой.

Р. Я.,

Гейнсвилл, Флорида,

апрель 2011 года.

Больше нет спасения от людей.

Ушли чудовища,

Ушли святые,

Ушла гордость.

Остались только люди.

Жан-Поль Сартр

Книга седьмая

Objet Trouvé[2]

Часть первая

«Крайне опасный яд»

Спустя несколько лет моей службы монстрологу я решился обратиться к нему с мыслью, что показалась мне достойной внимания: записывать, в интересах последующих поколений, наиболее выдающиеся эпизоды из его практики. Безусловно, я вынужден был дождаться сперва, пока его настроение станет чуть получше обычного. Ибо докучать Пеллинору Уортропу в момент, когда его успел настигнуть один из частых приступов меланхолии, было делом небезопасным для моего бренного тела. Однажды, когда я был настолько неопытен, что совершил, на свою беду, подобную ошибку, он запустил мне в голову томом шекспировских трагедий.

Вскоре мне представился случай завести разговор: с дневной почтой пришло письмо от президента Мак-Кинли[3], в котором он выражал Уортропу благодарность за преданную службу Отечеству, а именно – за удовлетворительное разрешение «особого случая в Эдирондексе». Доктор, чье эго было необъятно, как телеса силачей в цирке мистера П. Т. Барнума, трижды прочитал письмо вслух, прежде чем поручить его моей заботе как секретаря. (Да, помимо всего, я был и его секретарем… точнее сказать, служба секретаря также входила в понятие того самого «всего», что составляло мои обязанности.) Ничто, кроме разве что работы, не ободрило бы монстролога лучше, чем похвала от знаменитости; в такие мгновения, казалось, не только возвеселялся его увядающий дух, но и унималась более глубокая, страстная жажда.

– Воистину особый случай, не правда ли? – осведомился я.

– М-м… Да, полагаю, так, – монстролог успел уже погрузиться в свежий выпуск «Сэтердей Ивнинг Пост», что доставили вместе с почтой.

– И, несомненно, повесть о нем была бы интересной, если бы нашлось подходящее для нее перо? – осторожно продолжил я.

– Я подумывал написать на его основе заметку для Журнала, – бросил Уортроп. «Журнал Общества Развития Монстрологических Наук» был официальным печатным органом названного Общества и выходил раз в квартал.

– Я думал о статье для более… общеупотребительного издания. Взять вот хотя бы «Пост»…

– Интересная мысль, Уилл Генри, – отрезал доктор, – но в высшей степени недальновидная. Я обещал президенту, что дело в Эдирондексе останется строго конфиденциальным, и не питаю ни малейших сомнений, что, посмей я только нарушить эту клятву, как обнаружу себя в камере Форт-Левенворта. Не лучшее из возможных рабочих мест для меня, смею сказать.

– Но ведь стоит вам опубликовать в Журнале…

– Ах, это, – отмахнулся он, – да кто станет читать Журнал? Трудиться в безвестности, Уилл Генри, – вот в чем самая суть моего призвания. Я избегаю внимания прессы вовсе не из прихоти, я имею на то прекрасную причину: забота о людях и о моей работе. Вообрази только, что может натворить обнародование таких дел! Паника вспыхнет, как пожар, а вместе с ней – и новая охота на ведьм; право слово, половина штата Нью-Йорк бросит свои дома и побежит, как крысы с тонущего корабля, а другая половина явится вешать меня на ближайшем дереве.

– Некоторые, однако, могут посчитать вас героем, – возразил я. Отчаявшись воззвать к его разуму, я решил обратиться к тщеславию.

– Некоторые и без того так считают, – ответил он с явным намеком на письмо президента, – и мне этого достаточно.

Достаточно ли? Я знал, о чем говорит Уортроп. Не раз цеплялся он, лежа на кровати, за мою руку, пожирая меня жадным, ищущим взором горящих черным светом темных глаз, полубезумных от отчаяния и скорби; не раз умолял меня никогда не забывать, не позволить памяти о нем кануть во мглу могилы. «Ты – все, что у меня есть, Уилл Генри! Кто еще вспомнит обо мне, когда меня не станет? Я паду в бездну забвения, и мир и не заметит моей кончины, а если и заметит, ни одно сердце в нем не содрогнется!»

– Хорошо. Так, может быть, другой случай? Дело в Кампече или, например, дело в Калакмуле…

– Да что с тобой такое, Уилл Генри? – Уортроп бросил на меня испепеляющий взгляд поверх журнала. – Ты что, не видишь, что я пытаюсь развеяться?